скачать книгу бесплатно
– А потом что произошло?
– Я вышел во двор с револьвером и стал играть.
– Это ведь не игрушка.
– Ты это уже говорил, месье. Если бы ты был здесь вчера, мы бы могли поиграть в шарики.
– Я просил, чтобы ты называл меня Реймоном. Итак, револьвер. Ты что же, стрелял из него?
– Да, я хотел убить небо.
– Убить небо?
– Ну да, небо, потому что там тучи, из которых льются одни только несчастья, и мама из-за этого всё время пьёт пиво, кричит и бьёт меня то по голове, то по заднице, и потом у меня надолго остаются следы от пальцев.
– Мама тебя била?
– Сначала – только если я что-нибудь натворил, а потом стала кричать и бить просто так, ни с того ни с сего, и тогда я забирался на чердак и спал с яблоками.
Реймон записывал не знаю что в свою тетрадочку и высовывал язык от усердия – я даже рассмеялся.
– Почему ты смеёшься, малыш? – пробасил Реймон.
– Ты высовываешь язык, как жирный Марсель, когда он пишет то, что диктует учительница.
Полицейский улыбнулся и снова почесал голову, и я спросил, может, у него вши, а он ответил, как будто меня не услышал:
– А потом ты, значит, выстрелил в маму?
– Я не нарочно, она хотела отнять у меня револьвер, она рассердилась и кричала, что я придурок, как папа, и выстрел получился как-то сам собой.
Несколько секунд я боролся со слезами, сначала они щекотали горло, а потом всё-таки навернулись на глаза, и я уже ничего не видел.
– Всё позади, малыш, ну-ну, успокойся, на, возьми мой платок.
Я вытер платком глаза, а у меня ещё и сопли текли, так что я заодно высморкался.
– А другие родственники у тебя есть, малыш?
– Нет, только мама.
Я вернул платок, и он убрал его в карман.
– Хорошо, поедешь со мной в участок, позвоним оттуда судье.
– Судья – это месье, который стучит молотком и отправляет преступников в тюрьму?
– Ты не преступник, малыш, ты слишком маленький для того, чтобы тебя отправили в тюрьму. Судья отправит тебя в дом, где живут такие же дети, как ты.
– А мама тоже туда приедет?
Реймон почесал затылок и сказал:
– Твоя мама навсегда останется в твоём сердце и твоей памяти, но здесь её больше нет.
– А где она? Уехала в город?
– Нет, малыш, она на небе, с ангелами.
– Нет, – сказал я. – Не с ангелами, а с папой.
* * *
Когда мы вошли в участок, какой-то полицейский сказал: «Что, Реймон, нашёл себе напарника?», и тогда Реймон посмотрел на полицейского, а тот посмотрел на свои ботинки.
Я уселся у Реймона в кабинете, и второй полицейский больше не смеялся, а вместо этого принёс мне горячий шоколад в пластиковом стакане, и побыл со мной, пока Реймон разговаривал по телефону в соседнем кабинете, и спросил у меня, что я натворил, чтобы попасть сюда, и я сказал, что промахнулся, когда стрелял из револьвера в небо, а вот с мамой всё получилось как раз наоборот, и полицейский разинул рот от удивления и так и сидел, пока не вернулся Реймон.
– Дюгомье, рот закрой, а то муха залетит, – сказал Реймон полицейскому. – Лучше сходи принеси мне кофе.
А потом он повернулся ко мне:
– Ну вот, малыш, я поговорил с судьёй и сейчас отвезу тебя в приют рядом с Фонтенбло, там есть для тебя место, а с судьёй ты увидишься позже.
– Что такое приют?
– Большой дом, там целый воз детей и воспитателей, которые будут о тебе заботиться.
– Кто такие питатели?
– Питатели? – растерянно переспросил он.
– Ты сказал: «Там воз детей и воз питателей».
– Воспитатели. Это такие люди, которые занимаются образованием детей.
– А эти питатели бьют по заднице?
– Нет, и никогда не кричат – если, конечно, ты не выведешь их из себя, но ты не похож на несносного ребёнка, малыш.
У меня в горле опять стало щекотно, но я проглотил слёзы.
Я сидел на стуле и болтал ногами, а в руках у меня был пластмассовый стаканчик, ещё горячий, и мне нравилось чувствовать пальцами его тепло и слушать голос этого великана, который сидел передо мной верхом на стуле.
Он не очень хорошо побрился, у него было много волосков на шее и ещё немного торчало из ушей. У него вспотели лоб и подмышки, верхняя губа тоже была мокрая, некоторые капельки пота с губы он глотал и сам этого не замечал.
– А ты останешься со мной в большом доме? – тихо спросил я.
– Нет, Икар, я не могу.
– И когда мы туда поедем?
– Прямо сейчас, – ответил Реймон и встал со стула.
Он позвал Дюгомье, который давно смотрел на нас из соседнего кабинета…
– Займись делом Мерлена, я буду к вечеру.
Дюгомье спросил, может, я хочу ещё шоколада, и я сказал: «Да, хочу», но Реймон сказал: «Не время», и тогда я заплакал, и Реймон пошёл за шоколадом.
Я пил маленькими глотками пополам со слезами, которые капали в стакан, а потом мы уехали.
На шоссе Реймон включил радио, там пела Селин Дион, и я вспомнил, что мама поёт эту песню, когда ставит в воду полевые цветы. У меня заурчало в животе, и я сказал:
– Хочу есть.
Мы заехали в «Макдоналдс», я взял себе чизбургер и колу, и Реймон – то же самое.
– Не волнуйся, малыш, всё наладится, – сказал он.
Я рыгнул, потому что так бывает, когда пьёшь колу, и добрый полицейский засмеялся.
– Знаешь, зови меня Кабачком. Я тебе с самого начала сказал, но ты не услышал. Икаром меня называет только учительница, и иногда я даже не сразу отзываюсь, потому что думаю, что это она говорит кому-то другому.
– Кабачком тебя называла мама?
– Да, и все мои друзья.
Мы снова поехали по шоссе, и я смотрел в окно на деревья и дома, а Реймон вглядывался в маленькие зеркала и обгонял машины, которые ехали ещё медленнее, чем мы, а потом машина полицейского свернула с большой дороги, и дальше мы поехали по узким дорожкам.
Потом был мост, и я увидел реку, Реймон снизил скорость и сказал:
– Уже недалеко.
Я посмотрел на серую воду, и почти сразу он сказал:
– Приехали, малыш. Ничего себе домишко! Будешь здесь как сыр в масле!
И он вышел из машины с моим чемоданом, а я остался сидеть внутри, потому что не хотел быть как сыр в масле.
Домишко оказался настоящим замком, как в кино.
Нам навстречу спустилась по лестнице женщина с седыми волосами и в красном платье. Она разговаривала с полицейским, который держал в руках мой чемодан, и они оба смотрели на меня, а потом подошли к машине.
Женщина в красном нагнулась, заглянула в окно, улыбнулась и сказала: «Пойдём, Икар, я покажу тебе твой новый дом», и тогда я отстегнул ремень, вышел из машины и стал смотреть на камешки под ногами.
– Меня зовут мадам Пампино, – представилась женщина с седыми волосами. – Но ты можешь называть меня Женевьевой.
Я не пошевелился.
Я услышал низкий голос Реймона: «Поздоровайся с мадам, Кабачок», и тогда я поздоровался с камешками на тропинке и подумал: «Как глупо, что все просят меня называть их по имени, мы ведь даже не знакомы».
– Ну что ж, я поеду, – сказал полицейский. – У меня есть ещё и другие дела.
Он поставил чемодан на ступеньки и приподнял мне голову за подбородок, чтобы увидеть моё лицо.
– Веди себя хорошо, дорогой Кабачок, – сказал он и снова погладил меня по волосам.
На этот раз я не отодвигался, я сказал: «Не уезжай, Реймон», взял его большую руку и прижался к ней щекой.
– Я скоро приеду тебя навестить, малыш. – Полицейский оторвал ладонь от моего лица и спрятал руку в карман, как будто хотел увезти с собой моё тепло.
Потом он поцеловал меня в лоб, разогнулся, сказал: «Прямо беда все эти истории», – и сел в машину.
– Будь хорошим мальчиком. До свидания, мадам.
Женщина в очках сказала:
– До свидания, месье, и спасибо.
Машина с голубым помпоном попятилась и уехала.
И у меня опять стало щекотно в горле.
А мадам взяла чемодан и повернулась ко мне.
– Пойдём, Икар. Ты, наверное, голодный.
Я сказал: «Нет», она положила руку мне на плечо, и мы стали подниматься по лестнице.
* * *
Скоро будет три месяца, как Ахмед писает в постель и каждое утро спрашивает у Рози, когда к нему приедет папа.
Симон, который всегда в курсе всего, говорит, что папа Ахмеда приедет к нему не раньше, чем сбежит из тюрьмы, и Рози тогда смотрит на него сердито, и Симон задирает нос и требует, чтобы Рози завязала шнурки у него на кроссовках, которые всё время развязаны.
А Рози говорит, чтобы он не слишком много о себе воображал.
Мы с Ахмедом и Симоном живём в одной комнате.
В первую ночь Симон сказал, что я здесь минимум на три года и что в моих интересах намазывать ему тосты маслом за завтраком, а если я этого делать не буду, он испортит мне жизнь.
Симон – он такой, воображает о себе слишком много и всем угрожает, но, если на него прикрикнуть, сразу же перестаёт валять дурака.
В первое утро я положил кусочек масла на тост и влепил этим тостом ему в нос, тогда он схватил меня за волосы, и я его тоже. Рози нас растащила, глаза у неё были сердитые: «Чтоб я этого не видела, обоих накажу», и Ахмед заревел, потому что ему всегда кажется, что он в чём-то виноват, и мы с Симоном иногда этим пользуемся и сваливаем всё на него, даже если он ни при чём.
После того бутерброда Симон больше меня не достаёт, иногда я завязываю шнурки у него на кроссовках двойным узлом, как меня учила мама, и по вечерам развязывать их приходится Рози, потому что Симон, дай ему волю, и спать будет в кроссовках в этом нашем доме, который мы между собой называем тюрьмой.
Вслух мы говорим «приют», но мадам Пампино это не нравится.
