скачать книгу бесплатно
– Найдите! – вступила в разговор с новой идеей дьяволица. – Так не может быть! Найдите аппарат для моего папы… Он там задыхается!
– Что значит «найдите»? – Света сумела всё-таки нормально обуться, одёрнула рубаху, машинально взяла со стола ручку и сунула её в нагрудный карман. – Мне кого-то снять с аппарата ради вашего отца? У этого «кого-то» тоже, возможно, есть дочь, и она явно будет не в восторге. Драться предлагаете за аппараты? Михаил Андреевич, охрану вызовите, пусть проводят даму!
Морозова подошла к своему столу, вытащила из ящика электронную сигарету и всем видом дала понять, что сейчас пойдёт курить и не будет больше участвовать в разговоре. Людмила Петровна, видя такую решимость, не нашлась что ответить, и пропустила Свету к выходу.
Проходя мимо Михаила Андреевича, Света тихо спросила:
– В чём там проблема?
– Онкология, сепсис. Сатурация низковата.
– Так найдите ему концентратор.
Она ушла и закрыла за собой дверь. А Людмила Петровна услышала слово «концентратор».
– Я знаю, что это такое, – она подошла к хирургу. Тот благоразумно отступил, не дожидаясь, когда её ногти в очередной раз вопьются ему в руку. – Найдите концентратор, если у вас нет кислорода в отделении.
– В гнойной хирургии их нет. В реанимации – тоже нет, потому что здесь они не нужны. Остаётся терапия. Но как нам объяснили, почти всё, что было, передали по запросу в ковидные центры.
Надеяться, что там найдётся хотя бы один никому не нужный аппарат, он не стал, но нужно было показать хоть какую-то деятельность, и он сказал:
– Людмила Петровна, вы идите в палату к отцу, а я поднимусь в терапию и попытаюсь это решить. Не могу обещать со стопроцентной уверенностью – но вдруг.
Она посмотрела на него одновременно и с недоверием, и как на бога. Потом молча, опустив голову, пошла обратно в отделение. Михаил вздохнул, подумал, что нехорошо обещать невыполнимые вещи, но делать нечего – надо было сходить наверх и поспрашивать. Возможно, где-то в кладовке у них и найдётся какой-нибудь списанный агрегат.
В терапии никто ему с такой просьбой не обрадовался.
– Концентратор? – удивлённо подняла бровь медсестра на посту. – У нас несколько человек со своими лежат, а остальные уж как придётся. Один на всю палату. Как сатурация упадёт, так они кроватями меняются. Розетка в палате одна. Кто возле неё лежит, тот и дышит. Ладно, пойдёмте…
Они вошли в одну из дальних палат. С кроватей на них тоскливо взглянули четыре старичка лет под восемьдесят каждый. На одном из них была зелёная пластиковая маска, от которой трубочки уходили за спинку кровати. Оттуда раздавался ровный сильный шум.
Сестра указала в другой конец палаты.
– Вот там. Сломанный, кажется. Вроде работает, но через воду очень слабо, только литр в минуту. Дедушки на нём не вывозят. Если мимо воды воткнуть, будет около пяти литров. Но без увлажнения. Тоже долго не выдерживают. Годится?
Хирург вздохнул, потянул на себя концентратор и с удивлением обнаружил, что тот не едет.
– У него все колёсики отломаны, – пояснила медсестра. – Давно. Впрочем, как и у всех.
– Чудесно, – прокомментировал он и потянул ещё сильнее. Аппарат выполз из угла, оставляя на линолеуме светлые полосы. Колёсики-то отломались, но их крепления никуда не делись и сильно мешали процессу.
– Придётся нести, – покачал головой Михаил. – А он килограммов двадцать весит…
Он примерился к прибору, прикинул расстояние до лифта, который был в другом крыле этажа.
– Дверь подержите, – попросил он медсестру. Взялся за ручку, поднял обеими руками, прижав к правому бедру и, словно краб, полубоком двинулся в коридор. Деды проводили его детскими взглядами, в которых читалось полное непонимание происходящего.
По пути к лифту пришлось делать остановки. Концентратор оказался не особо тяжёлым, но очень неудобным в перемещении. Весь его корпус, все углы и выступы были сконструированы таким образом, чтобы никому и в голову не пришло нести его на руках. Несколько раз ударив им колено и лодыжку на правой ноге, хирург озверел и был уже готов волочить его по полу.
Затащив агрегат в холл отделения, Филатов увидел, как из палаты Крыгина вышла Света Морозова.
Михаил взялся снова за концентратор, но Света, подойдя к нему, покачала головой:
– Уже не надо.
Она достала из кармана пачку со стиками для электронной сигареты, покрутила её в руках и добавила:
– Пойду подышу отравой. Время смерти восемнадцать сорок. Это вам для истории болезни.
И она вышла на улицу, направляясь к беседке для курения. Филатов всё-таки снова вцепился в концентратор, словно прибор давал ему индульгенцию, и поволок его в палату. Он обещал принести аппарат – и он его принесёт.
В дверях он остановился. Людмила Петровна сидела на стульчике возле отца, спиной к хирургу, наклонившись вперёд и спрятав лицо в ладонях.
– Папочка, прости… Папочка, прости…
Михаил хотел тихо поставить свою добычу на пол, но вышло не очень удачно – в приборе что-то звякнуло, женщина вздрогнула и обернулась, совершенно потерянным взглядом посмотрев на Филатова. От её резко почерневшего лица больше не била наотмашь та энергия, с которой она боролась за здоровье отца, но и этого выражения глаз хватило, чтобы хирург сел на концентратор, словно его толкнули в грудь.
– Принесли? – спросила она. – Спасибо.
Михаил Андреевич пожал плечами. К нему подошла дежурная медсестра и прошептала:
– Надо челюсть подвязать… Ну и бирку…
Людмила Петровна не слышала, о чём идёт разговор, но примерно поняла его суть.
– Я сейчас уйду. Через три минуты, – попросила она у врача.
– Конечно, – тот встал и отошёл от двери, чтобы не видеть сцены прощания. Сестра, не отставая от него, тихо сказала:
– Она когда вернулась, то сразу опять начала давление измерять. Термометр у меня попросила. Он даже поругаться с ней хотел – утомила она его. А она: «Папочка, я им всем ещё покажу, как надо за больными ухаживать!» Достала просто с этим гражданином. Я тогда пришла ставить ему Транексам, а она опять: «Всё у вас медленно, всё без души, плевать вам на всех! Заторможенные какие-то, не спешите никуда, пусть все сдохнут!» Я молча старалась работать, мне по смене передали, что она всех ненавидит. Матом только не ругается, типа интеллигентка. И вот она бухтит, бухтит, даже толкнуть меня хотела, когда я мимо проходила за вторым флаконом. И тогда отец её вдруг как громко скажет: «Люда, твою мать! Заткнись! Заткнись, я тебя умоляю!»
Она замолчала, вспоминая, а потом добавила:
– Только он после этих слов сразу и умер. Как будто ждал всю жизнь, чтобы их сказать.
– Помолчите, – не дал ей договорить Михаил, потому что Людмила Петровна вышла из палаты с двумя пакетами.
– Я там памперсы оставила, – сказала она, подойдя к хирургу. – Может, кому ещё…
Он хотел сказать «спасибо», но не сумел.
– Тяжёлый? – неожиданно спросила она, кивнув на агрегат.
– Нормальный. Дотащил же.
– Ну да.
Она вздохнула и пошла к выходу.
Филатов вернулся в ординаторскую, слегка хромая на ушибленную ногу, лёг на диван и закрыл глаза. Он знал, что сейчас будет.
Он заснет и увидит тот самый сон, который преследует его с завидной регулярностью – по несколько раз в год с последнего курса института. Вот и сейчас, после смерти пациента, он был уверен, что всё повторится…
Девушка в тонком халатике стоит на подоконнике девятого этажа. Она держится одной рукой за раму и высовывается наружу из открытой створки. Взгляд её направлен куда-то вниз и в сторону, а Михаил находится чуть позади и не может сделать к ней ни шагу. Ноги словно вязнут в смоле, не давая даже шевельнуться.
Наконец девушка видит то, что высматривала, оборачивается с улыбкой, машет ему свободной рукой – и тут её нога соскальзывает вниз, она удивлённо вскрикивает и исчезает из виду. А он стоит и смотрит, заходясь в немом крике.
Она падала всегда. Он ничего не мог с этим сделать. Ни подойти, ни схватить, ни даже окликнуть. Улыбалась ему, махала рукой и шагала в пропасть вот уже двадцать пять лет…
Филатов вздрогнул и проснулся с колотящимся сердцем.
Больше его в ту ночь никуда не вызывали.
Эти воспоминания о вчерашнем дежурстве пролетели в голове очень быстро – ровно за то время, что он спускался на самую глубокую станцию московского метро «Парк Победы». Очнувшись от внутреннего диалога с дочерью умершего пациента, услышал, как женщина позади него прослушала сообщение, и оно начиналось с очень знакомого имени.
Имя моментально улетело вместе с ветром под потолок шахты, но что-то потревожило в памяти. Он когда-то произносил это имя. Сложно было поверить, что он сейчас обернётся и увидит того самого человека.
Михаил не придумал ничего лучше, как просто развернуться, чтобы посмотреть на неё в упор.
И когда их глаза встретились, эскалатор остановился.
Часть первая
Осколки
Я мозаику сложу из разбившихся зеркал,
Свой корабль снаряжу в дальний путь-воспоминанье…
Вячеслав Малежик – Мозаика
1
1985 год
Слуха у Миши не было. Никакого. Никогда.
Ещё во втором классе мама нашла на столе записку: «Ушёл вступать в школьный хор». Для неё это звучало как попытка реализации мечты ребёнка, рвущегося на сцену, а для него была просто констатация факта. Мама просила всегда ставить её в известность, если он куда-то уходит – вот он и написал.
В кабинете музыки всех по очереди заставляли петь «Мишке весело». Филатову с учётом его имени стало смешно. Он хмыкнул, откашлялся и что-то прокричал. Учительница в ответ взяла очень громкий аккорд на пианино, широким жестом смахнула с клавиш звук в сторону мальчика и скомандовала:
– Следующий!
На этом его карьера в школьном хоре закончилась. Больше петь он не рвался, но в возрасте двенадцати лет опять решил прикоснуться к прекрасному – ему внезапно пришла в голову идея научиться играть на гитаре. Впрочем, элемент неожиданности здесь существовал только для мамы. Миша давно завидовал своему соседу Эдику, который вовсю шпарил на лестничной клетке Розенбаума и Высоцкого, хоть и был всего на пару лет старше.
Мама сходила в магазин и узнала, что инструмент стоит двадцать пять рублей. Цена была для зарплаты врача практически неподъёмной, но выручили бабушка с дедушкой. Правда, их пришлось убеждать, позвав с собой Эдика, который сумел внушить семье приятеля, что научит его играть – причём сделал это так, что даже сам Миша ему поверил. Деньги были извлечены из секретной копилки. На следующий день Филатов гордо нёс домой из музыкального магазина в прозрачном полиэтиленовом пакете новенькую шестиструнную тёмно-коричневую гитару.
Он видел, как на него смотрят прохожие – кто с уважением, кто с любопытством, но никто – никто! – не оставался равнодушным. Временами он задевал пакет коленом, струны издавали сдавленный стон и успокаивались, соприкасаясь с полиэтиленом. Миша держал покупку за гриф ближе к корпусу, и хотя она была для него тяжеловата, делал вид, что ноша эта ему привычна.
Дома он поставил её на диван и долго смотрел, представляя себя на сцене. Жутко не хватало гитарного ремня – хотелось сразу повесить инструмент на шею и взять какие-нибудь не самые сложные аккорды. Плюс к этому обнаружился жуткий недостаток – издалека были видны отпечатки пальцев. Филатов попробовал вытирать их рукавом, потом полотенцем – и нашёл в полумраке внутренностей удивившую его большую бумажную наклейку «Магнитогорская фабрика пианино». Немного изучив историю предмета, он понял, что и гитара, и пианино – струнные, только первый инструмент клавишный, а второй – щипковый. Наверное, этот факт позволял делать их на одной фабрике, но когда Миша прочитал об этом на этикетке, его решительность научиться играть немного поколебалась, и почти совсем исчезла от воспоминания о школьной учительнице музыки, которая после набора детей в хор никогда не ставила ему оценки выше тройки,
Ближе к вечеру пришёл Эдик. Мама уже вернулась с работы и смотрела, во что превратились двадцать пять рублей. Кажется, она уже тогда знала всё о перспективах своего сына в мире музыки, но виду не подала.
Приятель притащил свой исцарапанный инструмент странного желтоватого цвета. На верхней деке, сразу за подставкой, красовалась большая переводная картинка, на которой примерно по пояс была изображена женщина – в одежде! – со странной причёской в виде большой шишки. Между струнами в районе колков Эдик засунул несколько медиаторов разного цвета. Сразу было видно – профессионал.
Взяв Мишину гитару в руки, он откинулся на диване так, словно собирался сейчас закурить и спеть «Мурку».
– Отличный инструмент, – погладив его изгибы, он добавил новых отпечатков на только что оттёртую от них поверхность. – Отличный. Настроил?
Вопрос для Филатова был неожиданным. Он, конечно, понимал, что не всё так просто, но о настройке особо не задумывался, хоть и наблюдал пару раз, как Эдик, сидя на подоконнике в подъезде, что-то с задумчивым видом крутит на грифе и ковыряет ногтем струны – процесс не выглядел сложным, но требовал первой демонстрации.
– Я думал, ты покажешь. А дальше я сам.
– Разумно, – ответил Эдик. Так говорил его отец, когда подходил с бутылкой пива к лавочке, где играл сын, слушал пару песен Владимира Семёновича, почему-то произносил: «Разумно», словно хваля автора за мысли в тексте, даже если песня была смешная и дурацкая. Эдик, естественно, перенял манеру отца – но его «Разумно» сейчас было гораздо более к месту. Сменив расслабленную позу на деловую, он потренькал пальцами по струнам, поморщился и посмотрел на Мишу:
– Неси листочек и ручку. Так не запомнишь. Я тебе немного теории продиктую.
Филатов поднял взгляд на вошедшую в комнату и сделавшую вид, будто просто так зашла, убедиться, что все живы-здоровы и никто не хочет есть, маму, обошёл её и, вернувшись с тетрадкой и ручкой, сел напротив Эдика на пол и приготовился записывать.
– Значит, так, – начал тот, звякнув самой тонкой струной. – Струна первая, она же Ми. Нота такая – ми. Знаешь ноты?
«Мишке весело», – прозвучало тут же в голове. Он кивнул, но как-то неуверенно.
– Фигня, выучишь, – махнул рукой друг. – Настраиваем первую струну на «ми».
Он быстро несколько раз зацепил её ногтем, что-то заныл под нос и подкрутил колок. Звук отчётливо изменился.
– Кстати, – отвлёкшись на мгновение, посмотрел на юного гитариста Эдик. – Запиши, что она ещё называется буквой Е. Это для аккордов надо.
Вторая струна оказалась нотой «си» и буквой «Аш».
– Русская Эн, – когда ученик не понял, уточнил Эдик. – Смотри, здесь просто. Зажимаешь вторую на пятом ладу – и она звучит как первая. То есть должна так звучать. Слышишь?
И он продемонстрировал этот приём. Мише показалось, что звучат они похоже, но Эдик скривился и начал накручивать колок второй струны. Ещё одна проба, ещё… Для Филатова всё было одинаково, приятель же находил в этом разницу.
Третью он настроил на «соль» по второй, прижав её на четвёртом ладу – и так далее. Процесс для Миши был, с одной стороны, открыт и прост, с другой – совершенно непонятен. Однако на вопрос «Всё ясно?» он кивнул, соглашаясь. В тетрадку всё записал – какой лад где зажимать, как струна называется и какую ноту даёт.
– А «Смоук он зе Вотэ» у Дип Пёрпл слышал? – закончив с настройкой, спросил приятель. Миша, конечно же, не слышал. Магнитофон у него был, но включала на нём мама в основном Пугачёву и «Песняров». – Там всё гитарное вступление – на открытых струнах, прикинь?
Он сделал многозначительное лицо, словно сообщил страшную тайну. Филатов пожал плечами, но выражение «открытые струны» запомнил и на всякий случай сказал:
– Нифига себе. Круто.
– А ты как думал, – Эдик поковырял в зубах медиатором. – А теперь ты будешь учить «Кузнечика». До Дип Пёрпл тебе ещё далековато.
– «Кузнечика»? – Миша плохо представлял план развития его музыкального образования.
– Что-то не нравится? В музыкальной школе ты не учился, нот не знаешь, сольфеджио не читал. Так что «Кузнечик» – это ещё нормально.
