Провал «миссии бин», или Запись-ком капитана Вальтера

скачать книгу бесплатно


– Докладывайте короче – спать хочу.

– На крестьянском кладбище голоса… из-под надгробий звучат. Людские. Лейтенант Крашевский может подтвердить.

Я распустил пояс, содрал с плеч портупею, сбросил ботинки с крагами и завалился в гамак. Ещё секунда – и провалюсь в сон. После ночи вставал отдохнувшим, бодрым, голодным, готовым гору свернуть, а сейчас отреагировать на такую информацию не было ни сил, ни желания. «Белой горячки здесь только не хватает. Распустил дядя своего каптенармуса, но у меня не забалует».

После боя прибежали в деревню и увидели в окопах пруссаков облепленных «шмелями», я приказал старшине фляги со спиртом у марпехов немедленно изъять и опечатать. Лично принял и проверил печати на каждой. На время строительства ротной каптёрки место спирту определил в амбаре – в месте со всем оставшимся у нас имуществом и провиантом. Отвечать за сохранность назначил троих: начальника медчасти лейтенанта Крашевского, и двоих из дядиного взвода – прапорщика Лебедько и повара ефрейтора Хлебонасущенского. Выдал нож, который полагалось передавать на посту сменщику. Каждое утро я начинал с обследования печатей – спирта из фляг не убывало. Но только после «девяти дней» тройка караульных в ужин непременно исполняла на три голоса песню «И на Земле будут яблони цвести». А так как печати были целы, и во флягах булькало, я догадался, что пьют медицинский спирт из укомплектования медчасти. Опечатать пеналы-ком поостерегся, резонно предположив, что в ход пойдут пузырьки с лекарством на спирту. А пели очень даже неплохо: все трое обладали недурственными тенорами, и звучал в основном репертуар великих ТВТ. Вымотавшиеся за день пехотинцы любили послушать. Отстроились, разрешил певцам столовую в ужин не посещать, и дал распоряжение повару – им, кружку самодеятельности, троим вместо меня снимать пробу.

И вот последствия. Хлебонасущенский на завтрак подаёт что-то такое, что в рот не лезет, двоим уже голоса покойников чудятся. «На кладбище пьют – нашли место», раздражённо подумал я и спросил Лебедько:

– Где сейчас лейтенант? Заявится, разбудит.

– Сменил Хлеба на страже скарба.

– Отставить, прапорщик. Вы это бросьте. Ефрейтор Глеб Хлебонасущенский, а не Хлеб. Вы в воинском лагере, в расположении взвода спецназа марской пехоты ОВМР. Не на страже, а на охране. И не скарб у нас, а материальная часть. Не в колхозе… Устав знаете, на сельхозработах воинские отношения в подразделении действуют, дисциплина и порядок неукоснительно обязательны.

– Виноват. Лейтенант медицинской службы Крашевский сменил ефрейтора Хлебонасущенского на охране материальной части. Так вот, кашевар, повар то есть, тоже слышал, но больше лейтенанта сомневается… А то, сходим сейчас со мной? – зазывно потянул прапорщик за горлышко флягу в заднем кармане трусов. Сценических галифе от повседневного обмундирования Красной Армии начала Великой Отечественной войны ему по размеру не нашлось, в гимнастёрку, хоть и разошлась по швам, только и влез. Дядя разрешил носить спортивные адидасовские брюки, но у меня в лагере после похорон не надевал, то ли берег, то ли мне назло. Ходил в трусах «знаменитых». Как поведал мне ефрейтор Селезень, дядин комотделения разведчиков: «Вовсе не трусы то, а бабьи шорты. Нарядили в осмотровой гауптвахты после задержания и разоружения роты в ЗемМарии, в них и бежал на Бабешку». Благо, зелёные в розовых цветочках с сердечками, шорты прапорщик надточил парашютной тканью и заправлял в кирзовые сапоги, ему, как и пилотка на голове, большие – не по ноге, на удивление. Тот же Селезень сболтнул, что у прапорщика остались спецназовские БККСКП, которые на гауптвахте не нашлось чем заменить. Не носил, берёг. Я знал, они у Лебедько знаменитые на весь полк. Были индивидуального пошива, прапорщик называл их не «бутсами», а «бацулами» – по фамилии мастера их пошившего. БККСКП – спецназовские бутсы крокодиловой кожи с кевларовой подошвой, этими кого хошь затопчешь. Моей роте в компанию на Землю такие не достались, экипировали ботинками с крагами под ношение экзоскелета.

– Э-ээ-эээ-хх!.. – затяжно зевнул я. – На кой на кладбище ходите?

– Ужинаем. Пробу снимаем: неудобно в медчасти, до того как принесут ужин больным.

– Так нет, ээ-хх, во взводе госпитализированных.

– Будут.

– Вот тогда и будете ходить, зачем сейчас… э-ээ-хх?

– Т-ээ-к… за этим, – щёлкнул Силыч пальцем по шее.

– Зачем, зачем?! – отметил я выразительный ответ.

– Попеть.

– Э-ээ-хх!.. Кто ротное имущество охранял, пока вы там пели?

– Проход в «миске» один, охраняется, а из наших кому нахрон нужны доспехи – вы же сменили коды их активации. Продукты? Так поём мы в ужин, марпехи в столовой все сидят, жуют.

– Э-ээ-хх!.. Идите, прапорщик, ложитесь спать. Завтра до подъёма лейтенанта с ефрейтором ко мне. Сами не приходите, без вас споют про голоса на кладбище.

– Таким разом, разрешите отправиться за Камсой.

– За камсой? Закусывать?

– За лейтенантом медицинской службы Комиссаровым. Его в лагерь приведу к утру, ефрейтор Селезень с отделением прибудет к вечеру. Сварочный аппарат и ранцы принесу.

– Второй комплект? Ранцы-то на погибших были, Президент прислал забрать с оружием, обмундированием и мобильниками.

– Наши ранцы, не казённые. «Школьные». У «менялы»********* выменял ваш убиенный дядя.

– Селезень. Кто таков? Почему не знаю?

– Ефрейтор Селезень – начальник разведки Вооружённых Сил Пруссии, командир разведотделения. Был оставлен в лагере, нести караульную службу. До вечера останется базу законсервировать.

– А… Ну да… Можете идти. Постойте. Старшина Балаян и вы – старые друзья, почему не уважите? Доложил, что бороду вы сбрили, а по всему телу волос оставили. Вшей завести?

– Хлеб… насущенский уважил, теперь чешется. Но не от вшей: живность, кроме людей, на острове не водится. Зуд, опрелости.

– Ошейника и браслетов не носите. Я приказал трико-ком активировать.

– Мне эти цацки малы. Хлебонасущенскому и Чону Ли выдали браслеты и ошейник не индивидуальной по запястьям и лодыжкам подгонки, тоже чешутся. Нет, знаю, к размерам самого трико-ком претензий нет – эластичное, надо усядется, надо вытянется, ляжет по фигуре. Браслеты – не по рукам и не по ногам? ошейник – не по шее. Мои мне не налазят.

– Каптёркой занимаетесь?

– На водокачке только что не ночую.

– Каптёрка в башне, вне расположения лагеря под куполом-ПпТ?

– Вы распорядились найти подходящее место, я и нашёл. В подполье, тайной будет. Пираты на шарах прилетят, где нас, думаете, запрут? В башне водокачки. Чтоб в ней, вне «миски», поздыхали, чтоб рук не марать. А мы там спокойно оденем экзоскелеты, доспехи, вооружимся ножами и сапёрками. И продсклад там же, в каптёрке определю.

– Разумно… Продовольственный склад в каптёрке… не лучше ли в подполье столовой, в вагоне-ресторане, разместить, где при колхозе вашем был? Ладно, закончим обустройство лагеря, решим. Священник на вас, старожилов, рапорт подал: перед сном не молитесь.

– А пусть поживёт здесь с нашего.

– Придать кого из пехотинцев? Идти на базу ночью.

– Мне провожатые только обуза.

– Старшине передадите моё распоряжение вызвать утром лейтенанта с ефрейтором.

– Слушаюсь.

Лебедько ушёл, и я, наконец, завалился в гамак. Уснул, только голову приткнул к импровизированной подушке из свёрнутой в валик хэбэлёнки с ботинками и крагами.

Утром разбудил старшина с докладом о прибытии лейтенанта и ефрейтора. Я с трудом разлепил веки и увидел длинного, худого как жердь лейтенанта Крашевского и высокого, но все же на полголовы ниже офицера, неполного, но с животиком, круглолицего ефрейтора Хлебнасущенского. Он стоял «руки по швам» и, пряча пальцы за «крыльями» красноармейских галифе, почёсывал тайком бёдра.

Доложились.

Приказав отвернуться, я уселся в гамаке, достал из котелка зубной протез, развернул подголовный валик из хэбэлёнки, поставил на пол ботинки с крагами. Не удосужившись повернуть подчинённых к себе лицом, спросил в спины:

– Кто матчасть охраняет!

– Прапорщик Лебедько! – отрапортовал лейтенант.

– Он же ночью ушёл на базу прусскую.

– Вернулся.

– Один?

– C Камсой.

– Что такое?

– Привёл лейтенанта медицинской службы Комиссарова.

– Вчера вы… не пели. На кладбище не ходили. Без прапорщика не смогли? Или голосов замогильных боитесь? А, лейтенант?

На этом моем вопросе Крашевский ссутулился, а ефрейтор насторожился, прекратив чесать исподтишка бёдра. Не дождавшись ответа ни от одного, я скомандовал:

– Слушайте мой приказ: на плац – и по сто тридцать кругов сделать, чтобы протрезветь до завтрака. Бегом… арш!

Позёвывая, запросил у комлога время. До подъёма оставалось ещё двадцать восемь минут: «Переусердствовал старшина». Проделав манипуляцию с обувью, хэбэлёнкой и протезом в обратном порядке, улёгся в гамаке на живот и крепко уснул – так крепко в последний раз.

До завтрака зашёл в амбар. На охране матчасти стоял Крашевский. По углам спали Лебедько и Комиссаров. Проверил печати на фляжках, одну взял. Распорядился разбудить через десять минут прапорщика, направить его с лейтенантом на воинское кладбище, и передать, чтобы по дороге зашли в столовую за кружками.

…Комиссаров – тщедушный, небольшого росточка мужичок, одет в застёгнутый на единственную пуговицу медхалат и телогреку, в которой из пропалин торчала вата. Обут был в кеды. Видимо, в одних трусах: ноги под медхалатом, ему ниже колена, голые. Икры шерстью, как у макаки, заросли. Не шёл – еле плелся, уцепившись за резинку адидасовских брюк прапорщика (приоделся на кладбище). Только подойдя близко и услышав звук свинчиваемого с фляжки колпачка, поднял голову, оживился.

– Хворает фельдшер. Разрешите поселиться ему в больнице – Крашевский присмотрит, вылечит, – протянул прапорщик мне три кружки.

Я не остановил его – не возмутился, потребовав доложиться всем по форме, не называть военврача фельдшером, а медчасть больницей. Разлил молча.

Прежде чем выпить поминальную у дядиной могилы, Комиссаров, не сводя с меня глаз, запустил пальцы себе в усы и бороду, вырвал резец и положил поверх надписи, вырезанной по дну армейского котелка. Обелиски сделать на острове было не из чего, по идее Лебедько из половинок разрезанного надвое пенала для зарядов к ракетницам наформовали глиняных столбов, обожгли огнебаллистой и на верхушки насадили эти самые котелки с надмогильными по дну надписями. «Этот мстить будет не на живот, насмерть», – воспринял я всю эту церемонию медика.

Ветерок откинул пряди волос с висков, и я увидел мочки ушей лейтенанта – бутылочками настолько крупными, что, видимо, боясь обрыва, Комиссаров воткнул их «донышками» в раковины ушей.

Выпили.

– Помянем и комиссара с разведотделением вашей роты, – занюхал лейтенант высушенной банановой кожурой, прежде им вымоченной в кружке со спиртом: – Погибли они по недоразумению, но держались героями.

Прошли к братской могиле разведчиков, выпили и здесь.

– А теперь пойдёмте, помянём крестьян.

Обогнули купол-ПпТ, наблюдательную вышку и вышли к крестьянскому кладбищу.

Лейтенант подвёл к одинокой могиле в углу погоста, дальнего от башни водокачки. Готовились к похоронам, я к холмику подошёл, миски с надписью на обелиске, как на других, тогда не было – дощечку с креста из мотыжных тяпищ снял Лебедько, скопировать с неё надпись на дно миски. Мне сказали, что покоится здесь основатель и первый председатель колхоза «Отрадный», убитый давно при невыясненных обстоятельствах. Сейчас прочёл мельком:

ХАРИТОНОВИЧ АННЫ

ПАУЛЬ КАСТРО

01.10.2151. Х 16.02.**24

Основатель и первый председатель

колхоза "Отрадный".

Биохимик, нейрохирург, академик

Если верить дате, родился покойный за двадцать лет до Судного Дня Последних Стариков – во время Хрона. И в паспорте у него, как у послехронных землян с презрением относящихся к безродным небёнам-марсианам, была сделана правка: сначала прописано отчество, затем имя матери, только после имя собственное и фамилия.

– И твою душу, да упокоит Господь, – явно двусмысленно, глядя мне в глаза, произнёс Комиссаров и подставил кружку под флягу. «Будет мстить. Но дурак, похоже. Рисуется, строит из себя мстителя, Что алкаш, то к бабке не ходи», заключил я.

Помянули и крестьян-отрадновцев.

Лейтенант назюзюкался так, что прапорщик под «миску» и в медчасть нёс его на руках.

После отбоя я – спокойно, теперь не таясь от Крашевского – опустил «челюсть» в котелок, завалился в гамак и уснул. Но ненадолго, разбудили удары в стену снаружи казармы. Оказалось, шалило разведотделение ефрейтора Селезня. Их, как прибыли в лагерь, разместили отдохнуть с дороги в медчасть, а ночью Комиссаров, объявив, что карантин закончен, направил в казарму. Сказал разведчикам, что клизмы им он весь вечер ставил по приказу ротного медика лейтенанта Крашевского, который сейчас спит в казарме, один в офицерском притворе. Селезень намёк понял, и все четверо по стене молотили дружно и вдохновенно. После этого случая, считал ефрейтор, я на его отделение «не зуб – весь бюгель заточил».