скачать книгу бесплатно
Златое слово Руси. Крах антирусских наветов
Сергей Яковлевич Парамонов
Древнейшая история Руси
В чем секрет неиссякаемого интереса к «Слову о полку Игореве»? Был ли автор «Слова» христианином или язычником? Подлинны ли «Слово о Полку» и «Велесова книга»? Где, когда и кем они написаны? На эти и множество других вопросов дает ответ книга Сергея Яковлевича Парамонова (псевдоним Сергей Лесной (1898-1968), русский историк-эмигрант), которая предлагает весьма оригинальный, неизвестный в России подход к великим Литературным памятникам.
Сергей Лесной
Златое слово Руси. Крах антирусских наветов
«Слово о полку Игореве» – золотое слово Руси
1. В чем причина неиссякаемого интереса к «Слову о полку Игореве»?
«Слово о полку Игореве» было написано приблизительно 765 лет тому назад. Неужели недостаточно времени чтобы потускнеть этому произведению, покрыться патиной времени, перейти в сухие, бездушные учебники древней словесности и отложиться где-то там, почти в подсознании, в том, что зовут «багажом культурного человека»?
Нет – поток переводов, исследований о «Слове» не ослабевает, а усиливается, литература о «Слове» на языках всех народов растет безостановочно.
Странна и трагична судьба этого замечательного произведения. Созданное в конце XII века, имевшее несомненно громадный успех, породившее множество подражаний, оно было в конце концов забыто народом. Но оно сохранялось веками, неведомое никому, где-то в темных кельях монастырей, как огонек под пеплом. Скрывалось под грудами праха, созданного аскетами христианства, извратившими светлого, радостного Бога христиан в грозную, сухую, карающую силу, и истребившими почти все светское, что оставила нам блестящая эпоха нашей родины Х – XII веков.
В мрачные годы русского средневековья, что совпало с эпохой татарского нашествия, культура Руси оторвалась от культуры Запада, с которой она шла в Х – XI веках плечом к плечу. Только через 350 лет она снова слилась с западной культурой, опередившей ее за это время, и вновь стала общеевропейской.
И вот, когда в 1795 году, т. е. более 150 лет тому назад, «Слово» было найдено и затем в 1800 г. обнародовано, – оно было воспринято, как нечто совсем новое и идущее совершенно вразрез с духовными памятниками XII века, дошедшими до нас. Была открыта светская литература XII века огромной ценности.
Успех «Слова» после его обнародования был необыкновенный и, хотя рукопись вскоре погибла в пламени пожарищ во время нашествия французов на Москву, этот огонек, тлевший столетиями, разгорелся и продолжает гореть ярким, неугасимым более пламенем.
Неужели же, спросит рядовой культурный читатель, мало 150 лет, чтобы разобрать, изучить и понять «Слово»? Откуда этот волнующий интерес, почти энтузиазм, эта необыкновенная любовь, объединяющая всех исследователей «Слова»? В чем, в самом деле, секрет успеха, обаяния «Слова»?
«Слово о полку Игореве» является несравненным памятником древней русской письменности, занимающим по красоте, глубине и разнообразию содержания совершенно исключительное и обособленное положение среди прочих памятников письменности соответствующей эпохи.
«Одинокой вершиной возвышается оно, – по удачному выражению Пушкина, – в пустыне древней русской словесности».
Все в нем пленительно и загадочно, с какой стороны к нему ни подойти, всюду интригующие неясности, темные места и загадки. И это после того, как исписаны тысячи страниц на языках чуть ли не всех народов!
Дошло ли до нас «Слово» полностью, или это только обрывки большой поэмы, сохраненные человеческой памятью только в отношении похода Игоря и записанные уже в неполном виде значительно позже? Или, может быть, «Слово» всегда существовало, как самостоятельное произведение?
Уцелел ли первоначальный распорядок частей «Слова», или он изменен в процессе многократного переписывания вольно или невольно? Дошел ли до нас текст в чистоте, полностью, или имеются пропуски, или вставки и изменения переписчиков и вместе с тем слишком рьяных почитателей и комментаторов?
На каком, собственно говоря, языке было написано «Слово»; и не имеем ли мы дело, так сказать, уже с «переводом» на «язык» «первого записавшего «Слово»? Или, может быть, «Слово» было передано не изустно, а переписывалось с оригинала, и переписчики только несколько изменили орфографию «Слова», и оно в общем дошло до нас без особых искажений языка?
Что в «Слове» исторически верно, а что является поэтическим домыслом или даже ошибкой автора? Когда и где оно было написано?
Кто автор «Слова»? Известная ли отдельная личность, обладавшая огромным талантом, имя которой до нас почему-то не дошло? Или «Слово» является скорее результатом коллективного народного творчества, при котором основное, индивидуальное ядро творения уже погребено под добавлениями и исправлениями продолжателей?
Если это одиночная личность, то кто это? Певец ли, сказитель при князьях, собравший все сведения о походе из первых уст и претворивший все в единую, цельную картину? Не правы ли те, кто считает, что это был знаменитый галицкий поэт Митуса, упоминаемый в летописи? А может быть, это был какой-то образованный дружинник, участник похода, например, сын тысяцкого, также упоминаемый в истории и записавший свои яркие переживания в походе?
За долгие месяцы плена не раз, возможно, он задумывался над причинами поражения, и он выразил свои мысли и чувства как патриота в этой песне.
Может быть, это был, как думают некоторые, воевода Беловод Просович, спасшийся бегством с поля битвы? Или кто-нибудь другой, скажем, воспитатель молодых князей, хранитель княжеских традиций, глубокий патриот, болевший душой о судьбах своей родины?
Наконец, не является ли автором сам князь Игорь, несомненно много и тяжело размышлявший в плену о своем походе и всех сопутствующих обстоятельствах, как это было высказано сравнительно недавно?
Разве не в его уста влагает Ипатьевская летопись следующие слова его скорби:
«Все сметено пленом и скорбью, тогда бывшею; живии мертвым завидять, а мертвии радовахуся. Не достоин я жизни! Где ныне возлюбленный мой брат? Где ныне брата моего сын? Где чадо рождения моего? Где бояре думающеи? Где мужи храборьствующеи? Где ряд полчный? Где кони и оружия многоценная?»
Попутно, сами собой возникают вопросы: существовал ли легендарный певец Боян? Почему история не сохранила его имени?
Кто такой сугубо загадочный Троян, четыре раза упомянутый в «Слове»?
Какая река называлась в древности Каялой? Где же собственно произошла битва; недалеко от устья Оскола, как думают одни, или у Дона, как думают другие, ссылаясь на «Слово», или, наконец, в глубине половецких степей, как полагал еще Карамзин?
Почему и в какой логической связи упоминается «Тьмутороканский болван»? Как мог покланяться князь Игорь иконе Богородицы Пирогощей в 1186 г., когда она еще в 1155 г. была перевезена из Киева во Владимир?
Эти и десятки подобных вопросов смущают мысль исследователя и читателя и повергают их в растерянность. Мы часто видим наше почти полное бессилие перед этим, притягивающим к себе с неотразимой силой сфинксом.
Неудивительно, что некоторые разрубают одним ударом этот гордиев узел, – они усматривают в «Слове» позднейшую подделку под дух давно ушедшей эпохи – гипотеза людей после многих бесплодных усилий павших духом. Видным сторонником гипотезы фальсификации «Слова» является французский славист проф. Андрэ Мазон.
Авторы этой гипотезы не видят, что, отвергая подлинность «Слова», они становятся перед целым рядом гораздо более трудных и неразрешимых вопросов.
Кто был этот удивительный талант в конце XVIII столетия? Что заставило его скрыть свое имя? Почему он не написал ничего больше после столь шумного успеха? Как он мог скрыть свое авторство, ведь недостаточно было написать «Слово» в духе XII века, – надо было найти и переписчика, знакомого в совершенстве с древними почерками?
Мог ли никому неведомый автор соединить в себе столько исторических, филологических и, как увидим ниже, естественно-исторических знаний, попутно с исчерпывающим знанием места действия быть еще таким замечательным поэтом? Такой гений не мог пройти незамеченным в эпоху Екатерины II.
Известно ли, далее, в мировой литературе, чтобы подражание было неизмеримо выше оригинала? А ведь «Сказание о битве на Куликовом поле» или «Задонщина», принимаемые некоторыми за прообраз «Слова», по сравнению с последним сухи и мертвенны, казенны. Автор «Сказания» так же похож на автора «Слова», как манекен Пушкина на него живого.
Итак, попытка отмахнуться от загадок «Слова» – это не решение вопроса. Вправе ли мы становиться на этот путь? Конечно, нет!
Прежде всего «Слово» далеко еще не проанализировано во всех его деталях, со всех его сторон (ниже мы это увидим). Более того, если мы подведем итоги нашим знаниям о «Слове» за 150 лет, то должны будем с горечью сказать (если мы отнесемся к делу с подобающей строгостью), что «Слово» изучалось с огромными погрешностями, часто даже методологическими.
На исследованиях многих авторов, даже специалистов-филологов, лежит отпечаток бессистемности, подчас жалкого любительства. Какие только порой невероятные предположения не высказывались! Какие только несуразности не преподносились, как последнее слово истины! Просеять зерна ее от мешков плевел (дикой фантазии) теперь дело далеко не легкое.
Чтобы отклонить упрек в голословности, приведем теперь же только один яркий пример, другие будут рассмотрены впоследствии.
Уже давно профессор московской духовной академии Е. Е. Голубинский бросил следующий упрек автору «Слова» по поводу плача Ярославны:
«…Тут вот какая странность: она лишилась не только мужа, но и сына, юноши в первой юности, и, однако, ее плач ограничивается только мужем, ни словам не касаясь сына, что совсем хороший поэт никак не забыл бы про мать и даже поставил бы ее впереди жены…».
Е. В. Барсов которому мы обязаны самой крупной трехтомной монографией о «Слове», без которой мы до сих пор при исследовании и шагу ступить не можем, писал по этому поводу:
«Нельзя спрашивать, почему жена плачет о муже, забывая сына, так как одно горе подавляет другое: это обыкновенный психологический процесс».
Прежде, чем писать, приведенные отрывки, обоим почтенным исследователям следовало бы познакомиться с примечанием на первой странице «Слова» издания 1800 года и сделать соответствующие выводы. Оно гласит:
«Игорь Святославичь родился 15 апреля 1151 года… женился в 1184 г. на княжне Евфросинии, дочери князя Ярослава Володимировича Галичьскаго, а в 1201 году скончался, оставив после себя пять сыновей».
Следовательно, князь Игорь женился на Ярославне всего за год до похода, в походе же участвовал сын от первого его брака. Принимая это во внимание, совершенно ясным становится умолчание Ярославной в плаче пасынка, который, вероятно, был ее ровесником и вряд ли питал к ней особенно приязненные чувства (известно, что, как правило, пасынки недолюбливают мачех). Горе Ярославны естественно устремлялось только к мужу, с которым она вероятно не прожила и года и с которым она была связана взаимной глубокой любовью.
Из «Истории» Татищева известно, что, когда Игорь бежал из плена, то конь его уже недалеко перед Новгород-Северским упал и повредил ногу Игоря. Один из крестьян, узнав Игоря, бросился бежать в город, чтобы известить княгиню.
Известие было столь неожиданно, что переполошило всех и все не знали, верить ему или не верить. Княгиня не в состоянии была ожидать подтверждения известия и сама бросилась навстречу. Когда Игорь и Ярославна увидали друг друга, то бросились в объятия и были так глубоко взволнованы, что не могли сказать ни слова, а только плакали. Естественно, что и в этом случае княгиня не думала о пасынке.
По поводу критического замечания проф. Голубинского позволительно сказать, что «совсем хороший» исследователь «Слова» должен его внимательно изучать, и не только читать примечания, но и понимать их, и тогда никаких подобных «странностей» в «Слове» он не встретит.
Естественно, что при таком подходе к изучению «Слова» особого прогресса не последовало, текст не только не прояснялся, но и загромождался несообразностями комментаторов. Только последние десятилетия ознаменовались заметным успехом.
Эти успехи ясно показывают, что загадки «Слова» – не задачи, которые не имеют правильного решения, а задачи в умелых руках, получающие надлежащее решение.
Большинство ошибок в понимании «Слова» основывалось на главной общей ошибке: «Слово» понимали, как «героическую» песнь, т. е. как песнь о героях, в которой нечего докапываться до соответствия с исторической действительностью, – все дело в красоте образов, в яркой передаче чувств на фоне родного патриотизма.
Исследование было перенесено исключительно в область поэтики, отчасти мистики, рассматривали «Слово» исключительно, как литературное произведение. Забыто было самое главное – обещание автора «Слова» петь «по былинам сего времени», т. е. воспеть действительность.
Вместо тщательного исследования исторических источников, восстанавливающих взаимоотношения действующих лиц «Слова» и т. д., ограничивались легкими ссылками на поколенную роспись русских князей, приложенную к изданию 1800 года, полную, кстати сказать, весьма существенных ошибок.
В результате оказалось, что автор «Слова» обращался с призывом встать на защиту родины к двум покойникам: к князьям Роману Смоленскому и к князю Мстиславу, умершим в 1180 году, т. за 5 лет до похода! И никого это не коробило!..
Далее, обращаясь к Роману, автор говорит: «Ты, буй Романе!» А Роман, надо сказать, как раз был совсем не «буй», а получил в истории название «Кроткого». Это был удивительно незлобивый и покорный человек: куда бы ни сказали ему перейти на княжение, – он беспрекословно переходил. И князья, и весь народ очень любили его, смерть его была оплакиваема буквально всеми.
В действительности же автор обращался к Роману Великому Галицкому (умер в 1205 г.), прославившемуся своими победами над литвинами и половцами. Это он разгромил литовцев, взял огромное количество в плен и употреблял их в качестве рабочей силы при пахоте земли. О нем-то и сложена была поговорка: «Романе, Романе, худым живеши, – литвином ореши!» (т. е. литвином пашешь). Именно его именем пугали половцы своих непослушных детей.
Понятно, что такие подмены личностей совершенно искажают действительный смысл и ценность «Слова»; его полнокровность, жизненность исчезают, сменяясь худосочием и бледной туманностью. Историческую песнь превратили в фантастическую былину.
Эти исторические несообразности в комментариях устранялись только исподволь. Даже прекрасное издание «Слова» в 1934 г. (изд. Academia) не избавлено окончательно от этого недостатка.
Дело было не в трудности исследования, а в том, что исследователи стояли (а многие и до сих пор еще стоят) на неверной исходной точке зрения.
Они не представляют себе, насколько важно для правильного понимания «Слова» все точные исторические детали о лицах, местах и событиях. «Слово» – исторический документ, а не побасенка.
Еще в 1945 г. один из специалистов-исследователей, объясняя «темное место» о гибели Изяслава («Дружину твою, княже, птици крилы приоде, а звери кровь полизаша») влагает это обращение и уста Бояна, которого он сам считает певцом времени Ярослава. Но не мог же Боян жить 150 лет и петь!
Не заметили, что «Слове» это не фантастическая песнь вроде «Песни о Роланде». Поэтика заслонила для них, может быть, основное, и уж, во всяком случае, очень важное значение «Слова» как исторического и политического произведения.
Отмахнувшись от «Слова», как от исторического источника, несмотря на уверение автора «Слова», что он будет петь правду, а не вымысел, комментаторы не придали, естественно, должного значении многим деталям похода и либо обошли их молчанием, видя в них только игру фантазии, либо старались отыскать в них несуществующую мистику.
Между тем, как мы увидим ниже, многое в «Слове» имеет почти протокольный характер, это последовательная запись того, что было. Эти подробности дают совершенно иное освещение не только событиям, но и всему «Слову».
Перед современным исследователем помимо старых проблем встает еще новая проблема: переоценки ценностей. Все, до сих пор найденное, следует рассматривать под иным углом зрения. В свете иных исходных точек зрения иными оказываются и старые, и новые загадки «Слова» и появляется надежда разгадать их.
Дело сводится теперь не только к тому, чтобы понять «Слово» как литературное произведение и в целом, и в деталях, а в том, чтобы воспринять его как яркое жизненное произведение, всесторонне отражающее XII век нашей родины.
Для этого нужно изучить язык того времени, ибо без этого нельзя расшифровать смысл многих слов и выражений. Изучение языка заставляет нас затронуть интереснейший вопрос о происхождении и взаимоотношениях русского, украинского и белорусского языков, отметить проделанную ими с XII века эволюцию и дальнейшую тенденцию развития. А это очень и очень нелегко.
Далее, восстановить смысл слов, фраз – это еще не значит понять весь контекст. Фраза может быть кристально ясна, но смысл ее в связи с другими фразами совершенно темен.
Для понимания нужно знание жизни, обычаев, даже жизненных мелочей той эпохи, надо знать верования, надо быть знакомым с образами и представлениями того времени, с поэтикой литературных и народных произведений и т. п.
Надо также знать и понимать экономические, политические и иные взаимоотношения различных слоев населения в XII веке, словом, надо, как рыба в воде, плавать среди фактов этой эпохи.
Но этого нет. Поэтому-то 150 лет и не хватило, чтобы понять как следует «Слово». Его можно понять, только изучив всесторонне.
В данном случае мы подошли к нему с методом изучения и навыками натуралиста. Поэтические образы «Слова», большей частью почерпнутые из сравнений с природой, были общим языком между нами и автором «Слова». Эти «образы предстают в нашем освещении в совершенно ином, но еще более глубоком и изумительном свете. Методы мышления натуралиста позволяют осветить очень часто по-иному все то, что найдено и «Слове» представителями гуманитарных наук. И это освещение является более верным; ибо автор «Слова», как будет доказано ниже, был отличным знатоком природы, отчего натуралист понимает его с полуслова, тогда как гуманитарий либо вовсе не понимает его, либо понимает превратно.
Вот эта-то обширность задач, необычайное разнообразие содержания, поразительная художественность, обилие темных мест и загадок и вызывают у многих исследователей часто почти чувства азарта при раскрытии малых и больших тайн «Слова» и составляют его почти неисчерпаемую прелесть.
Родятся десятки догадок и предположений, фантазия имеет перед собой огромное поле деятельности, фантазия творческая, реальная, ибо каждая из этих догадок должна быть проверена перекрестным огнем холодных исторических, филологических и т. д. фактов и железной логики.
Шаг за шагом, с большим трудом, дополняя, поправляя и поддерживая друг друга, мы, наконец, приблизимся к истинному пониманию «Слова». Но знать и понять «Слово» – это значит знать и понимать наш XII век, – задача огромная и трудная, но благодарная, ибо «Слово» показывает каких высот достигла тогда культура Киевский Руси.
Многое уже сделано, но немало еще остается сделать, и это, еще недостигнутое, манит исследователя, как блуждающий огонек, – вот в этом-то и секрет обаяния «Слова».
Эти строки были уже давно написаны, как в газетах появилась взбудоражившая всех любителей «Слова» статья, сообщающая некоторые сведения о втором оригинальном списке «Слова», обнаруженном уже в 1923 году.
Ввиду интереса, приводим эту статью полностью («Русские новости», 1948, Париж, № 186, с. 5: «Поход за рукописями (Новое о «Слове о полку Игореве»)», подпись: А. Л-ский).
«Журнал «Вопросы истории» в свое время напечатал призыв ак. Тихомирова о необходимости организовать сбор древнерусских рукописей, погибающих в глухих углах огромной советской страны. Журнал получил в ответ много письменных откликов и в последнем номере открыл кампанию за осуществление и проведение в жизнь «похода за рукописями» с пожеланием придать этой грандиозной экспедиции характер широкого существенного движения и привлечь к ней специалистов, учащихся и вообще все культурные силы страны.
Мы по своим личным воспоминаниям знаем, что почти в каждом русском доме, особенно в старинных городах, в имениях или монастырях где-нибудь на чердаках, в обитых железом сундуках, хранились пожелтевшие связки писем, грамоты, рукописи всякого рода, книги с медными застежками. Большие архивные собрания и библиотеки в первые годы революции были увезены в города, но целые охапки рукописного материала оставались на местах, и все это необходимо собрать, чтобы не сделались добычей пожаров драгоценные, может быть, памятники русской письменности».
(Какое милое непонимание русской действительности, когда нет уже ни имений, ни монастырей, ни сундуков, обитых железом, а чердаки заселены и превращены в «жилплощадь»! – С. Л.).
«В ответ на письмо ак. Тихомирова журнал приводит отклики ученых и архивоведов, особенно рекомендующих обследовать северные области, приволжскую глушь, Алтайский край, Прибалтику, Западную Украину.
Из этих писем выясняется, что немалое количество архивного материала можно отыскать и у городских букинистов. Так, собиратель старины Груздев сообщает, что он купил для своей личной коллекции около 200 древних рукописей у ленинградских старьевщиков.
Секретарь Института литературы Малышев нашел в другой частной коллекции совершенно неизвестный памятник русского героического эпоса и 8 новгородских грамот, считавшихся погибшими.
Другие пишут, что в сундуках с. Мстеры еще хранятся сотни старообрядческих книг. В другом селе недавно был обнаружен рукописный список редчайшего «Сказания о разорение Соловецкой киновии».
Но самый волнующий отклик получен от работника Псковского музея Л. А. Творогова, письмо которого о его поисках так называемого олонецкого экземпляра «Слова о полку Игореве» нельзя читать без волнения. Поиски эти были полны драматических подробностей.
Творогов сообщает, что проф. Троицкий в бытность свою воспитанником Олонецкой семинарии видел на занятиях в классе в руках у преподавателя рукопись, о которой этот преподаватель сказал: «Вот здесь содержится другой список «Слова о полку Игореве», но гораздо более подробный, чей тот, который напечатан». Но учитель вскоре умер, а рукопись куда-то исчезла.
Однако следы таинственного сборника еще раз были обнаружены. Работая над текстом «Слова» Творогов очутился в 1923 г. в Петрозаводске и там познакомился с одним из преподавателей Олонецкой семинарии, который подтвердил существование и характеристику рукописи.
Оказывается, что после революции архивы Олонецкой семинарии были доставлены в городскую библиотеку, где и разбирались исследователем Олонецкого края Островским. Этот последний обнаружил исчезнувшую рукопись «Слова о полку Игорем» с вариантом, но на другой же день Островский заболел сыпным тифом и умер. Разбор архивов продолжался, но драгоценная рукопись не была найдена.
Конец этой истории печален для русской культуры. Проф. Перец (правильнее Перетц. – С. Л.) рассказывая, что один из его учеников видел в Астрахани воз со старыми бумагами, которые крестьянин продавал на базаре. Студент обнаружил на возу среди всякого хлама несколько рукописных сборников, в одном из которых был список «Слова о полку Игореве». Но у него не было при себе денег, чтобы купить рукописи, и какой-то киргиз купил воз целиком, свалил вещи и книги в свою арбу и уехал.
Был ли это олонецкий список «Слова» или еще другой, сказать трудно, однако этот случай доказывает, что мусин-пушкинский список не был единственным и что при систематических поисках советские ученые могут найти тот олонецкий вариант гениальной русской поэмы, драматическую историю которого сообщает ныне Творогов. Нечего и говорить, что это было бы величайшим литературным событием наших дней».
Таковы краткие данные об олонецком списке «Слова». Оставив в стороне совершенно апокрифический случай со «Словом» в Астрахани, отметим, что олонецкий список «Слова» действительно заслуживает внимания, и, возможно, он еще существует. Не лишено вероятия и предположение, что может найтись и третий список «Слова», но его надо искать!..
2. «Слово – это поэма или политическое воззвание?
Долгое время, целую эпоху, на «Слово о полку Игореве» смотрели как на великолепный, чисто литературно-сказательный памятник.
«Любители Российской словесности, – писал Мусин-Пушкин устами своего редактора Малиновского в предисловии к «Слову» 1800 г., – согласятся, что в сем оставшемся нам от минувших веков сочинении виден дух Оссианов: следовательно, и наши древние герои имели своих Бардов, воспевавших им хвалу».
Еще раньше, в 1797 году. Н. М. Карамзин писал: «…года два тому назад в наших архивах открыли отрывок поэмы под названном: песнь Игоревых воинов, каковую можно сравнить с лучшими Оссиановыми поэмами и каковая написана в XII столетии неизвестным сочинителем. Слог, исполненный силы, чувства величайшего героизма, разительные изображения, почерпнутые из ужасов природы, составляют достоинство сего отрывка…»
