скачать книгу бесплатно
Я думаю, что у него мне тоже надо попросить прощения, нехорошо как-то получается – вступать в Пост непримиренными.
Делаю земной поклон и говорю:
– Андрей, прости меня Христа ради, чем обидел.
Это была последняя капля. Смотрю: он поднял голову, а глаза горят. Лицо бледное, закусил губу и мелко дрожит. И вдруг с криком «НЕНАВИЖУ!» прыжком с кровати бросается на меня.
Схватились, упали на пол.
Слышу, Мариан крикнул кому-то:
– Держи дверь.
Это для того, чтобы никто не зашел и нас не увидел, – тогда вылетели бы из Семинарии мы оба мгновенно.
…За ним была армия и возраст – 21, к моим 17 счастливым дополнением были разряды в восточных единоборствах. Натиск был сокрушительным, но я провел несколько приемов, которых Андрей не ожидал. Через две минуты все было кончено. Андрей лежал на полу, а его рука захвачена и вывернута. Я медленно дожимал руку, ожидая, когда он попросит пощады. Он хрипел от злости и боли и был готов умереть, но не был готов просить пощады.
А я боялся отпустить, потому что он был непредсказуем. Мог опять кинуться на меня.
Ребята окружили нас и расцепили. Андрей, глотая слезы, кинулся из комнаты.
Мариан, всегда лаконичный и однозначный в своих богословских заключениях, сказал:
– Дывись: не пошел на службу, вот бис в него и вошел.
…Потом мы с Андреем подружились. Он стал одним из самых близких моих друзей. Мариан сейчас священник на Украине, Андрей был протодиаконом в Таллине. Потом он диаконское служение оставил и сейчас работает там же психологом. А жена его стала крестной нашей дочери Ульяны.
Да, а к вопросу о стукаче. Оказалось, что как раз в нашей комнате стукача не было. Нас подслушивал студент второго курса, троечник и нарушитель, живший за стенкой. В одном месте стена была фанерная, и он как-то приспособился слушать, о чем мы говорим и что затеваем. А потом бежал и докладывал начальству. Таким образом он хотел удержаться в Семинарии. И ведь удержался…
Куда катимся?..
Каждый вечер в семинарском храме совершается общая вечерняя молитва. В храме совершенно темно, лишь поблескивают лампады и свечи. В эти полчаса молитвы ты можешь высказать Богу все, что наболело. Можно поплакать, погрустить по дому, по родным. Твоих слез в темноте никто не увидит. А потом выходишь из храма – и опять на людях, опять нет возможности уединиться.
Послушав чтеца, читающего вечерние молитвы по молитвослову (какие обычно мы с вами читаем), все опускаются на колени и поют молитвы, обращенные к Божией Матери, к святым.
В конце утренней и вечерней молитв кто-то из семинаристов произносит проповедь. Вечером, особенно если зима, проповедник вещает в темноте. То, что в темноте, даже лучше, считается, что таковым повезло. Многие конфузятся и пугаются наполненного ироничными бурсаками храма, поэтому рады, что ни они никого не видят, ни их никто не видит.
И для семинаристов, стоящих в храме, это развлечение.
– Ну, посмотрим, чего ты нам такое скажешь… – хмыкают студенты Академии, когда робкий семинарист говорит первую или вторую в своей жизни проповедь.
Если проповедник затягивает (говорит больше 4–5 минут), то тут, то там начинают вызывающе кашлять: заканчивай, дескать, хватит на сегодня.
Проповеди записываются и потом разбираются с преподавателем гомилетики (это такая наука об искусстве проповеди).
Эта история произошла, когда я был на 3-м курсе Семинарии.
Был зимний вечер. Днем 4-й курс Академии – для нас, семинаристов, недосягаемая высота – досрочно сдал сложный экзамен. Ну и на радостях прямо в аудитории устроили праздник.
Законы для всех общие, но на поведение 3-го и 4-го курсов Академии Инспекция смотрит лояльней: они столько претерпели, что можно им позволить больше, чем другим.
И вот академисты празднуют. Выпили, конечно.
А тут колокол на вечернюю молитву. А не пойти нельзя – это уже карается даже для академистов. Ладно, отложили тарелки и решили устроить молитвенный перерыв.
Пришли, встали сзади и начали кашлять и балаганить. Идет молитва. Всем, кто в храме, очень неприятно то, что происходит, но делать замечание брату – значит выставить себя святошей, что тоже не очень-то говорит в твою пользу. А академисту 4-го курса и вовсе замечание делать невозможно. Субординация не позволяет.
Ладно, потерпели. Чтец закончил читать молитвы, и все опустились на колени и запели. А академисты не унимаются, начинают гнать молитву, поют в темпе. Спешат закончить, чтобы вернуться к столу. Один раз всех сбили, второй раз храм замолк, когда песнопение превратилось в скороговорку…
Молитва закончилась. У всех жуткий осадок. Как назло, не было в храме и помощника Инспектора, чтобы навел порядок. Кураж удался!
Вышел и что-то тихо пробубнил очередной проповедник. Академисты сзади кашляли с начала его проповеди. Проповедник скомканно закончил и сказал:
– Аминь.
Все хором, особенно, перекрикивая всех, академисты:
– Спаси Господи!
И уже готовы хлынуть из храма, как вдруг… раздается чей-то голос.
Это ваш покорный слуга, автор этих строк, в конце проповеди поднялся на амвон и, как только проповедник ушел, обратился к собравшимся:
– Братья и сестры! Я отниму у вас лишь те несколько минут, что вы сейчас отняли у Бога.
Э-э! Народ притормозил и повернулся. Все всматривались в темноту. Такое «окончание» молитвы не предусматривалось. Это становилось интересным.
Я продолжал:
– Все мы знаем слова Священного Писания: «Проклят всякий, делающий дело Божие с небрежением». И вот сейчас некоторые высказали крайнюю степень небрежности и хамства по отношению к Богу…
– Э-э, чё такое, кто это там! – возмутились академисты. – Эй, включите свет!
Они хотели увидеть наглеца воочию, но никто свет не включил.
– …Мы станем священнослужителями, пойдем к людям и будем учить их благоговению. А сами имеем его? Сегодня молитву – этот разговор с Богом – мы превратили в развлечение, в балаган. Давайте, когда сейчас пойдем по своим комнатам, в сердцах своих будем просить у Бога прощения за сегодняшнюю молитву. Аминь.
– Спаси Господи! – выдохнул темный храм, в котором светились лишь несколько лампад и глаза полутора сотен ребят.
Я сошел с амвона вниз и встал среди семинаристов.
Народ начал выходить из храма. Собирались маленькие группы и обсуждали происшедшее. Академисты вмиг протрезвели и уже не спешили к столу. Они дышали яростью и желанием наказать наглеца. Но сначала его нужно было разыскать.
Все, кто знал, кто именно говорил обличительную проповедь, прикинулись, будто не знают. Но академисты развили бурную деятельность, и уже не помню как, но минут через 15 они меня «вычислили».
Я поднялся в общежитие, прошел в нашу комнату. Там уже, развалясь на стульях, по-хозяйски расположились несколько обиженных четверокурсников.
Надо пояснить, что в то время состав студентов Академии был другим, нежели сейчас. Это были здоровенные и не всегда особо умные хлопцы с Украины и из Молдавии. Если они к 1993 году, в котором происходили описанные события, проучились уже 8 лет, то поступили они в Семинарию в 84-м – 85-м, то есть в советские годы. Это начиная с 89-го – начала 90-х в Семинарию и Академию пошли ребята с высшим образованием, да и в Молдавии и на Украине открыли много своих духовных учебных заведений. А в советское время людей с высшим образованием в Семинарию не принимали (требование КГБ). Это были поповские сынки, и высшее духовное образование открывало им возможность получить хороший приход, сделать церковную карьеру. По правде говоря, они были очень даже неплохие ребята, но я бы не сказал, что простые и предсказуемые.
– Ты вообще кто такой, чтобы вякать?.. – спросил один по фамилии Кипибеда. – Как ты посмел на академистов катить?
– Я сказал то, что думаю. Вы безобразно себя вели…
– Не, ну куда катимся! Да раньше семинарист рта на Академию раскрыть не мог. А что сейчас? Кто вас понабрал?.. Знаешь, что мы с тобой сделаем?
Академисты стали совещаться, как меня наказать. Вопрос стоял почти гамлетовский: бить или не бить.
За меня стояли семинаристы и академисты помладше. Но четвертый курс был возмущен весь!
Один академист начал объяснять:
– Тут принцип важен, порядок: младшие не должны рта раскрывать на старших. Пусть мы неправы, так помолись про себя и по нашим делам не поступай, а поступай правильно. А ты туда же – расшатывать устои. Помнишь, как Горбачев сказал: не раскачивай лодку, в которой сидишь. Вот ты будешь в Академии, а тебе семинарист нахамит. Это нормально? Нет, брат, так оставлять это нельзя…
Спор и обсуждение моего поступка длились около часа. Кто-то уходил, приходил. Чашу весов в мою пользу склонил благочестивый академист Михаил Дячина (ныне епископ Тихвинский и Лодейнопольский Мстислав). Он был еще на третьем курсе, но происходил из очень известного и влиятельного на Украине священнического рода. В общем, это был человек, мнение которого и для четверокурсников кое-что значило.
– Я за Костю, – сказал Михаил. – Кто против него, тот будет против меня.
На мою сторону встало еще несколько известных студентов Академии. И четверокурсники отступили:
– Ладно. Смотри только у нас…
Уходя, один бормотал:
– Куда катимся?..
P. S. Как-то рассказал своим студентам-семинаристам эту историю, а они:
– Так это с вами было?.. Мы слышали, нам старшие ребята рассказывали, что такой случай когда-то был…
Вот так формируется предание наших духовных школ. J
И еще одно послесловие.
Я учился на четвертом курсе Академии и жил в городе. На утреннюю и вечернюю молитвы я мог не приходить. Но вот как-то пришел пораньше, и как раз начиналась молитва. Я встал смиренно в конце храма, у колонны. Храм наполнялся, входили семинаристы, студенты Академии. Они прикладывались к иконам и вставали на свои места: часто студент стоит на одном и том же месте. Вдруг ко мне подошел хмурый верзила-семинарист:
– Посторонись, здесь я стою.
И я про себя подумал: «Боже мой, куда катимся?..» J
Самая первая проповедь
Кстати, о проповедях. Я чуть выше упомянул о том, что каждый семинарист должен в порядке очередности говорить на утренних и вечерних молитвах проповедь. Это страшно. На самом деле страшно, особенно в первый раз, особенно когда перед тобой не пара десятков благочестивых старушек, которые на все скажут: «Спаси Господи», – а море глаз студентов, которые старше тебя по учебе и, несомненно, умнее. И ты читаешь в их глазах отнюдь не благочестивое внимание, а неприкрытую иронию. Твоя проповедь может обернуться конфузом, а то и позором, и потом ты будешь с этими ребятами продолжать учиться и общаться… Согласитесь, не совсем уютно.
Недавно, перебирая старые бумаги, нашел листочек, на котором записал свою первую проповедь. Сколько их было с тех пор… Но вот – проповедь самая первая, «официальная», от 1993 года, когда я был студентом 3-го курса Семинарии и получил благословение проповедовать с амвона, от лица Церкви.
Если вы думаете, что это так легко – сказать проповедь, вы ошибаетесь. Я тренировался так: придумывал тему и шел гулять в Митрополичий парк, который окружает Семинарию и Академию. Пятнадцать минут я себе брал, чтобы обдумать тему и сложить в голове схему, а потом вслух произносил проповедь. Деревьям и кустам, речке Монастырке, что течет возле Семинарии… Так я делал несколько раз в неделю на протяжении ряда лет. Добивался, чтобы речь лилась плавно, между смысловыми отрезками были логические связки, чтобы в проповеди присутствовал назидательный смысл, чтобы даже пауза «работала» на меня. Демосфен, известный греческий оратор, брал в рот камешки и произносил речь на краю обрыва, перед бушующим морем, стараясь перекрыть своим голосом шум волн, разбивающихся о берег. Чтобы не повредить зубы, я брал в рот пластмассовые пуговицы и тоже добивался хорошей артикуляции и внятного произношения.
Словом, научиться говорить проповедь не так легко, как кажется многим. На самом деле я этому и сегодня в той мере, к какой стремлюсь, не научился.
Знаете, кто для меня лучший проповедник из современных? Святейший Патриарх Кирилл. Почитайте или послушайте его проповеди. «Одаренный человек», – говорят многие. Слово одаренный здесь неверно. Оно подразумевает, что владыке Кириллу все пришло само, в силу его одаренности. Ничего само собой не приходит! Я, слушая владыку Кирилла, знаю, чего ему это стоило, мысленно вижу работу его ума, вижу, где он может повернуть речь в одно, а где в другое место. Десятилетия кропотливейшей работы над словом – вот исток и причина его ладных, гладких, уносящих мысль в превыспренняя проповедей и выступлений.
А вот моя первая проповедь.
Проповедь на память святых Зинаиды и Филонилы
Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!
Дорогие отцы, братья и сестры!
Однажды преподобный Серафим Саровский предложил усердствовавшему в духовной жизни человеку обратить внимание на 12-й член Символа Веры: «Чаю воскресения мертвых и жизни будущаго века».
Этим указанием преподобный Серафим устремляет сердца всех верующих и чтущих Святую Церковь к новой жизни. Воскресение мертвых уже отчасти достигнуто во Христе. Также и «жизнь будущаго века» нам дано вкушать уже на этой земле.
Жизнь с Богом, по учению преподобного Серафима как яркого выразителя святоотеческой традиции, – это жизнь нового века (по-гречески эона), жизнь в Духе Святом.
И в лице многих святых мы видим их жизнь как начало чего-то нового, как начаток той жизни, что будет в грядущем. Они – воплощенная и исполнившаяся икона, реальное преображение, совершившееся в твари. И первый шаг к этому преображению, к которому призваны все мы, – ощутить, что Бог рядом с нами, почувствовать, что все наши радости и печали пронизаны Божественным присутствием, Его участием в нашей судьбе. И тогда каждый день станет для нас событием, новой ступенькой в духовном пути. Тогда каждый наш день, начиная хотя бы с сегодняшнего понедельника, будет нести радость встречи с Богом.
И для этого необязательно делать какие-то колоссальные усилия. Мы просто должны доверчиво открыть перед Богом двери наших сердец, мы с радостью должны делать все, что в этот момент жизни от нас требуется. Мы должны попытаться стать подобными окнам нашего храма, этим крестообразным цветным витражам, которые всегда, радуя нас, распинают холодный свет мира образом Креста.
Современный протестантский богослов Пауль Тиллих, комментируя слова Апостола Павла: «Ибо во Христе Иисусе ничего не значит ни обрезание, ни необрезание, а новая тварь», – писал, что именно это творение Богом «новой твари» здесь и теперь, каждую секунду, есть подлинная цель и смысл нашей жизни.
В этом отношении глубоко промыслителен путь двух святых, память которых сегодня празднуется: Зинаиды и Филонилы.
Они были охвачены, как повествуется в житии, любовью к Господу и желанием исполнять Его святую волю. Две простые девушки не поддались общему настрою апокалиптических чаяний II века и продолжали то служение, на которое их определил Господь в их бытность еще язычницами: они лечили людей.
И их земное служение является воистину началом Небесного пути, потому что и по своей блаженной смерти они продолжают чудеса исцелений.
Их жизненный путь, как и пути сотен других святых, показывает, что нам для реализации себя как христиан нужны не поиски удобных спасительных путей, а честное и радостное служение там, куда нас поставил Господь, там, где мы оказались в данный момент.
И тогда каждая минута будет нести нам радость соработничества Богу, и мы уже здесь, на земле, среди суеты и плеска житейских волн, сможем вкусить сладость Царства Небесного.
Аминь.
24 октября 1993 года
Оставим пока разговор о Семинарии. Из середины 90-х перенесемся на 10 лет вперед. Я уже священник, у меня жена и двое детей. Я служу в городском храме. Это великолепный белоснежный собор с голубыми куполами. Я очень люблю его и ни капли не сомневаюсь, что попал сюда по воле Божией. В моем случае это именно так и не иначе, случайность исключена…
А дело в том, что впервые я попал в Санкт-Петербург, тогда еще в Ленинград, в 1990 году. Мы с родителями отправились сюда на неделю в туристическую поездку. Я был очарован этим городом, сразу влюбился в него. Однажды мы ехали по городу с группой на экскурсионном автобусе, и гид попросил водителя остановиться. Машина встала возле величественного, когда-то белого, а сейчас уже скорее серого храма.
Окна храма кое-где были выбиты, стены были «расписаны» похабными надписями, сам он был каким-то жалким и оскверненным. Гид сказал:
– Вот это Троицкий собор, построенный в 1835 году для Измайловского полка, героического полка российской армии. Два дня назад, ночью, группа каких-то гопников повыбивала стекла и изгадила стены. Был бы это мой ребенок – оторвал бы руки.
Гид помолчал. Потом продолжил:
– Этот собор только что передали Ленинградской епархии, и сейчас тут появится церковная община и храм начнут восстанавливать.
– И службы будут? – спросил кто-то из нашей группы.
