скачать книгу бесплатно
– Если только чуточку, Андрей Ильич, – без особого воодушевления согласился, покосившись выразительно на пошловатую рукоять трости, в виде грудастой сирены самово проститутошного вида, – или может быть, лучше прогуляемся вместе с нами?
– С превеликим удовольствием! – отозвался он, заулыбавшись во всю ширь выбритого до синевы лица, и пряча тросточку за спиной, показав глазами виноватость и понимание неуместности. Расспросив о подробностях суда, эмоциональных переживаниях и тому подобном, Андрей Ильич ушёл, раскланявшись на ходу, поспешая в редакцию.
– Шакал пера, – неприязненно высказался Санька вслед, на што я только плечами пожал. Кушать-то всем хочется! Сейчас в Одессе такой сонный период случился, што и я за интерес всему городу сошёл. На безрыбье.
Такое глухое межсезонье выдалось, што даже и удивительно! Тамбов какой-то, право слова, а не Одесса. Сонно, чинно, и ни тебе светских сплетен, ни войн между бандами, ни даже вскрывшихся панам, што и вовсе удивительно.
Сам репортёр, и потому не то штобы одобряю, но всё ж таки понимаю, да и не все мои коллеги имеют капиталец, позволяющий не задумываться о заработке, а творить по своему разумению. А тут хоть и коротенькая, хоть и не на первой полосе, но заметочка рубля на полтора, ну а при некоторой удаче – статейка на трёшницу.
Ну и Фира, она в такие минуты отчаянно мной гордится! Ручку свою маленькую мне на сгиб локтя положит, выпрямится, и стоит такая гордая-гордая за меня!
Я ж детали из страшненьких ей не рассказываю, а если и да, то чаще – в юмористическом ключе, с усмешечкой. Дескать, всё хорошо! Под контролем!
Потому как она и так переживает. Рассказываешь што-то, ну хоть о драчке с тем… из полиции филером! Корноухим. Бледнеет, кулачки сжимает, сама мало не в обморок! А всево-то… Вот как тут што серьёзное, а?!
Санька в очередной раз вздохнул еле заметно, уставший от такого зоопаркового выгула, но я ему глазами – терпи! Вчера приехали, завтра уедем, так што всё время – Фире! Ну и немножко приятелям здешним, не без этово.
Он-то может и отдельно, но раз уж вышел вместе с нами на променад, то до конца! Морду лица умную сделал, и вперёд.
Санька понял мои выразительные глаза, выпрямился и сделал физиономию английского денди, то бишь рожу, соперничающую по выразительности с кирпичом. Кивнул ему еле заметно, но вполне одобрительно, и снова – здрасте с променадом.
Назад пошли под самый вечер, когда вся Одесса из всех желающих выгулялась на нас, поздоровавшись шляпами и показав умеренную, и потому безопасную оппозиционность.
Фира о своих девчоночьих делах на ходу рассказывает, об учёбе, каблучки ботинок по брусчатке цокают иногда – устала, значица. Выгул такой все бабы любят, но и они устают, потому как тоже человеки. Под чужим вниманием держать себя, да часами притом, это и для них тяжко. Хоть и лестно.
А я млею. Ручка Фирина на сгибе локтя, головка красивая ко мне повёрнута, и што она там говорит… лишь бы говорила! Всё интересно, всё – важно. Лишь бы вот так, с продетой в локоть рукой, с касанием плеч.
– Ой, – спохватилась она виновато, – тебе это не слишком интересно!
– Почему же, мне всё о тебе интересно!
Засмущалась… и я почему-то. Помолчали чутка, и снова – о делах своих девчоночьих, о знакомых одесских, о своих мыслях, книгах читанных. Расскажет што-то, и на меня глазами этак… легко и лукаво, и краснеет чутка. Но без стеснения, а… не знаю, но правильно как-то, вот ей-ей!
Барышня совсем уже! Круглиться в стратегических местах ещё не начала, но намёки на то уже есть, да и шутка ли – тринадцать годочков! Сниться в горячечных снах пока нечему, а вот годочка через два-три будет такое ой!
У меня от этих переглядываний будто пуговица верхняя расстегнулась на душе, и снова – любимый город, а не променад зоопарковый на потеху полупочтеннейшей публики. А воздух-то, оказывается, вкусный! Морем Одесса пахнет, портом, листвой увядающей. Фирой.
«– Ах, Одесса, жемчужина у моря…» – замурлыкало у меня в голове.
– А мы вот… – выглянул вперёд Мишка из-за тёти Песинова плеча, – с Котярой.
И глаза такие виноватые-виноватые, и в тоже время – отчаянные. Я сразу и понял – случилось што-то, да такое себе непростое, што расхлёбывать будем долго, и всем кагалом притом.
Засели в мастерской моей полуподвальной, на поговорить. Женщин в такое не втравляем, потому как даже самые лучшие из них – всё равно бабы! У них язык отдельно от разума, да и переживают сильней нас, мужчин. Так што и нечево тревожить!
Мишка с Котярой уже накормлены, отодрались в тазу проволочной жёсткости мочалками опосля путешествия то третьим классом, то под вагонами, потому и не второпях разговариваем.
– … ну и, – взгляд у Мишки виноватый, – рука сама за револьвер, вот…
– Не винись, – сразу делаю отмашку, – никто бы из нас мимо не прошёл, потому мы и побратались.
Вижу краем глаза, как еле заметно вздохнул Котяра, ссутулив плечи и закусив губу. Ну… с ним потом поговорю. Он на Хитровке вырос, с титешного возраста и не такое видел как само собой разумеющееся. Привык! Чудо, што вообще человеком остался, с которым дружить не зазорно.
– Ещё один брат появился, значица? – порадовался светло Чижик, – Дельно! Прирастаем!
Мы засмеялись негромко, переглядываясь без слов, и как-то так легко на душе стало! Да, проблемы. Но новый, пока ещё не виденный, но уже любимый брат – это здорово!
– Што сбегли без оглядки, то и правильно, – одобрил я их поступок, – Ты, Котяра, молодец большой, верно сделал. Калуны эти, и вся нищая братия, они долгой памяти не имеют, и разум у них – стайный!
– Порешаю… хм, вопрос, – я задумался над решением проблемы, склоняясь всё больше к жёсткому варианту. Посоветуюсь с Сэменом Васильевичем, но… но попытку даже не убийства, а изуродования Мишки, оставлять нельзя.
С убийством они не то штобы в своём праве… но скажем так, рядышком где-то. А уродование такое… нет, нельзя прощать. Ответить надо, образцово-показательно.
Сэмена Васильевича ждали к ужину, и он таки пришёл. Поцеловав руку раскрасневшейся хозяйке дома, пожал нам, и снова сделал многозначительные глаза на тётю Песю. Та в ответ закраснелась ещё сильней, и застесняла лицо за полотенцем.
– Я таки понимаю, шо у нас скоро образуется новая ячейка общества? – поинтересовался я у Фиры громким шёпотом.
– Ой! – отмахнулась от мине полотенцем тётя Песя, не дав дочке сказать своё мнение за маминого хахеля, – зачем портить браком такую хорошую дружбу?!
– Я таки за, – вздохнул Сэмен Васильевич, – но Песя видит слишком много сложностей там, где их и без тово есть!
Песса Израилевна поделала бровки, но отмолчалась, а мы не стали лезть в чужие тараканы.
– Ты всегда так легко с руссково на одесский перескакиваешь? – поинтересовался тихохонько Котяра, усаживаясь за накрытый стол.
– Хм… даже и не замечаю перескока, – признался я честно, – просто р-раз! И будто по щелчку, под собеседников подстраиваюсь, да и мысли в ту же сторону ускакивают.
– Ой… – часом позже сказал я, отваливаясь от стола и отчаянно борясь с желанием расстегнуть пуговицу на брюках, – оставлю немножечко места для сладково.
– Да расстегни ты их, – поняла почти тёща мои мучения, – или я буду думать, шо плохо тибе накормила, и не спать всю ночь, переживая за свои таланты хозяйки!
– Таки да, – согласилась с мамеле Фира, сдерживая улыбку, – бруки на подтяжках и потому не спадут, а если ты мине и нас внезапно застеснялся, то сделай этот жест на веранде, куда вы собрались поговорить и покурить.
Нарочито молдаванский говор Фиры, имеющей весьма грамотную речь по своему хотению, несколько разрядил нас и обстановку. Расположившись на веранде, поведали Сэмену Васильевичу о делах непростых, а местами так даже и сложных, поглядывая иногда на женщин, хлопочущих на кухне.
– Пф, – сделал он губами, выдохнув следом клуб раскуренново дыма, – это проблема не из тех, которые не решаются, но из-за настойчивого интереса полиции придётся делать всё аккуратно и через деньги.
И на мине глазами. Киваю в ответ, и Сэмен Васильевич несколько секунд меряется со мной взглядами. Понимаю ли? Понимаю…
Последствия осознаю, принимаю, и как именно прошу проблему решить – тоже. Не только и даже не столько он. Иваны знакомые, Лев Лазаревич… жёсткий будет ответ, очень жёсткий.
И недешёвый, да… притом сугубо за мои деньги. Не потому, што у них жадность, а потому што – равные права. Партнёрство.
Решать же свои проблемы за чужие деньги, это признать чужое старшинство, со всеми втекающими и вытекающими.
Наши переглядывания если кто понял, так только Котяра. Браты, они хоть и ориентируются на Хитровке, но глубоко в эту грязь погрузиться им не даю. Незачем.
– Порешаем, – согласился расслабившийся Сэмен Васильевич, – Сами-то што?
– Ну… – Мишка с некоторым даже недоумением пожал плечами, – в Африку, куда ж ещё.
Котяра закивал решительно, глядя на меня отчаянными глазами.
– Куда ж, – хмыкнул почти родственник, окутавшись клубом дыма, – много куда можно, но я таки понял, шо вам приспичило до Африки, как по большой нужде с отчаянным нестерпёжем.
– Документы бы, – нерешительно попросил Котяра, – деньги есть. Хм, будут, с собой нет.
– Документы… с этим могут быть сложности, – задумался Сэмен Васильевич, – я таки понимаю, шо молодым человекам охота вернуться потом на прежнее место жительства?
– Мне – да, – решительно отозвался Пономарёнок, нервно выпрямившись в кресле качалке, отчево оно пришло в движение.
– Мне… – Кот задумался, – всё равно, пожалуй.
– Я таки сильно сомневаюсь, шо вам всё равно, – язвительно отозвался тёти Песин хахель, – потому как могу устроить пашпорт турецкоподданого! Устроит?
– Жидом? – уточнил друг.
– Угу. Ну как?
– А хоть какая-то польза от жидовства моево пашпортново будет? – заинтересовался Котяра, но сразу видно – с сугубо образовательным интересом.
– Пф… не особо, даже если и гиюр[17 - Гию?р (ивр. ???????????) – обращение нееврея в иудаизм, а также связанный с этим обряд.] примете. Или ви таки думаете, что с обрезанием приобретёте внезапно много любящих родственников? Если думаете, то вам это таки только кажется!
– И как тогда? – озадачился Мишка.
– Пф! Контрабандой! – отмахнулся Сэмен Васильевич, – Поедете таки со всеми удобствами третьим классом, где надо – вылезете, и ой! Я таки в тесном трюме зайцем туды-сюды добрался! А шо с братьями и друзьями на одном пароходе, так то совпадение!
– Не придерутся? – с опаской, и как выяснилось – за мине, поинтересовался Мишка, – Скажут, што это… соучастие.
– Не-а! – отозвался я тоном знатока, – Тот случай, когда все всё понимают, но хрена с два докажут!
– Ну, раз так, – брат успокоился совершенно, развеселившись, – то вроде как в трюме поеду!
* * *
По случаю хорошей для осени погоды стол накрыли на веранде. Сытные мясные запахи разлились по увядающему садику, став симфонией осени и счастья.
Большое, во всех смыслах большое еврейское семейство расселось по своим местам в ожидании трапезы. Ёрзая и поводя носами, они ждали, не смея поторопить хозяйку. Наконец, в центр стола встала увесистая кастрюля, и дюймовые доски скрипнули жалостливо под нешутошной тяжестью.
В миски, больше напоминающие не слишком глубокие тазы для варенья, мать семейства разлила щедрые порции до самого верха, и садик наполнился звуками работающих челюстей, способных в равной степени перемолоть яблоко и бараньи рёбрышки. Без заминки!
– Саню в городе видели, – сосредоточенно работая челюстями, сообщил Самуил, первым закончив со своей порцией, и протянув матери миску за добавкой.
– Это которово? – оторвавшись от рагу и подвинув поближе плетёную тарелку с нарезанным хлебом, вяло поинтересовался отец семейства, габаритами и волосатостью похожий на слегка вылинявшего медведя, – У тебя дружков пол Одессы, и Санек среди них не один десяток.
– Который Рувим-вот-те-крест, – отозвался за брата Товия, протягивая матери тарелку за добавкой, – в Африку с братом едут.
– Зачем? – поинтересовалась мелкая Далия. Впрочем, как мелкая… по возрасту да, а так – вся в папу!
– За алмазами и приключениями, – отозвался десятилетний Натан, поглядев на сестру с видом полного превосходства.
– Егор, – не прекращая жевать, отозвался Самуил, – ну… который Шломо и Еврейский Зять…
– Да мы таки поняли, – пробасила мать, заинтересованно прижав к объёмистой груди объёмистую кастрюлю, не замечая её веса, – ты дальше говори!
– Егор как обычно – вляпался куда-то…
– В политику! – поправил ево брат, – Императора повесил!
– Да ну! – ахнула мать, приготовившись слушать.
Не сразу разобрались, шо не самово, а портрет, но разговор про то вышел таки интересным! Вроде и говорили об этом соседи, но одно дело – через слухи, и другое – от непосредственно тех, кто делал!
– … репортёром, – повторил Самуил, – а Санька – пейзажи писать!
– Репортёром! – хмыкнул Натан, уворачиваясь от братниного подзатыльника, – Он в Палестину тоже репортёром ехал, и таки да! Но ещё и с прибылью!
– Хм… – отец семейства задумался, и дети почтительно замолкли, потому как – воспитание через ремень, оно ж веками!
– С прибылью, говоришь?
Он оценивающе оглядел на подобравшихся близнецов и кивнул довольно.
– Мать! – пробасил он решительно, – Собирай мальчиков в Африку!
Десятая глава
– Бурские войска перешли границу! – истошно заорал над ухом писклявый мальчишка-газетчик, приплясывающий с кипой периодики у трапа. Поправляя то и дело сползающую феску, он уворачивался от матросского уходрания с нешутошной ловкостью, выдающей давнюю привычку, – Правительство Трансвааля…
– Шломо[18 - Специально для любителей или НЕ любителей «Израиловки»: еврейский колорит в книге будет встречаться, но на вторых-третьих ролях, сугубо для сюжета и антуража.]! – колыхаясь жирными телесами, к нам заспешили Бляйшманы, раздвигая толпу встречающих как два айсберга, взрезающие волны, – Рувимчик!
Пронзительностью их голоса несколько уступали турчонку, но вот громкость – сирены пароходные! Мальчишка покосился не без зависти, представляя – какие у него были бы доходы на ниве газетных продаж с такими-то лёгкими, и завопил ещё истошней, будто соревнуясь из уязвлённого самолюбия.
Бляйшманы, не обращая внимания на тщетные потуги турчонка переорать их, переваливаясь по пингвиньи, заспешили к мине и нам. А победительный взгляд мужчины, кинутый в сторону посрамлённого мелкого оруна, наверное почудился.
Широко распахнутые руки, шаг… и с размаху к объёмистой волосатой груди – н-на! Только челюсти клацнули, да лицо размазалось об телеса делового партнёра и ево чесучевый костюм.
Обнимашки прервала тётя Эстер, и меня уткнуло носом в нечто более, ну… женственное. По крайней мере, не волосатое.
– Шломо! Мине кажется, шо ты таки вырос, но притом похудел? Тебя опекуны вообще кормят? Или так готовят, шо ты не хочешь кормиться сам, но не говоришь об том из вежливости?!
Говоря это, она оттиснула мине от груди, схватив за щёки и разведя их немножечко в стороны, потом в порыве чувств снова притиснула. Терплю от потерянности и немножечко от понимания, шо эта вся ерунда – от всей широкой жидовской души, которая нас – за своих!
– Милая, – прервал нежности супруги дядя Фима, – между собой мы можем, как нам удобней, но таки не забывай, шо он таки Егор, а Рувимчик – Санечка.
– Ну вот, – искренне расстроилась женщина, – мог бы и потом сказать, мине приятней думать, шо они из наших! Я мальчиков за родню уже считаю, а гоев как-то не так удобно, как не гоев! А где Миша? Миша!
Она яро и радостно замахала ему рукой, и дамский ридикюль загудел вокруг её красивой шляпки своеобразным кистенем.
