скачать книгу бесплатно
– Если забыть про эту странную историю с отказами – вы бы госпитализировали её? Только честно.
Она встала перед Платоновым, сложив руки на груди. Виктор не очень понимал, к чему она клонит, но от Кравец в эту секунду повеяло какой-то уж очень хирургической решимостью.
– Конечно, – ответил Платонов. – Правда, утром будут недовольные…
– К чёрту утро, – коротко кинула Кравец, проходя обратно в кабинет и оставляя его за спиной. – Значит, так, – услышал он её голос. – Я дежурный врач и дежурный администратор. Зовут меня Кравец Полина Аркадьевна. В отсутствие заведующей стационаром я исполняю её обязанности и принимаю решения, связанные с госпитализацией или отказами в ней…
Виктор вошёл следом и встал у двери.
– …Исходя из того, что у вашей мамы обнаружено тяжёлое заболевание в осложнённой форме, никакие отказы я принимать не собираюсь. Эльвира Михайловна, оформляйте историю болезни пациентки. В гнойную хирургию. Я правильно всё поняла?
Вопрос был обращён к Платонову. Кравец повернулась к нему вполоборота, в очередной раз встряхнув рыжей гривой и едва заметно приподняв одну бровь.
Виктор не смог сразу ответить – все эти взгляды, жесты, позы вышибали из-под него почву. Он разозлился на самого себя – безразличный к желаниям Платонова, вдруг происходящий сам по себе внезапный ночной флирт с дежурным терапевтом в его планы не входил. У него хватило сил лишь согласно кивнуть, подойти к медсестре и попросить её оформить историю максимально быстро.
Но они забыли об одном.
О Вадиме.
А зря.
– Этого не будет, – громко сказал он из своего угла. Виктор и Полина Аркадьевна синхронно посмотрели на него и увидели, что он медленно приближается к ним. – Я заберу маму. Я вылечу её сам.
Он говорил вполне спокойно, взвешенно – как если бы к ним на консультацию приехал знакомый врач, знающий, что делает, и готовый заниматься своей матерью самостоятельно.
– Вы не сможете, – машинально ответила Кравец, правильно оценив все перспективы диагноза «саркома». – Онкология – это не дома на диване травками…
Но она не успела договорить.
– Не смейте так со мной! – вдруг взвился Беляков. – Разговаривать так – не смейте!
Эту трансформацию никто не мог предвидеть. В одно мгновение заторможенный сын директора школы вновь превратился в разъярённое чудовище с жутким оскалом и совершенно непонятной, какой-то почти абстрактной жестикуляцией. Он бросился на замершую соляным столбом Полину Аркадьевну – но Платонов, хоть и не предугадал такое развитие событий, успел чуть раньше. Короткий тычок в грудину ладонью остановил прыжок Белякова. В глазах у него что-то выключилось – будто погас свет. Он схватился одной рукой за грудь, другой за лицо, закрывая пальцами сразу и нос, и глаза, отвернулся в сторону и наклонился. Виктор слышал, как часто и шумно дышит Вадим.
При помощи этого приёма, подглядев его как-то у одного из начальников отделения, Платонов в недалёком прошлом общался с особо наглыми солдатами из команды выздоравливающих. Получив неожиданный болезненный и одновременно с этим практически не травмирующий удар, они быстро становились покладистыми, переставали хамить медсёстрам и врачам, курить в палатах, разговаривать по телефонам после отбоя – да и вообще – старались не нарушать режим.
– …Остыл? – спросил Платонов спустя пару секунд. – Добавлять не надо?
Беляков замотал головой.
– Я подойду и посмотрю, – сказал Виктор, с одной стороны утверждая это, а с другой – будто спрашивая разрешения. Вадим немного успокоил дыхание и, почти разогнувшись, сделал короткий шаг навстречу. Платонов расценил это как приглашение к осмотру, после чего проверил у парня пульс и на всякий случай грудную клетку по осям, чтобы исключить перелом грудины или рёбер.
– Всё в порядке, – резюмировал он, закончив осмотр. – Эльвира, я думаю, полицию мы зря не вызвали сразу. Давай сейчас. Не хватало тут ещё влипнуть в драку.
И только потом он посмотрел на Кравец, ожидая чего угодно, от осуждения до полного благодарности восхищённого взгляда. Но она просто стояла к нему спиной возле Лидии Григорьевны с фонендоскопом в ушах и измеряла давление. Это было даже неожиданнее эмоционального взрыва у Вадима Белякова. Платонов сам смутился собственных ожиданий, повернулся к Вадиму и приказал:
– На кушетку сядь. И больше не дёргайся.
Беляков послушно присел, время от времени щупая место удара и морщась. Эльвира, тем временем, разговаривала с дежурным из местного РОВД, кивая невидимому собеседнику.
Наряд приехал быстро. Сестра показала на драчуна; сержант жёстко взял Вадима за локоть и увёл в дальнюю комнату. Тем временем, каталку с Лидией Григорьевной повезли в сторону лифта. Вадим на секунду попытался остановиться – но цепкая рука увлекла его за собой.
Двое рядовых, оставшись на время без старшего, с молчаливого согласия разделили обязанности – один вышел на улицу курить, второй же принялся флиртовать с Эльвирой, впрочем, тупо и бесперспективно. Кравец, проводив каталку до дверей, внезапно вернулась и подошла к Виктору.
– Это было неожиданно…
И Платонов вдруг понял, что она сейчас (Спасибо, но нет, не зачтётся тебе этот подвиг, не надейся.) просто должна сказать то, что он уже слышал однажды от другой женщины.
– …К сожалению, я ещё не знаю вашего имени, – виновато и как-то по-детски улыбнулась Полина Аркадьевна. – Я здесь не так давно и ещё…
– Виктор Сергеевич, – представился он. – Виктор, если хотите.
– Полина Аркадьевна, – внезапно сделала намёк на книксен Кравец. – Если хотите – Полина…
Она неожиданно потянулась к нему поближе, почти к самому уху, и тихо сказала:
– Спасибо вам.
Платонов почувствовал, как она подышала на него чем-то клубнично-ароматным. Виктор скосил глаза в сторону поста – Эльвира была занята полицейским и не смотрела в их сторону.
– Пациентку эту я чуть позже посмотрю на предмет сопутствующих заболеваний, распишу лечение, – Кравец проследила его взгляд и загадочно улыбнулась. – У меня ещё одна пневмония неописанная осталась. Захотите кофе – поднимайтесь, я пока отдыхать не собираюсь.
Она развернулась и вышла. Виктор стоял и слушал стук каблуков; он сквозь стену видел, как она идёт вдоль дверей кабинетов в полумраке коридора, не вынимая рук из карманов халата. Сердце застучало, он на секунду крепко зажмурился.
(Захотите кофе – поднимайтесь.)
– …Доктор, можно вас? – со второй попытки сержанту удалось докричаться до Платонова. – Несколько вопросов…
Виктор с сожалением открыл глаза и прошёл в дальнюю комнату.
3
Когда Белякова погрузили в полицейский УАЗик, Платонов ещё постоял на пандусе приёмного отделения, глядя вслед удаляющимся огням. В халате было зябко, но заходить он не торопился.
На четвёртом этаже горели окна ординаторской терапии. Где-то там Полина Аркадьевна пила кофе и писала истории. Возможно, временами поглядывала на дверь в ожидании дежурного хирурга. Возможно, даже задумчиво покусывала кончик шариковой ручки. Почему-то Виктор видел всё это именно так – и улыбнулся своим представлениям о ней.
– Виктор Сергеевич, помнишь, что случилось однажды вот такой же ночью, когда ты чересчур много думал на работе о женщинах? – спросил он сам себя. – Хочешь наступить на те же грабли?
Наступать на них снова не хотелось. Но вполне объяснимый с точки зрения биохимии гормональный фон упорно старался максимально приблизить Платонова к этим граблям.
За спиной скрипнула дверь, и наружу выглянула Эльвира.
– Вы здесь ещё? – удивлённо спросила она. – Идите спать, Виктор Сергеевич.
– Надо историю Беляковой написать, – покачал головой Платонов. – Или хотя бы лист назначений. Историю можно и утром.
– Так идите, чего мёрзнете? Я бы уже на лопату все закрыла, – укоризненно пробурчала Эльвира и распахнула дверь пошире, приглашая Виктора внутрь. Платонов посмотрел на окна четвёртого этажа и вернулся в приёмное отделение. Медсестра громыхнула гигантским шпингалетом, выключила свет, проверила, как снаружи светит на подъездные пути яркий прожектор, и ушла в свою комнатку.
Виктор застыл посредине просторного фойе, где в углах стояли большие стеклянные шкафы с дипломами, кубками и фотографиями в рамках. Больница частенько получала благодарности от своего высокого руководства и старалась всё это не прятать, а поместить на видное место, поближе к поступающим пациентам. Как будто от этого их боль и страхи должны были куда-то исчезнуть…
Охранник возле турникета смотрел маленький телевизор и не обращал внимания на замершего посредине коридора хирурга.
– Стоит признаться, – шепнул под нос Виктор, – что ты сейчас решаешь только одно. Идти на четвёртый этаж или нет. Давай пройдёмся по списку «за» и «против».
Он стал загибать пальцы.
– Завтра две операции, надо бы выспаться. Это «против», – несмотря на отсутствие решения, Платонов уже медленно приближался к лифту. – Собственно, это всё. Пункт один – хотя, безусловно, весомый. Теперь «за»…
«За» было всё остальное. Кофе, ночь, ординаторская. За столом при свете настольной лампы – яркая женщина. Милая беседа, горячая кружка, тонкий флирт, в котором он считал себя опытным специалистом. Непредсказуемые последствия…
Что-то не давало Платонову сделать последний шаг и нажать кнопку вызова кабины.
– Чем это однажды кончилось, ты помнишь, – сказал он вслух и покачал головой. – Очень хорошо помнишь. И обещание себе ты дал тогда неспроста.
Виктор решительно развернулся в сторону лестницы, ведущей на уровень ниже, к палатам гнойной хирургии. Дверь на лестничную клетку хорошо ограждала от приторного душновато-сладкого запаха пациентов, что лежали в «гнилухе». Платонов распахнул её и машинально задержал дыхание на несколько шагов, чтобы адаптироваться к этой атмосфере мелкими медленными вдохами.
Нащупав в кармане маску и шапочку, он надел их перед входом в отделение. Дверь, тугая и слегка скрипящая, пропустила внутрь.
Каталка с Лидией Григорьевной стояла посредине коридора. Свет здесь был по режиму выключен, горела только настольная лампа на посту и пара слабеньких ночных светильников по периметру, поэтому Виктор чуть не влетел в Белякову, остановившись лишь в паре сантиметров.
– Никак в палату определить не могут? – спросил он.
– Наверное, это не очень быстрая процедура, – ответила пациентка. – Всё-таки ночь на дворе.
– Где медсестра? Она вас вообще видела уже?
– Да, конечно. Что-то у неё случилось. Позвали куда-то.
Платонов обогнул каталку, заглянул за угол. Там, куда показала Белякова, виднелась открытая дверь в палату, где горел свет. Виктор уже направился в ту сторону, как из неё навстречу вышла Ольга – медсестра, с которой Виктор часто дежурил; исполнительная, невозмутимая, с железным характером и идеальными навыками.
– Почему пациентку не определяем никуда? – тихо спросил Платонов.
– А было бы место, – громко, как днём, ответила Ольга. – То есть, вот теперь оно появилось.
Платонов приподнял брови в немом вопросе, отметив про себя, что они с Кравец волевым решением положили Белякову в гнойную хирургию и даже не узнали, есть ли там места.
– Так Бочкарёва всё, место и освободилось, – пояснила Ольга. – Реанимация за пять минут до вас ушла. Кстати, надо там дневничок черкануть будет.
– Обязательно, – машинально сказал Виктор. – Бочкарёва – это с пролежнями, септическая бабушка? Знаю, я же сам на прошлой неделе принимал. Не верилось, что больше суток протянет. Максимум двое.
– Шесть протянула, – уточнила медсестра. – Вы ж, Виктор Сергеевич, в истории болезни написали: «Прогноз для жизни крайне неблагоприятный». Ну вот и сбылось.
Платонов немного напрягся от такой трактовки – человеку со стороны могло бы показаться, что Ольга чуть ли не напрямую связала смерть бабушки с изложенной в истории формулировкой.
Септическую бабушку Бочкарёву он принял на дежурстве в тяжелейшем состоянии – девяностолетнюю маму на «Скорой» привёз сын, который уверял, конечно же, будто ходить она перестала не больше десяти дней назад. Увиденное же Платоновым на перевязке говорило о том, что мама была брошена сыном давно – не меньше двух месяцев. За более короткий срок такие пролежни просто не успели бы сформироваться. Бабушка тяжело дышала в постели, просила укрыть её одеялом и на голос сына не реагировала. Виктор думал, что она в оглушении, но на его собственные вопросы она отвечала пусть и медленно, но точно.
– А почему я не в курсе? – уточнил Платонов. – Это ж не прыщик на носу, а летальный исход.
– Да я сама только недавно зашла к ней, – развела руками Ольга. – Она все стонала последние дня два, пить просила. Мы соску ей давали. А тут что-то затихла. Я в палату – а она уже холодная. Позвонила в реанимацию. Вам бы чуть позже тоже сообщила, да вы вот и сами пришли.
Медсестра, отчитавшись дежурному хирургу, с чувством выполненного долга пошла в сторону поста – оформлять поступившую пациентку. Платонов же переступил порог палаты и огляделся. Бабушка с подвязанной челюстью лежала головой в сторону окна. Причудливые тени от луны и фонарей падали на её неподвижное лицо, одеяло и стол, где стояла ненужная уже бутылочка из-под минералки с надетой на горлышко соской. С одной из ног одеяло было откинуто – Платонов видел на стопе потемневший от гноя бинт и привязанную к большому пальцу бирку. На кровати рядом, где ночевал изредка её сын, никого не было.
Санитарка, всё это время молча стоявшая за спиной, заметила его взгляд, сказала:
– Он последние два дня пьяный приходил по вечерам, как будто ему проспаться негде было. Пользовался пропуском для охраны, что ему заведующая подписала. Нам бы помощь очень пригодилась – повернуть там маму, попробовать усадить, чтобы поела. А он приползал, падал на кровать и спал до утра. Ещё и храпел. Так сегодня мы его не пустили. А оно, видите, как случилось – именно сегодня умерла мама. Завтра придёт и возмущаться будет, что без него. Что не пустили.
Платонов представил себе ночную пьяную истерику на тему «Спасайте маму, твари!» в исполнении того, кто ещё два месяца назад сам должен был понять, что с мамой что-то случилось. Как и предполагал при поступлении Бочкарёвой Виктор, у неё была сломана шейка правого бедра – это и обездвижило бабушку. Но никого рядом не оказалось, а потом было уже поздно.
– Хорошо, что его сегодня прогнали, – успокоил её Платонов. – Всем хорошо. И даже ей, наверное, – он посмотрел в сторону тела на кровати.
– Ладно, я за каталкой пойду, – вздохнула санитарка. – Через два часа можно будет увозить. Вы нам переложить поможете?
– Обязательно помогу, – подтвердил Виктор. – Давайте сделаем так – переложим сейчас, выкатим в коридор, палату проветрим хоть немного. Я, конечно, понимаю, что у нас не санаторий, но не до такой же степени…
Запах в палате действительно был очень тяжёлый. Виктор распахнул окно, повернулся и увидел, как санитарка взяла со стола несколько конфет и яблоко, сунула в карман. Заметив, что Платонов смотрит на неё, смутилась и сказала:
– Ей же всё равно уже не надо.
Платонов, ничего не говоря, дождался, пока по коридору со скрипом и постукиваниями подвезут специальную каталку из хозяйственной комнаты, подобрался к кровати со стороны окна, взялся за простыню и помог Ольге и санитарке переложить Бочкарёву.
Лидия Григорьевна смотрела, как мимо неё провезли укрытый с головой труп, потом подняла глаза на хирурга и спросила:
– Как вы думаете, молодой человек, а меня скоро так же вот?.. Повезут.
Виктор смутился. Слишком прямой вопрос для человека, вполне отдающего себе отчёт в том, что с ним происходит.
– Мы ещё поработаем… Чтоб не очень скоро, – невесело улыбнувшись, ответил Платонов. – А иначе зачем вообще всё это?
И он обвёл руками мрачное фойе.
– Зачем? Чтобы было, где… Потому что дома, как выяснилось, не вариант… Что с Вадиком? Вы же там ещё оставались, когда полиция приехала.
– Не могу сказать точно, чем всё кончится, но они увезли вашего сына с собой, – пожал плечами Виктор. – Хулиганские действия – повод побывать сегодня ночью в полиции.
Лидия Григорьевна вздохнула, отвернулась от Платонова и спросила, не поворачивая головы:
– Он всё рассказал?
Виктор замер, потом вернулся к Беляковой и уточнил:
– А что именно – всё?
Она молчала.
– Полицейский сумел разговорить Вадима, – осторожно произнёс Платонов. – В принципе, стало понятно, что он принял решение лечить вас при помощи какого-то доктора – к сожалению, не онколога, – и этот доктор внушил ему и вам то ли уважение, то ли слепую веру в чудо. И вы семь месяцев под его, если можно так выразиться, кураторством, получали какие-то препараты. Результатом их приёма, собственно, и стало…
Виктор не знал, чем закончить эту длинную, тяжёлую и казённую фразу. И так было понятно, что состояние Лидии Григорьевны далеко от идеального.
Санитарка протащила мимо них в хозяйственную комнату мешок с бельём. Платонов догадался, что оно из палаты умершей пациентки – это означало, что скоро туда принесут чистое, и можно будет перекладывать Белякову на её место.
