скачать книгу бесплатно
Девочка, Которая Выжила
Валерий Валерьевич Панюшкин
Актуальный роман
Главный герой повести, «Девочка, Которая Выжила» узнаёт о самоубийстве подруги своей дочери-студентки. Кто виноват в случившемся? Кураторы из зловещей «группы смерти»? А может, его собственная дочь?..
В книгу также вошли четыре новеллы о людях, верящих в чудо. Эти истории заставят пристальнее посмотреть на тех, на кого так часто не обращают внимания.
Содержит нецензурную брань!
Валерий Панюшкин
Девочка, Которая Выжила
Девочка, Которая Выжила
Часть первая
Глава 1
«Привет»
Елисей Карпин ненавидел эту манеру писать в ватсап. У Елисея в руках дымилась кастрюля с разведенным водою молоком. На Елисее был красный фартук с надписью Dear Santa, I can explain[1 - Дорогой Санта, я могу все объяснить (англ.).]. Перед Елисеем в мойке стоял дуршлаг, куда следовало немедленно откинуть сваренный в молоке узбекский рис «лазер». А рядом на столе лежал телефон, и в нем сообщение от бывшей жены – «Привет».
– Какой, к черту, «привет»! Какого хрена надо писать «привет», а не изложить сразу! Какого хрена я должен…
– Милый, ты сейчас с айфоном разговариваешь, – хихикнула за спиной Оксана. – У него ушек нет, он тебя не слышит.
– Он, между прочим, слышит меня четырнадцатью разными способами, даже когда выключен.
Елисей откинул рис и все еще с кастрюлей в руках обернулся посмотреть на Оксану сквозь пар. Оксана сидела с ногами в кресле. Ее позу следовало, видимо, описывать словами «уютно устроилась». На ней была короткая джинсовая юбка, чтобы наблюдались идеально эпилированные ноги. Короткий белый топ, чтобы манифестировался тренированный живот и просвечивали твердые соски, которые, видимо, следовало описывать словами «темные, как вишни». Только вот эта поза… лучший способ показать, какие у тебя толстые щиколотки, подумал Елисей и перевел взгляд с Оксаниных ног на лицо.
Лицо было хорошее. Глаза были зеленые. Зубы были белые. Светлые волосы были убраны в пучок на затылке, чтобы демонстрировать шею, проходящую под грифом «лебяжья». Чем ты, идиот, недоволен? Красивая женщина. Елисей повернулся к столу и ответил бывшей жене в ватсапе: «Привет».
Эта Оксана, которая теперь сверлила Елисею спину глазами, рассчитанными на термин «лучистые», была довольно важным менеджером в большой фармакологической компании. У Елисея с этой компанией был миллионный контракт. Елисей, вернее, сотрудники принадлежавшего ему маленького агентства создавали пациентские сообщества, чтобы те требовали лечения именно препаратом N. Затевали в медицинских чатах споры о преимуществах препарата N компании X над аналогичным M компании Y. Устраивали в журнале «Вадемекум» публикации о клинических исследованиях препарата N, как действительно имевших место, так и выдуманных. Возили медицинских чиновников на конференции о препарате N, происходившие по большей части на Мальдивах. Запустили даже на одном исламском сайте, довольно фундаменталистском, дискуссию о том, почему препарат N халяльный, а препарат M – нет. Одним словом – продвигали.
Когда Елисей развелся, четыре года потратив на выяснение отношений и сохранение дружеских уз с бывшей женой и, главное, с дочерью, старинный товарищ, а с недавних пор и его кардиолог, профессор Хитаров велел не грустить: «Жахай менеджмент фармкомпаний, Елёся. Их специально набирают, чтобы моим пациентам было кого жахать для кардионагрузки». Разговор происходил после сердечного приступа, которым увенчался развод, убедив Елисея и его бывшую прекратить разборки и просто остаться друзьями. А профессор прописал Елисею бетаблокаторы, статины, спортивные тренировки не менее четырех раз в неделю и – здоровый секс: «Уж как хочешь выкручивайся, но минимум каждый уикенд».
И Елисей действительно принялся искать себе сексуальных партнерш среди менеджмента фармкомпаний. Это было легко. У него был один-единственный прием соблазнения, но безотказный. Он приглашал женщину ужинать или даже (совсем, казалось бы, безобидно) обедать и посреди ни к чему не обязывающей болтовни вдруг серьезно спрашивал: «Можно я вас поцелую?» Женщины часто отвечали «да», и это значило, что секс будет прямо сегодня. Или «нет», и это значило, что за пару дней она себя накрутит и всерьез влюбится. Или – в редких случаях – женщина смеялась, шутила что-нибудь на тему «жених сыскался ей, королевич Елисей», и это означало провал – в данный момент объект Елисеевых ухаживаний люто влюблен в какого-нибудь подонка.
«Можешь говорить?» – пришло в ватсап сообщение от бывшей жены.
«Что случилось?» – ответил Елисей.
Он вытащил из духовки предварительно выскобленную и разогретую небольшую тыкву, сложил в нее обжаренное с луком, зирой, мускатным орехом, копченой паприкой, куркумой и курагой куриное мясо. Сверху, потряхивая шумовкой, напорошил толстый слой отваренного, но не до готовности, риса, написал на нем настоем шафрана букву «О» – Оксана. И вдвинул тыкву в духовку, чтобы минут через сорок содержимое ее превратилось в ханский плов.
Ханский плов был его праздничным блюдом. Оксана, с которой они ужинали уже пару раз, целовались за столиком в ресторане и прогуливались под ручку по Патриаршим, позвонила сегодня и переназначила свидание.
– Давай встречаться не в «Ля Маре», а у меня. Хочу домашний ужин. Приготовишь что-нибудь удивительное?
Про гастрономические способности Елисея в фармакологическом мире ходили легенды. Пока Елисей не развелся, половина медицинской Москвы побывала у него на даче на большом плове. Теперь дача принадлежала бывшей жене. Елисей туда почти никогда не ездил. Для себя ничего вычурного не готовил. Поэтому удивить Оксану гастрономически согласился.
Зашел в супермаркет, купил две бутылки «Пуйи-Фюме» и презервативов. Молоденькая кассирша посмотрела на него с пониманием. Потом завернул на базар. Торговец Зарух Сайфиддинович Б., имя которого Елисей знал, потому что расплачивался всегда через мобильное приложение, вышел из-за прилавка, вскинул приветственно руки, выразил восторг от того, что их скромную лавку посетил Елисей-акя. После поклона и рукопожатия, сочетание которых почти складывалось в целование рук, выбрал для Елисея-акя лучшую пачку риса из дюжины одинаковых, отгрузил лучших специй в пластиковую ванночку, принес – нет-нет, не с витрины, а со склада, свежайших – помидоров, огурцов, белого лука, желтой моркови, серую небольшую тыкву…
– А помидоры, акя, только понюхайте, это не помидоры, это мамидоры!
Елисей слушал Заруха, не спрашивал цен, наслаждался звенящим полутрансом, в который его неизменно погружала болтовня хороших торговцев, – и понимал, что тянет время. Что ему нравилось ухаживать за Оксаной, но не нравится перспектива взять ее. Ему не хотелось этих женщин из фармкомпаний. Ему вообще не хотелось женщин. В двадцать лет хотелось всех, а теперь, в пятьдесят, – никого. Он ухаживал за ними и ждал – особенного поворота головы, особенного узора сосудов на запястье, особенно чувственного вздоха, чтобы вспыхнуть ненадолго и успеть достойно провести соитие, пока интерес не пропал. А когда интерес пропадал, ему бывало жалко их и стыдно перед ними, потому что они ожидали любви, счастья, замужества, и даже те, что болтали про секс без обязательств, ожидали хотя бы восхищения. А он не испытывал ни любви, ни восхищения. Он просто не хотел становиться стариком, которому больше не нужен секс.
Зарух торжественно объявил внушительную скидку для уважаемого Елисея-акя. Елисей перевел сумму, которая даже после скидки осталась несусветной. Со своей стороны, Зарух еще набросал в пакет имбиря и лимонов, заговорщически улыбаясь и шепча:
– Это, акя, узбекская виагра! Узбекская ви-аг-ра!
– Ну, разве что, – буркнул Елисей, признавшись себе, что больше тянуть время невозможно.
Повернулся и зашагал к машине, предоставив Заруху тащить пакеты и бормотать, что ни в коем, ни в коем случае не следует мужчине добавлять в отвар силы ни мелиссу, ни мяту, ибо эти травы – для женщин. Оксана встретила Елисея в дверях своей дизайнерской, то есть довольно неуютной квартиры в Трехпрудном. Елисей поцеловал ее в шею. Она, умница, застонала тихонько и подалась вперед. Он успокоился в том смысле, что знает теперь, где у нее кнопка, как добиться от Оксаны стона, способного впечатлить его. И принялся готовить праздничный плов, стараясь поменьше смотреть на столбики Оксаниных щиколоток и побольше думать про то, как Оксана, если поцеловать ее в шею, стонет.
«У Аглика беда» – брякнуло сообщение в ватсапе. И все вышесказанное перестало иметь значение. Елисей схватил телефон, три раза ткнул пальцем в номер бывшей жены, пока не начался наконец набор номера, и стал ждать бесконечно, бесконечно не наступающего соединения. Аглик – это была его дочь Аглая. Он никогда не звал ее Агликом, звал Аглаей или Глашей. Бывшая жена не знала английского и не слышала, как созвучно прозвище Аглик слову ugly[2 - Некрасивый, неприятный (англ.).]. Но это сейчас все равно.
– Алло! Что с Глашей?
– Не беспокойся, что ты. С ней, собственно…
– Говори! – проревел он в трубку.
– Нара погибла.
Он помолчал секунд двадцать, соображая, кто это Нара и какое отношение ее гибель может иметь к Аглае. Потом вспомнил.
– Где Глаша?
– Здесь, со мной.
– Дай мне ее.
– Она не может говорить, рыдает.
– Как погибла?
– Выпала из окна. Наверное, покончила с собой.
– О господи!
Елисей отложил телефон, сел на табуретку и сжал пальцами виски. Из телефона пищал голос бывшей жены:
– Алло! Алло! Ты слышишь?
Нара, Линара – Елисей вспомнил маленькую, довольно эксцентричную девушку, которая очень громко разговаривала и при любой возможности старалась взять на руки всякого встречного кота, – была самым близким для дочери Елисея человеком на свете. Он взял телефон и, не прикладывая к уху, сказал:
– Я приеду, не оставляй ее одну.
Потом он обернулся к Оксане. Про нее теперь нельзя было сказать «уютно устроилась в кресле». Она была загнана в угол. Черты лица заострились, улыбка сменилась оскалом, и стало видно, что правый верхний клык у Оксаны кривой, как пиратская сабля. Но Оксана еще пыталась держать себя в руках. С той интонацией, которую, вероятно, следовало считать участливой, она спросила:
– Что стряслось?
И Елисей подумал, что ему не хочется рассказывать этой женщине, что стряслось. Дело не в щиколотках, не в кривом зубе, а в том, что ему, Елисею, не хочется. Но он все равно рассказал.
– Лучшая институтская подруга дочки покончила с собой.
– Наркотики? – спросила Оксана, и это был неверный вопрос.
Елисей подошел к ней, наклонился, попытался поцеловать в шею, но она отстранилась. Елисей бы и сам отстранился, если бы к нему подошел малознакомый лысый мужик в красном фартуке и попытался поцеловать в шею. И он сказал:
– Через полчаса достань тыкву, нарежь ломтями и поешь. Прости, пожалуйста.
– Но почему?! – Оксана пошла в атаку, от участия не осталось и следа. – Почему такой эгоизм?
– Потому что девочка страдает.
– Сколько лет твоей девочке? Двадцать?
– Девятнадцать.
– У девятнадцатилетних девочек, поверь мне, страдания годятся только на то, чтобы написать о них во «ВКонтакте».
– Ее подружка выбросилась из окна, – начал Елисей, но подумал, что ничего не хочет объяснять этой женщине.
Снял фартук, обулся, пожалел о двух бутылках «Пуйи-Фюме», стоявших на столе во льду, пробормотал «пока, прости, я позвоню» и вышел вон. Была ранняя осень. Парковка в Трехпрудном переулке обошлась Елисею в семьсот рублей за те два часа, что он готовил плов. А если бы он остался на ужин и секс? А если бы до утра?
Он завел машину, вырулил на Тверскую и поехал в тягучей, как мед, пробке вниз к Кремлю. Москва сверкала, как резиденция Санта-Клауса. Праздные люди прогуливались по широким тротуарам, сидели в кафе, смотрели в свои смартфоны. А Нары нет. Ему вдруг стало до слез жаль не свою любимую дочку, а именно эту эксцентричную Нару, которую он и видел-то раза четыре в жизни. Горло сморщилось изнутри, как сухофрукт, и Елисей заплакал. Для подобных случаев у него в айтюнсе был припасен третий музыкальный момент Рахманинова, и Елисей включил его на полную громкость. И заплакал еще горше. И подумал, что в детстве слезы давали облегчение, а теперь, в пятьдесят лет, не дают.
На повороте в Охотный Ряд Елисея остановил гаишник. Инспектор не стал смотреть документы, а сразу сказал:
– Вы плачете за рулем?
– Что, видно снаружи?
– Видно, – кивнул инспектор. – Нормально себя чувствуете?
– Я не пьяный и не под веществами, – хлюпнул Елисей носом. – Девушка молодая погибла, близкая. Девятнадцать лет.
– Ой-ё! Повнимательнее, – инспектор вздохнул, козырнул и отошел, думая, что вот было у пожилого мужика счастье, близкая девушка, девятнадцать лет. Погибла, и теперь у мужика горе.
А Елисей, отъезжая, думал, что много-много лет не было у него, кроме дочки, никого, по ком бы он мог плакать и выть под третий момент Рахманинова, но вдруг, оказывается, Нара.
Нары нет.
Глава 2
Как воет Аглая, Елисей услышал еще с лестницы, из-за двери. Он позвонил, жена открыла, и Елисей увидел, что дочь висит у нее на шее, как обезьяний детеныш, только очень длинный.
Аглая оторвалась от матери, переповисла на шее отца и завыла:
– Па-а-ап, что это?
– Это горе, моя радость, – Елисей подумал, что выступает сейчас Капитаном Очевидностью, и еще подумал, что никогда раньше не видел такого горя, даже когда умерла его мать. Только в Беслане видел, когда повез туда от фармкомпаний благотворительные лекарства. Но у осетин есть целая система ритуалов, благодаря которым не то чтобы горе становится меньше, но заняты руки и голова, чтобы пережить его. После похорон они кладут игрушки на опустевшую кроватку погибшего малыша, они пекут два пирога, они бормочут свои двадцать восемь обязательных тостов: первый за Большого Бога, второй за Святого Георгия и только третий или четвертый, кажется, за усопших, так что горевание по ним встраивается в долгий и неспешный разговор об устройстве мира. А мы стоим неприкаянные посреди прихожей и воем, заломя голову, и пять этажей над нами закрывают нам даже луну, так что приходится выть на потолочный светильник «Нимоне», купленный в «Икее» за 2999 рублей.
Он обнимал дочку, а та руками вцеплялась в него и в то же время всем телом рвалась куда-то. Она и была-то худая, но теперь казалось, что похудела до скелета в мгновение ока. Была всегда нескладной, а теперь рвалась из его объятий с гимнастической силой, как бешеный угорь.
– Хочешь, поедем туда прямо сейчас? – прошептал Елисей.
– Куда ты ее потащишь? С ума сошел? – встряла жена.
Но Елисей почему-то знал, что так надо. Аглая мгновенно успокоилась, отстранилась и сказала:
– Да. Спасибо, пап. Я сейчас. Мам, я норм.
Через минуту она была готова. На ней была бордовая юбка в пол, черный свитер с высоким воротом, черная кожаная куртка и черные тяжелые ботинки. Волосы, естественно выгоравшие прядями разных оттенков льна, были собраны высоко на затылке и перевязаны черной лентой.
В машине Елисей подумал, что нужно разговаривать. Облекать как-то немое горе в человеческие слова. И спросил:
– Когда вы последний раз виделись?
Аглая отвечала спокойно:
– Сегодня днем. Она зашла в деканат, чтобы переписаться в другую группу по английскому. А я не стала ее ждать, чтобы пойти вместе к метро. То есть подождала немножко, а потом подумала, что не последний же раз мы идем к метро. А это был последний раз.
Елисей подумал, что Аглая сейчас опять завоет, снял руку с руля, нашарил в темноте пальцы дочери, тонкие и холодные, как набор хирургических инструментов, сжал немножко и сказал:
– Бедный мой малыш.
– Знаешь, пап, – Елисей смотрел на дорогу, но по голосу слышал, что Аглая слегка улыбается, – меня уже лет десять бесило, что ты называешь меня малышом, а сегодня нравится. Хорошо, что ты меня нянчишь.
В скверике перед общежитием Института современных искусств имени Казимира Малевича, где училась Аглая, теперь было пусто. Скорая, полиция, зеваки – все разъехались. Но после них осталась как будто вытоптанная площадка, так что не было никаких сомнений, куда именно упала Нара. Елисей ожидал увидеть нарисованный мелом девичий силуэт на асфальте и обрывки красной или желтой ленты полицейского ограждения. Но ничего подобного. Только черное пятно почти засохшей крови. Аглая сначала отшатнулась, увидев его. Но потом собралась с силами, присела на корточки и погладила, как будто пытаясь убедиться, что лучшая ее подруга действительно начала становиться землей. Вдруг Аглая вскочила и побежала опрометью.
– Ты куда? – закричал Елисей и бросился следом.
После спортивной травмы десятилетней давности бегать он толком не мог. Подпрыгивал и переваливался, как утка. У него мелькнула мысль, что Аглая сейчас убежит от него в темноту и исчезнет навсегда. И другая мысль – что нет, он будет бежать за ней, пока не упадет замертво.
– Аглая! Стой! Вернись!
Но дочка пробежала всего десяток метров, до куста лапчатки. Нагнулась и подобрала под кустом блокнот. Перелистала бегло и положила в карман.
– Ты чего? – доковылял наконец до дочери Елисей.
– Это ее блокнот. Она всегда его с собой носила.
– Тут, наверное, следствие. Надо, наверное, передать пока, – сказал Елисей и тут же подумал, что выглядит сейчас в глазах дочери законопослушным придурком.
Но Аглая просто сказала:
