скачать книгу бесплатно
– Ты меня не любишь, – сказала Райиха через некоторое время.
– Почему?
– В твоих письмах была любовь. Ты меня обманул. Те письма на самом деле ты писал?
– Все те письма писал я, – проговорил Мевлют.
Но Райиха не успокаивалась.
Час спустя Мевлют вышел из поезда на станции Афьон-Карахисар, добежал до буфета и купил хлеб, три треугольничка овечьего сыра и упаковку печенья. Когда поезд ехал вдоль реки Аксу, они позавтракали, запивая незамысловатую еду чаем, который за деньги разносил какой-то мальчик. Мевлюту нравилось наблюдать, как Райиха смотрит в окно на города, тополя, трактора, повозки, ребятишек, гоняющих в футбол, на реки, протекавшие под железнодорожными мостами. Все вокруг ей казалось интересным, весь мир.
Когда поезд проезжал между станциями Алаюрт и Улукёй, Райиха заснула, и голова ее опустилась Мевлюту на плечо. Он ощутил свою ответственность и одновременно – счастье. В их купе вошли и сели на соседнюю скамью двое полицейских. Мевлют считал, что электрические столбы, грузовики на шоссе и новые бетонные мосты являются признаком того, что страна богатеет и развивается; ему было неприятно смотреть на политические лозунги, которыми были исписаны стены в кварталах бедноты.
Мевлют заснул, сам тому удивившись.
Когда в Эскишехире поезд остановился, они оба проснулись и на мгновение испугались, увидев полицейских, но затем успокоились и улыбнулись друг другу.
У Райихи была искренняя улыбка. Лицо ее было открытым, простым и очень светлым. Мевлюта терзали подозрения о том, что она в сговоре с теми, кто обманул его, но, когда смотрел на нее, он не мог удержаться от мысли, что девушка ни в чем не виновна.
Когда поезд подъезжал к Стамбулу, они заговорили об огромных фабриках, выстроившихся по обе стороны пути, о высокой трубе нефтеочистительного завода в Измите, о том, какими большими бывают грузовые корабли, и о том, кто знает в какие части света они направятся. Райиха окончила только начальную школу, но без особых усилий смогла перечислить названия дальних заморских стран. Мевлют почувствовал гордость за нее.
Райиха была в Стамбуле четыре года назад, на свадьбе своей сестры. Но она все равно наивно спросила: «Это уже Стамбул?»
– Картал уже считается Стамбулом, – ответил Мевлют с уверенностью человека, хорошо осведомленного. – Однако нам еще ехать.
Он показал Райихе на острова вдали. Однажды они непременно поедут гулять на Принцевы острова.
Увы, за всю короткую жизнь Райихи они не совершили такой поездки ни разу.
Часть II
(30 марта 1994 года)
– Да вот хоть черкесы, – продолжал он, – как напьются бузы на свадьбе или на похоронах, так и пошла рубка.
Лермонтов. Герой нашего времени
Каждый зимний вечер Мевлюта на протяжении двадцати пяти лет
Оставьте в покое торговца бузой
Через двенадцать лет после того, как они с Райихой сбежали в Стамбул, одним темным мартовским вечером 1994 года Мевлют продавал бузу и вдруг наткнулся на корзину, которую кто-то быстро и тихо опустил перед ним сверху.
– Торговец! Торговец, на двоих, – послышался детский голос.
Корзина спустилась перед ним с небес в темноте, словно ангел. Наверное, Мевлют так растерялся потому, что обычай совершать покупки через опущенную за окно корзину теперь был почти забыт. Он вспомнил те дни, двадцать пять лет назад, когда они с отцом торговали йогуртом и бузой (он еще учился в средней школе). В эмалированную миску, стоявшую в оплетенной корзине, поместилось гораздо больше бузы, чем просил звучавший сверху детский голос, не два стакана, а почти литр. И он почувствовал себя так, словно встретил ангела. В последние годы голова Мевлюта бывала иногда занята религиозными вопросами.
В этом месте нашего рассказа я должен сообщить читателям всего мира, которые не знают, что такое буза, а заодно и будущим поколениям турецких читателей, которые, как я полагаю, к сожалению, в предстоящие двадцать-тридцать лет забудут о ней, о том, что Мевлют разносил традиционный в Азии слабоалкогольный коричневатый напиток плотной консистенции с приятным запахом, который изготавливают из просяной закваски.
В прежние, османские времена в Стамбуле бузу продавали в лавках. К 1923 году, когда основали республику, лавки бузовщиков были уже давно закрыты, вытесненные пивными немецкого образца. Однако с улиц Стамбула торговцы бузой вроде Мевлюта не исчезали. После 50-х годов торговля бузой осталась единственным делом торговцев, которые зимними вечерами проходили по бедным и неухоженным, выложенным брусчаткой улочкам Стамбула, выкрикивая: «Буза! Кому буза!» – и напоминали о давно минувших столетиях и ушедших в прошлое прекрасных днях.
Мевлют положил в карман деньги, лежавшие в корзине, и дал знак поднимать ее.
Плетеная корзина раскачивалась вправо-влево на холодном ветру, ударяясь об окна на нижних этажах и водосточную трубу, чем доставляла немало трудностей тянувшим за веревку детям. Когда корзина достигла пятого этажа, она, казалось, на мгновение словно замерла в воздухе, словно веселая чайка, поймавшая встречный ветер. Затем корзина внезапно исчезла в темноте, словно нечто загадочное и запретное, а Мевлют продолжил свой путь.
– Буза! – выкрикивал он, проходя по улице, тонувшей в полумраке. – Кому свежая буза!
Манера совершать покупки с помощью корзин являлась обычаем тех времен, когда в помине не было лифтов, а на входных дверях – автоматических замков, и часто использовалась в стамбульских высоких пятиэтажных домах. В те дни, в 1969 году, когда Мевлют с отцом только начали торговать, домохозяйки, которые хотели днем купить бузы, йогурта или попросить подмастерье бакалейщика принести им провизию из лавки и которым не хотелось спускаться на улицу, подвешивали к своим корзинам маленькие колокольчики, чтобы на улице продавцы и владельцы бакалейных лавок могли услышать, что наверху, в доме, где нет телефона, есть клиент. Когда торговец ставил товар в корзину, он раскачивал ее, чтобы наверху услышали. Некогда Мевлюту очень нравилось наблюдать за тем, как эти корзины поднимаются вверх: они ударялись о ветви деревьев, задевали электрические телефонные провода, запутывались в бельевых веревках, натянутых между домами, а подвешенные колокольчики вызванивали приятную мелодию. Некоторые особо аккуратные клиенты клали в корзину особую тетрадку, куда записывались их долги. Его неграмотный отец, до того как сын приехал к нему из деревни, отмечал все покупки в виде черточек (одна черточка – литр, половина черточки – пол-литра), и теперь с гордостью наблюдал, как Мевлют записывает в тетрадку цифры, а для некоторых клиентов оставляет еще и записки.
Но все это было делом давно минувших дней. За прошедшие двадцать пять лет Стамбул так изменился, что воспоминания казались Мевлюту едва ли не сказкой. Улицы, которые были сплошь вымощены брусчаткой, теперь заасфальтированы. Почти все трехэтажные деревянные особняки, окруженные садами, снесены. На их месте возвышались высокие многоквартирные дома, на верхних этажах которых не было слышно голоса уличного торговца. Место радиоприемников заняли вечно включенные по вечерам телевизоры, звук которых перекрывал голоса торговцев бузой. С улиц исчезли тихие изнуренные люди в бесцветной поношенной одежде, а их сменила шумная, оживленная, хорошо одетая толпа.
Мевлют совершенно не печалился, что Стамбул меняется. Напротив, он всегда хотел следовать в ногу с этими разительными переменами и всегда ходил в те кварталы, где его хорошо встречали и любили.
Например, в район Бейоглу – самый шумный и самый близкий к его дому. Пятнадцать лет назад, в конце семидесятых, на переулках Бейоглу до полуночи не закрывались казино, ночные клубы и полуподпольные дома свиданий. Мевлют мог торговать там до глубокой ночи. Женщины, которые в отапливаемых печками подвалах и павильонах подрабатывали и певичками, и консумантками, их поклонники, усталые усатые мужчины средних лет, приехавшие по торговым делам из Анатолии и выпивавшие с ними, недавно переселившиеся в Стамбул провинциалы, для которых сидеть за одним столом рядом с женщиной было невиданным развлечением, туристы из Пакистана и арабских стран, официанты, охранники, привратники – они покупали у Мевлюта бузу даже в полночь. Но за последние десять лет все исчезло словно по мановению волшебной палочки. Веселые заведения, где пели османские и европейские песни, закрылись, а вместо них появились шумные закусочные, где на мангале жарили шиш-кебаб по-адански[4 - Шиш-кебаб по-адански – шашлык, приготовленный по рецепту из г. Адана.] и запивали его ракы[5 - Ракы – анисовая водка на Балканах и Ближнем Востоке.]. Так как толпы молодежи, развлекавшейся собственными танцами живота, не интересовались бузой, Мевлют теперь по вечерам даже не заглядывал в окрестности проспекта Истикляль.
Уже двадцать пять лет каждый зимний вечер, около восьми, после окончания вечерних новостей, он начинал готовиться к выходу из дому, который они снимали в Тарлабаши, надевал связанный женой коричневый свитер, шерстяную тюбетейку, завязывал синий передник, который очень нравился покупателям, брал в руку бидон, полный бузы, в которую жена или дочери добавляли сахар и особые пряности, взвешивал его в руках («Мало вы налили, сегодня вечером холодно», – говорил он иногда), надевал свое черное пальто и прощался с домашними. «Не ждите меня, ложитесь спать», – говорил он, повернувшись к маленьким дочкам. Но теперь Мевлют все чаще и чаще обращался к домашним с одной и той же фразой: «Я вернусь не поздно».
За дверями, на улице, первым делом он брал деревянный шест торговца, сделанный из дубовой ветки, который носил вот уже двадцать пять лет, к обоим его концам привязывал за ручки пластмассовые бидоны, полные бузы, закладывал шест за спину и, словно солдат, который в последний раз перед битвой проверяет, на месте ли его пули и заряжено ли ружье, проверял маленькие мешочки с жареным нутом и корицей, которые хранились у него на поясе и во внутреннем кармане пальто, а затем начинал свой бесконечный поход.
«Свежая буза…»
Он направлялся в верхние кварталы, а затем, свернув от Таксима, быстро шагал туда, где собирался торговать тем вечером. Дойдя до нужного квартала, работал без перерыва долгое время, останавливаясь лишь на полчаса в какой-нибудь кофейне выкурить сигарету.
Когда перед ним, словно ангел с небес, опустилась корзина, на часах было девять тридцать и Мевлют был в Пангалты. Ровно через час он был в переулках Гюмюшсую и, когда свернул на темную улочку, выходившую к маленькой мечети, увидел стаю собак, которую заметил еще несколько дней назад. Так как уличные собаки не приближались к уличным торговцам, то Мевлют до недавнего времени их не боялся. Но на сей раз его сердце забилось в странной тревоге. Если испугаться, то собаки мгновенно почувствуют запах страха и тут же нападут. Ему захотелось подумать о чем-то другом.
Он постарался подумать о том, что сейчас его дочки смотрят телевизор и смеются, о том, что через некоторое время он вернется домой и будет о чем-то разговаривать с женой, о том, что Великий Пророк завещал держать сердце чистым, и о том ангеле, которого он только что представлял себе. Но победить чувство страха в себе не смог.
– Гав-гав-гав! – подбежала к нему одна из собак.
Следом за ней медленно приблизилась вторая. Они были цвета грязного асфальта. Вдалеке Мевлют увидел еще одну собаку, черную.
Три собаки залаяли одновременно. Впервые за всю его жизнь уличного торговца Мевлюту стало страшно, точно так же страшно, как один или два раза в детстве. Он пытался вспомнить аяты[6 - Аят – стих Корана.] и молитвы, которые следовало читать от собак, и застыл на месте. Но собаки продолжали лаять.
Мевлют судорожно искал глазами какую-нибудь открытую дверь, какое-нибудь убежище. А может, стоит поставить бидоны на землю и шестом разогнать собак?
Где-то открылось окно. Кто-то закричал: «А ну, вон пошли! Оставьте в покое торговца, вон, вон!»
Собаки вздрогнули и затем, замолчав, удалились.
Мевлют почувствовал огромную благодарность к человеку в окне третьего этажа.
– Ничего не бойся, торговец, – сказал человек в окне. – Эти псы трусливые, сразу понимают, кто их боится. Ты понял?
– Спасибо! – сказал Мевлют, собираясь продолжить свой путь.
– Подойди-ка сюда. Давай и мы купим у тебя немножко бузы.
Мевлюту не понравилось, как человек сверху разговаривает с ним, но к двери подошел.
Дверь жилого дома с жужжанием автоматически открылась. Внутри пахло газом, прогорклым маслом и масляными красками. Мевлют неторопливо поднялся по лестнице на третий этаж. Наверху его не стали держать в дверях, а обошлись с ним как было принято среди добропорядочных людей в прошлом:
– Входи, торговец, ты, должно быть, замерз.
Перед дверью в несколько рядов стояла обувь. Когда Мевлют наклонился, развязывая шнурки, то ему подумалось: его старинный друг Ферхат однажды сказал, что все жилые дома в Стамбуле делятся на три типа:
1. Дома богобоязненных людей, где совершается намаз и на пороге которых снимают обувь.
2. Дома европеизированных буржуа, куда можно входить в обуви.
3. Новые многоэтажные жилые дома, где живут семьи двух вышеперечисленных типов.
Этот жилой дом находился в богатом квартале. Здесь не было никого, кто бы снимал и оставлял на пороге квартиры обувь. Но Мевлют всегда уважительно снимал обувь на пороге, будь то дом человека среднего класса или дом богача. Он никогда не слушал, если ему говорили: «Торговец, не снимай обуви».
В квартире, куда вошел Мевлют, стоял сильный запах ракы. Он услышал радостный гомон веселых людей, уже изрядно выпивших, хотя вечер еще не подошел к концу. За обеденным столом, занимавшим почти всю маленькую гостиную, сидели шесть или семь мужчин и женщин и, глядя в телевизор, включенный, как обычно в домах Стамбула, на полную громкость, одновременно смеялись и разговаривали.
Когда они заметили, что Мевлют вошел, за столом воцарилось молчание.
Мевлют прошел на кухню, а там изрядно подвыпивший человек пробормотал ему: «Ну-ка, братец, налей-ка нам бузы». Это был не тот человек, которого он видел в окне.
– А корица и жареный нут у тебя есть? – поинтересовался выпивший.
– Есть. Сколько вас человек?
– Сколько нас? – насмешливо крикнул человек невидимой компании в комнате.
Те, кто сидел за столом, принялись, подшучивая друг над другом, решать, сколько же их собралось.
– Приятель, если буза слишком кислая, я не буду ее пить! – раздался голос одной из женщин.
– Буза у меня сладкая, – отозвался Мевлют.
– Тогда я не буду, – послышался мужской голос. – Бузу лучше всего пить, когда она кислая.
Сидящие за столом заспорили.
– Иди сюда, торговец, – позвали его.
Мевлют перешел из кухни в гостиную и там почувствовал, как сильно он отличается от тех, кто был там, каким нищебродом кажется им. На мгновение воцарилась тишина и неловкость. Все за обеденным столом с любопытством смотрели на него. Это любопытство было вызвано и тем, что сидящие видели перед собой нечто из далекого прошлого – то, мода на что давно прошла. Такие взгляды Мевлют часто ловил в последние годы.
Три женщины были крашеными блондинками. Мевлют заметил, что человек, который спас его от собак, сидит во главе стола между двумя из них.
– Буза может быть и сладкой, и кислой, – ответил Мевлют с достоинством.
– Слышь, торговец, ты этим деньги хоть зарабатываешь?
– Зарабатываю, хвала Аллаху!
– Так, значит, это дело приносит деньги… Сколько лет ты этим занимаешься?
– Я торгую бузой уже двадцать пять лет. А прежде по утрам торговал еще и йогуртом.
– Если ты двадцать пять лет этим занимаешься, да еще и зарабатываешь деньги, ты, должно быть, богат. Разве не так?
– Мы, к сожалению, так и не разбогатели, – ответил Мевлют.
– Почему?
– Все наши родственники, с которыми мы приехали из деревни, сейчас богаты, но мне не повезло.
– Почему не повезло?
– Потому что я честный, – сказал Мевлют. – Я никогда не лгу, не продаю порченый товар, не совершаю харам[7 - Харам – запретное, недозволенное в исламе.] ради того, чтобы у меня был большой дом и чтобы дочке сыграть богатую свадьбу.
– Ты что, святоша?
Мевлют давно заметил, что в домах богачей подобный вопрос с некоторых пор приобрел политический смысл. На выборах в мэрию Стамбула, которые прошли третьего дня, победила происламская партия, за которую голосовали в основном бедняки. За кандидата, неожиданно выбранного мэром, голосовал и Мевлют, и потому, что тот был набожен, и потому, что тот окончил школу Пияле-Паша в районе Касым-Паша, куда ходили обе его дочки.
– Я простой торговец, – хитро ответил Мевлют. – Как может торговец быть набожным?
– Почему же не может?
– Я все время работаю. А когда ты с утра до вечера на улице, то как можно пять раз совершить намаз?
– Что ты делаешь по утрам?
– Чего я только не делаю… Я и плов из нута продавал, и официантом работал, и мороженщиком, и даже директором был… Я все могу.
– И где же ты директорствовал?
– В кафе «Бинбом». Оно было в Бейоглу, но закрылось. Может, знаете?
– А что ты сейчас делаешь по утрам?
– Сейчас я свободен.
– А что, у тебя нет жены, семьи? – спросила блондинка с приветливым лицом.
– Есть. Хвала Аллаху, у нас есть и два ангела-дочки.
– Ты ведь отправишь их учиться в школу, не так ли? А когда они подрастут, заставишь голову покрывать?
– Мы простые крестьяне из бедной степной деревни, – сказал Мевлют. – Мы привязаны к нашим обычаям.
– И ты поэтому торгуешь бузой?
– Большинство земляков из нашей деревни отправились в Стамбул торговать йогуртом и бузой, но, по правде говоря, у нас в деревне мы не знали ни бузы, ни йогурта.
– То есть впервые ты увидел бузу в городе?
