Айзек и яйцо

скачать книгу бесплатно

Я просто?

возможность?

что

моя

умереть?

не кричу

сегодня?

хочу сегодня

завтра

Айзек бросает трубку, подумывая бросить и сам мобильный. Разбить его вдребезги о деревянный пол – и дело с концом. Но вместо этого он роняет его в карман халата и устало прижимается лбом к холодной глади зеркала. Затем Айзек выпрямляется и, стиснув зубы в решительной попытке держать себя в руках, направляется обратно к яйцу. Он до белых костяшек сжимает пальцами дверную ручку и отворяет кухню.

Судя по обновившемуся за его короткое отсутствие интерьеру, яйцо тоже не любит грейпфруты. Вместо того чтобы им полакомиться, существо, похоже, раз за разом поднимало фрукт над головой и со всей силы, на которую только были способны его руки, впечатывало его в столешницу. Размозжив грейпфрут, оно, по всей видимости, не успокоилось и принялось крошечными желтыми кулачками вдавливать его ошметки в деревянную поверхность стола. На поверку грейпфрут оказался не таким уж и сухим: об этом свидетельствует и расползшаяся по столу влажная измятая кожура, и выкрашенные соком и мякотью пол, стены и шкафы. Айзек, чуть дыша, с трудом сдерживая рвущийся из груди крик, пытается оценить масштабы бедствия. Его губы плотно сомкнуты, кулаки сжаты. Осторожно переступая через кусочки развороченного грейпфрута и лужицы сока, он пробирается к яйцу и нависает над ним. В глазах существа, все еще наполовину скрытого столешницей, читается вызов.

– Уаууу.

– Настолько не любишь грейпфруты?

– Уаууу.

– Можно было просто сказать.

Айзек медленно тащится к кухонному шкафу. Дрожащие руки и ярость, с которой он распахивает дверцу, выдают его истинные чувства. Он производит столько грохота, что даже саксофонист, будто в растерянности, на мгновение прерывается. Пока дверца жалобно дрожит на петлях, Айзек копается в шкафу, тасуя банки и контейнеры, в поисках чего-нибудь, что могло бы понравиться существу. Его выбор падает на початую пачку уже зачерствевшего печенья.

– Вот, – бормочет он, возвращаясь к столу и швыряя на него свою добычу. – «Хобнобс»[16 - Традиционное британское овсяное печенье. – Прим. пер.]. Все любят «Хобнобс».

Существо смотрит на Айзека, хлопая огромными глазами. Затем, словно желая проверить его теорию, кладет упаковку в рот. Айзек не дает ему сомкнуть челюсти, разжимает влажные десны, открывает спасенную пачку и протягивает яйцу одно печенье. Существо подносит его к свету, как до этого подносило грейпфрут. На секунду оно замирает, держа печенье в покачивающейся, как марионетка на извивающейся пушистой нити, желтой ладони. За мгновение до следующего движения яйца Айзек понимает, что оно готовится сделать.

– Не…

– Уаууу!

Существо поступает по-своему. Оно швыряет печенье на стол, как игрок в покер – выигрышную комбинацию. Свободной ладонью оно тут же начинает его дробить, вбивая крошки в уже пропитанную грейпфрутом столешницу. Его кулаки впечатываются в дерево, и халат Айзека обдает измельченными овсяными хлопьями. Очевидно, не удовлетворившись уже учиненным беспорядком, существо берет еще одно печенье и проделывает с ним то же самое. Потом еще одно. И еще. Айзек молча наблюдает, его лицо все больше искажается едва сдерживаемой яростью.

– Это все? – в конце концов интересуется Айзек. Пока ему удается не срываться на крик, но один его глаз неслабо дергается от нервного тика, что в сочетании с набухшей на виске жилкой придает Айзеку совершенно невменяемый вид.

– Д’оу, – отвечает яйцо.

– Д’оу? – повторяет Айзек. Что оно имеет в виду, гадать не приходится. – Прекрасно. «Хобнобс» больше не получишь.

Айзек возвращается к кухонному гарнитуру, с грохотом открывает хлебницу, отодвигает в сторону черствую буханку белого хлеба и находит такой же черствый, притаившийся в глубине круассан. Он хватает его, раздраженно топает обратно к столу и протягивает новое лакомство существу.

– Вот. Ешь.

Яйцо нюхает круассан, подозрительно осматривает его со всех сторон и наконец начинает есть. На этот раз оно не проглатывает еду целиком: оно грызет круассан то с одного, то с другого заостренного конца, мерно стачивая черствое слоеное тесто, казалось бы, беззубым ртом. Айзек снова молча наблюдает. Какой бы ужасный беспорядок ни царил сейчас на его только что начищенной кухне, то, как существо ест, сыпля лавиной крошек из уголков рта на пушистое пузо, стул и кафель, раздражает Айзека куда больше. За неимением слюнявчика он хватает с сушилки тарелку и с такой силой впечатывает ее в стол перед яйцом, будто собирается разбить. Существо перестает обгладывать круассан и, моргая, смотрит на Айзека. Он указывает на тарелку. От напряжения на его шее проступает рельеф мышц.

– Ешь отсюда, – стараясь говорить спокойно, командует он и снова делает вид, будто кладет в рот еду. Затем он складывает руки на груди. – И чтобы ни крошки.

Яйцо озадаченно моргает, рассматривая тарелку, потом снова переводит взгляд на Айзека, чьи распахнутые, налитые кровью глаза кажутся даже более вытаращенными, чем у пучеглазого существа напротив. Яйцо опять принимается изучать тарелку. На одно блаженное мгновение в Айзеке пробуждается надежда, что оно собирается воспользоваться его настоятельной рекомендацией. Потом оно кладет круассан на стол и берет в руки тарелку.

– Нет, – запрещает ему Айзек, уже предчувствуя неизбежное.

Хлоп. Хлоп.

Тарелка поднимается все выше и зависает над головой яйца.

– Даже не думай.

Тарелка продолжает свое вознесение, пока не оказывается выше стоящего у стола Айзека. Он сверлит существо пронзительным взглядом и выразительно, тоном школьного учителя произносит:

– Только попробуй это…

Его слова заглушает звон – тарелка врезается в кафельный пол и вдребезги разбивается. Осколки фарфора разлетаются во все стороны, отскакивая от ножек стула и голеней Айзека, от шкафов, разделочных поверхностей и холодильника. Айзек ошарашенно смотрит наверх – туда, где только что была тарелка. Яйцо неотрывно следит за ним.

– Уаууу, – удовлетворенно оглашает оно.

Айзек, терпение которого тоже вот-вот разлетится вдребезги, едва способен держать себя в руках. Он ногой отбрасывает пестрый фарфоровый осколок, будто зондирует окружающую его действительность на наличие миражей. Тарелка разбита и восстановлению не подлежит. Раньше это не показалось бы ему такой уж трагедией, но только не сейчас. Это была тарелка Мэри. Все тарелки в этом доме – ее. Она купила их в небольшой лавочке на Центральной улице – набор дизайнерской посуды от малоизвестного копенгагенского производителя. И что Айзеку теперь делать? Купить новую? Тарелки выбирала Мэри. Он мог бы найти такую же, но не ту же. Купить другие, предварительно разбив прежние? И пиалы тоже? И маленькие тарелочки под хлеб? Господи, неужели даже сервировочное блюдо? Все это – из одного набора, и все – придется выбросить. Ему предстоит начинать с нуля. Как это вообще возможно? Поток ужасающих мыслей обрушивается на него столь внезапно, будто яйцо разбило тарелку о его голову, а не о кафельный пол. Как он сможет выкинуть ее любимые кружки? Как сможет каждое утро готовить одну-единственную чашку кофе на этой самой кухне, где он всегда заваривал две? Сердце Айзека бешено колотится в груди, во рту пересыхает, он стискивает зубы, дыхание снова затрудняется. Они всегда хотели завести собаку. Теперь они этого не сделают. Всегда хотели купить ферму – теперь не смогут. Они всегда использовали именно это слово: «всегда». Теперь единственное «всегда» в жизни Айзека – это тот факт, что Мэри нет и ему придется влачить свое существование без нее. Как он может продолжать цепляться за жизнь, зная, что в ней больше нет и никогда не будет смысла?