скачать книгу бесплатно
Magaloni B. The game of electoral fraud and the ousting of authoritarian rule // American journal of political science. – Hoboken, NJ, 2010. – Vol. 54, N 3. – P. 751–765.
Schedler A. Elections without democracy: The menu of manipulation // Journal of democracy. – Baltimore, MD, 2002. – Vol. 13, N 2. – P. 36–50.
Smith B. Life of the party: The origins of regime breakdown and persistence under single-party rule // World politics. – Washington, D.C., 2005. – Vol. 57, N 3. – P. 421–451.
Snyder R., Mahoney J. The missing variable: Institutions and the study of regime change // Comparative politics. – Chicago, Ill, 1999. – Vol. 32, N 1. – P. 103–122.
Svolik M.W. Power sharing and leadership dynamics in authoritarian regimes // American journal of political science. – Hoboken, NJ, 2009. – Vol. 53, N 2. – P. 477–494.
Svolik M.W. The politics of authoritarian rule. – Cambridge: Cambridge univ. press, 2012. – В печати.
Templeman K.A. Who’s dominant? Incumbent longevity in multiparty regimes, 1950–2006: APSA 2010 annual meeting paper. – Mode of access: http://ssrn.com/abstract= 1657512 (Дата обращения: 5.6.2012.) – 69 p.
Wintrobe R. Dictatorship: Analytical approaches // The Oxford handbook of comparative politics / C. Boix, S.C. Stokes (eds.) – N.Y.: Oxford univ. press, 2007. – P. 363–394.
Wright J., Escrib?-Folch A. Authoritarian institutions and regime survival: Transitions to democracy and subsequent autocracies. – October 2010. – Mode of access: Link: http://www.personal.psu.edu/jgw12/blogs/josephwright/Wright%20Escriba%20BJPS% 20Final.pdf (Дата обращения: 6.6.2012.) – 49 p.
ИНСТИТУЦИОНАЛЬНАЯ УСТОЙЧИВОСТЬ ФРАГМЕНТИРОВАНЫХ ПОЛИТИЙ[2 - Исследование выполнено при финансовой поддержке РГНФ в рамках научно-исследовательского проекта РГНФ «Граждане “разного сорта”? Варианты институционализации фрагментированного политического порядка в XXI веке: факторы, условия, эффекты», проект № 12-33-01016а1.]
П.В. ПАНОВ
Проблема устойчивого развития (sustainable development), которая так активно обсуждается в последние годы, очевидно, содержит не только экологическое, экономическое и социальное, но и политическое измерение. Судя по всему, в настоящее время происходят радикальные изменения политической организации обществ. Глобализация и размывание суверенитета национальных государств, нарастающая волна миграции и политизация групповых различий, маркетизация и консьюмеризация политики – все это представляет собой вызов для того паттерна политического порядка, который сложился в эпоху модерна и базировался на системе национальных государств (nation-states) [Spruyt, 2002; Wissenburg, 2008]. По существу, речь идет о тенденциях, вступающих в противоречие с природой национальных государств, которую принято описывать в категориях универсализма [Badie, 2000]. В терминах концепции «центр – периферия» [Шилз, 1972; Bartolini, 2005; Eisenstadt, 1978; Rokkan, 1987] универсализм национальных государств базируется на «моноцентричности»: единственный властный центр – state – генерирует и обеспечивает воспроизводство в политических взаимодействиях общих для всех членов политии (и в этом смысле универсалистских) моделей поведения и таким образом добивается социетальной интеграции. Институционально это закреплялось в универсалистских институтах гражданства, выборов, политических партий, парламентов и т.д. В политико-культурном плане универсалистский порядок легитимируется соответствующей социальной онтологией – картиной мира, в соответствии с которой центральное место в идентификационной матрице занимает гражданская национальная идентичность, а нация воспринимается как политическое сообщество равных и свободных граждан. Все это создает достаточно прочный фундамент институциональной устойчивости национальных государств.
Разумеется, интерпретация национального государства как универсалистской политической формы – идеал-типический мыслительный конструкт, и реальные национальные государства в той или иной мере отклонялись от этой модели. Иные (негражданские) идентичности нередко приобретали политическое значение, что усложняло и идентификационную матрицу, и политико-институциональную организацию. «В теле» национальных государств возникали различные «части» – социальные группы, которые в политических взаимодействиях воспроизводили собственные (партикуляристские) модели поведения и системы культурных значений[3 - Термины «партикуляризм» и «универсализм» в данной работе используются в контексте соотнесения друг с другом, а не в абсолютных значениях. Строго говоря, универсализм «в полном смысле слова» предполагает наличие единого глобального общества, здесь же он ограничен рамками национального государства. Вместе с тем партикуляризм в «чистом виде» – это «правила» персональных взаимодействий, а любой социальный порядок по определению предполагает деперсонификацию правил, т.е. уже некоторую степень универсальности.]. Тем не менее раньше это преимущественно воспринималось как некая девиация. Теперь ситуация изменилась: утрата универсалистским центром институциональной и культурно-легитимирующей монополии означает изменение фундаментальных оснований политического порядка, его «фрагментацию» по партикуляристским основаниям. В связи c этим возникают вопросы: что происходит с универсалистскими политическими институтами? Способны ли они обеспечить устойчивость фрагментированных политий? Может ли вообще быть устойчивым фрагментированный порядок? Или же, напротив, в новых условиях только фрагментированный порядок и может быть устойчивым?
В данной статье сделана попытка представить обзор исследовательской повестки по проблеме институциональной устойчивости фрагментированного политического порядка. С этой целью будут обозначены некоторые исследовательские проблемы, рассмотрены подходы, предлагаемые для их решения, а также высказаны некоторые (предварительные) авторские комментарии.
Проблема концептуализации. Для описания рассматриваемого феномена в литературе наиболее часто используются три термина: «многосоставное общество» (plural society), «разделенное общество» (divided society) и «фрагментированное общество» (fragmented society). Первый из них стал широко известен благодаря работам Аренда Лейпхарта [Lijphart, 1977; в переводе на русский: Лейпхарт, 1997]. Определяя понятие многосоставного общества, Лейпхарт ссылается на «сегментарные различия». Они «могут иметь религиозную, идеологическую, языковую, региональную, культурную, расовую или этническую природу», но важно то, что «политические партии, группы интересов, средства коммуникации, школы, добровольные объединения имеют тенденцию к организации по линиям, повторяющим контуры существующих внутри общества границ» [Лейпхарт, 1997, с. 38].
Семантически «plural society», однако, ассоциируется с политическим плюрализмом – явлением, сущностно свойственным либеральной демократии – и, как представляется, не совсем удачно схватывает специфику тех обществ, которые описывает Лейпхарт. Возможно, это объясняет, почему более широкое распространение получил второй концепт – «разделенные общества». Как правило, о разделенных обществах говорят тогда, когда в политической жизни наблюдается очевидный раскол по этническому признаку. «Когда отношения доминирующей группы к этническим меньшинствам характеризуются враждебностью, а не сотрудничеством, общество может быть описано как разделенное» [Oberschall, 2007, р. 1]. Вместе с тем нередко этот термин применяется и к некоторым другим – религиозным, расовым, языковым – расколам. Судя по всему, ключевой признак групп, раскалывающих «разделенное общество», заключается не столько в самих этнических признаках, сколько в том, то что они воспринимаются в примордиалистском духе – как нечто «данное от природы», «изначальное». Это создает достаточно интенсивную и эмоционально окрашенную групповую идентичность, что и является базой для таких мощных расколов. Разумеется, «примордиалистское осмысление» – продукт социального конструирования, и в качестве примордиальных могут коллективно осмысливаться разные признаки, но чаще всего в качестве таковых выступают именно родство (общее происхождение) и культурные особенности (язык, религия), что обычно и фиксирует категория «этничность».
Третий концепт – «фрагментированное общество» – также достаточно давно известен в политической науке. Еще в 1970 г. Дж. Бингхэм Пауэлл писал в одной из своих работ, что «во фрагментированном обществе политические размежевания происходят по тем линиям, которые разделяют социальные классы, вторичные ассоциации, основные религиозные и этнические группы. Лишь немногие индивиды придерживаются тех идентичностей, которые перекрывают данные линии размежевания» [Powell, 1970, р. 1]. Не трудно заметить, что эта дефиниция практически полностью совпадает с тем значением, которое придавал «многосоставному обществу» Лейпхарт. Тем не менее концепт «фрагментированное общество» долгое время был значительно менее популярным, нежели «многосоставное» или «разделенное». Вероятно, это связано с тем, что в другом значении этот термин активно используется для характеристики «соотношение сил» между партиями – «фрагментация партийных систем» [Sartori, 2005]. Тем не менее сохранялась и «пауэлловская» коннотация [Badie, 2000, p. 154; Migdal, 2001, р. 20, 22, 49]. В последние годы она встречается все чаще и чаще, а некоторые исследователи даже полагают, что концепт фрагментации «является ключевым для понимания современного мира» [Schwarzmantel, 2001, p. 386].
На наш взгляд, термин «фрагментация» действительно выглядит более предпочтительным для описания рассматриваемого феномена. По сравнению с «plural society» он точнее потому, что не вызывает ассоциаций с плюрализмом, и это представляется важным, так как фрагментация, конечно же, не тождественна политическому плюрализму. Более того, универсалистский взгляд на мир фактически «требует» политического плюрализма, так как равные и свободные граждане, участвуя в дискуссиях по поводу определения «общего блага», высказывают различные точки зрения. Они кристаллизируются и структурируются в программах политических партий, а в виде альтернативных политических программ выносятся на выборы. Выборы тем самым осмысливаются как взаимодействия равных и свободных граждан по поводу определения будущей политики правительства («гражданское голосование»). Политический плюрализм в этих случаях имеет интегрирующее значение, ибо он связывает акторов в гражданскую нацию. Универсализм, таким образом, противостоит не плюрализму, а партикуляризму, когда члены специфических социальных групп осмысливают политику под партикуляристским углом зрения, «в большей мере идентифицируют себя с определенной группой, нежели с государством в целом» [Redhead, 2002, р. 803] и воспроизводят соответствующие политические практики. Члены примордиальной группы, например, будут в этом случае создавать «этнические партии» [Chandra, 2004], а выборы будут восприниматься не как борьба альтернативных политических программ, а как проявление лояльности «своей» группе и продвижение ее представителей в органы власти – «этническое голосование» [Birnir, 2007; Wilkinson, 2006].
Вы ознакомились с фрагментом книги.
Для бесплатного чтения открыта только часть текста.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:
