скачать книгу бесплатно
Пятничный вечер, столики, подростки на самокатах, разновозрастные парочки («Смотри, этим уже за шестьдесят, а он ей руки целует». «Они тут в Париже что-то такое распыляют наверно?»). Я вдыхаю это что-то, меня потихоньку накрывает, кажется, я сплю наяву.
Усталость, нервный отходняк, голод, мне восемнадцать, максимум двадцать. К чёрту подробности, город какой? Москва, девяносто второй-девяносто третий, ночная Лубянка, палатки с шаурмой, бомжи и общага. Держи меня крепко, не отпускай, а то меня совсем туда затянет.
9
… Успела проклясть и восхититься: премия самый чистый город Европы уходит Парижу[1 - Тогда, в сентябре 2022, задолго до беспорядков и мусорных бунтов это было действительно так.], ура! И наконец-то: после бесконечных минут работы мусорных машин, визга, скрежета и грохота, наступила волшебная тишина, но сон, зараза, ушёл.
На часах 6 утра, получается, я спала не больше четырёх часов. Всю ночь держала тебя за руку или ты держал мою, но никакого неудобства или онемения, все очень естественно, словно так было всегда. Кажется, мы даже заснули в тех же позах, хотя последнее, что ты произнёс: «Оседлала, как пальму» о переплетённых ногах. Ага, значит все-таки во сне я развернулась к тебе спиной. Но руку не отпустила. Или ты не отпустил.
Тихо, хорошо, шуршит дождик, переговариваются первые прохожие. Окно открыто, но не холодно, смотрю, как ты спишь. Минуту-две, но понимаю, что я в этом ничего не нахожу. Никаких – ах, как это мило, смотрела бы вечно, проснуться в одной постели, шарман, шарман! Удивительно, ничего такого, простое недоумение – мусорки тебя не разбудили, мне бы такую нервную систему…
Хочу надеть наушники, но одергиваю себя – стоп, никаких музыкальных маячков. А то еду такая по трассе, бум – и рыдая, влетаю в отбойник. Да ну нах!
… Ты ещё спишь. После душа и утренних ритуалов выхожу в одних чёрных трусиках: никаких кружев, резинок, острых и режущих деталей – мягкий эластик приятно прилипает к влажной попе. Ещё вчера я выудила из твоей огромной сумки серо-полосатое поло, с твоего, естественно, разрешения.
Стою в нём у окна, слегка отодвинув шторы, впускаю утренний свет погулять по твоим волосам. Тебе не нравится, натягиваешь одеяло на голову, но сна не прерываешь.
Как же хорошо! Суббота, семь утра, впереди еще три дня. Облокачиваюсь на решётку окна, смотрю вниз: на краю контейнера с цветами у входа в отель сидит наш ночной портье и читает газету. Газету, Карл! Обычную, бумажную, многостраничную субботнюю газету. Мне с моего третьего этажа хорошо слышен шелест страниц.
Он сидит в пижаме, расслабленный, как сам утренний Париж. Дождик прошел, отель спит, до завтрака ещё час: некуда спешить, не о чем заботиться.
Аня, будь как он, этот прекрасный француз в пижаме, прекрати жевать мысли, выплюнь каку.
Обычный жилой дом напротив. Половина в лесах, строители вернутся в понедельник, и я еще успею насладиться их беззлобным переругиванием и лязгом металлических стропил. Но пока все та же тишина, пустота улиц, сонное качание занавесок в спальнях парижан, кашпо с геранью на балкончиках и одиноким самоубийцей кипарис на крыше, на самом углу, готовый к прыжку.
Интересно, как это жить в центре Парижа? Замечают ли они в суете дней калейдоскоп праздных любовников, обращают ли внимание на недвусмысленные телодвижения за небрежно задёрнутыми шторами? Или им плевать, как с Эйфелевой башни?
Не вижу, но чувствую (как говорят, пятой точкой?): ты на меня смотришь. Вроде ничего не изменилось, но пошла волна по спине, побежали мурашки по бедрам, напряглись ягодицы. Может, я просто замерзла, шутка ли, торчу тут полчаса, а ведь не месяц май?
Хочу проверить свою интуицию: изображаю физкультурницу, потягиваюсь, вдыхая с наслаждением. Поло ползет вверх, ягодицы оголяются, растет сладкое напряжение внизу живота.
– И заметь, никакого целлюлита.
Проснулся, заметил; довольная результатом, не спешу оборачиваться.
– Выспался?
– Иди сюда, замерзнешь.
– Таки вже.
То ли иду, то ли замерзла, фиг разберешь.
Забираюсь к тебе под одеяло, стараясь не касаться ледяными ступнями. Доброе утро, Гриша. Наше первое утро. Рада тебя видеть. Очень.
10
…Мы доедали наши первые паштеты с горячим хлебом, от ощущения сытости и расслабухи меня окончательно развезло. Даже взгляд, и без того близорукий, отказывался фокусироваться на тебе, на вывеске отеля, даже на собственных пальцах, чиркающих зажигалкой.
Но горячий душ, казалось, придал мне сил.
Я вышла в своем длинном, до пола, ночном платье, буквально споткнувшись о твой растерянный взгляд. Да, я так сплю: мне холодно с обнажённой спиной, длинные полы с боковыми разрезами по бедру не сковывают движение, дают ощущение целомудренности и сексуальности одновременно. Глубокий вырез на груди почти ничего не скрывает, но ткань прилегает к телу настолько плотно, насколько это возможно. Близок каравай, да не укусишь.
– Вау, какая! – ни малейшей иронии в голосе, лишь немного замешательства.
– Какая?
– Красивая. Есть в этом что-то… – поискал в воздухе слово, не нашел, просто щелкнул пальцами.
– Викторианское?
Не знаю, чего ты от меня ожидал: безразмерной майки-алкоголички, корсета а-ля Мулен Руж с подвязками, обнаженки ли, но я всегда знала, что буду с тобой именно в нем. Еще с тех пор, как впервые разговаривала с тобой из лондонского отеля.
В моей памяти ты уже гладил меня сквозь этот обычный, без намека на вызывающую эротику, хлопок, проводил ладонями по хорошо заметным под тканью соскам, запускал руки под боковой разрез и скользил пальцами до живота.
Ты был хорошо знаком с этим платьем, только пока этого не знал.
Потом было шампанское из неудобных стеклянных стаканов, позирование вдвоем в зеркале («Иди сюда, обними меня за плечи, да, вот так» – склоняла голову, ловила в отражении черты тех двоих, что зафиксировались в моей памяти сильнее любой фотографии), потом невозможность разорвать поцелуй: стоя, сидя, наконец, лёжа…
Но стоило закрыть глаза, как все эти поезда, очереди, толпы людей, летящий за окном пейзаж, весь этот безумный день понеслись передо мной с отвратительной скоростью.
– Гриш, я правда хочу спать.
– Спи, – не отрывая от меня рук, все с большей настойчивостью прижимая к себе, шептал в ухо.
Дыхание горячее, знакомое и далекое одновременно. Когда-то, давным-давно, я чувствовала его жар на моей шее. Очень давно. Слишком давно.
– Шутишь? Как я могу спать, когда ты меня тискаешь?
– Я понимаю, но пойми меня тоже, я не могу тебя не трогать. И потом, ты обещала потерпеть.
Я помнила тот шутливый разговор, кажется, еще в июне («Раньше я говорила, оставьте меня в покое, не трогайте меня, а сейчас, – трогайте, трогайте, но желающих, увы, нет» «Есть желающие, есть, ты еще взвоешь» «Не волнуйся, три дня я потерплю»).
– Нет, правда, спи, я тут рядом полежу. Отстать не обещаю, но…
Ты потянулся выключить свет.
– Не надо, оставь, а то я совсем перестану понимать, что происходит.
Сейчас вижу, что никакой логики в моей просьбе не было, но оставаться в темноте вдруг стало страшно: мне нужно знать, видеть и понимать, что ты – рядом, и я с темнотой не окажусь одна в Париже, как когда-то в Волгограде. Видеть тебя, чувствовать всем телом, отзываться на прикосновения губ молчаливым согласием, не думая, будет ли продолжение.
Даже не так, боясь его, дразнить и отталкивать тебя.
Отпустить.
Довериться.
Отдаться.
Удивительно пошлый набор глаголов, но мне было все равно. Я так чувствовала, я этого хотела. Но пока не знала, смогу ли я.
Ты с силой сжал мою грудь. От боли и злости я, выдернутая из полудремы, резко села на кровати.
– Не надо так, мне больно.
– Прости, прости, я грубый мужлан, – может хотел пошутить, но я напряглась еще больше.
Села в полулотос, ноги спрятала под одеялом, молчу и жду. «Скажи, ну скажи, что не торопишь», – мысленно молю. Сел напротив меня, взял за руку:
– Анюта, ты не торопись, я подожду, ну насколько получится. Никто никому ничего не должен, на расслабоне, помнишь?
– Не могу на расслабоне, стараюсь, пока никак. Мне важно захотеть самой, чтобы голову снесло, чтобы ни одной мысли: как, зачем, а что потом…
– Не надо потом, давай сейчас. Хочешь спать – спи, не думай обо мне, я научился с собой договариваться. Пара минут, холодный душ и…
Что-то происходит со мной, я смотрю в твои глаза, я касаюсь пальцами твоего лица, внутри тихо и… вдруг возбуждение растекается по телу, резко, толчками, одновременно во всех направлениях. Голова, живот, диафрагма, горло.
Теперь я сама целую тебя, в ушах пульс как бешеный, а полулотос раскрылся в полный, и вот я уже обнимаю тебя ногами, раскачиваясь на твоих бёдрах. Я все чувствую, все твои договоренности с собой летят к такой-то матери, я уже не в силах ждать.
Словно кто-то в моей голове скомандовал: Можно!
– Да сними ты их наконец!
– Да ладно!?
Кое-что я, конечно, забуду, что-то придумаю, но вот это твоё «Да ладно!?» с удивительным выражением радости, недоверия, облегчения… Офигеть, как мне понравилось!
11
– Анюта, какая ты красивая,ты чудесная, ты это знаешь? – гладишь меня по волосам, нараспев повторяя имя, – А фотографии твои ужасные…
– Алле, гараж, а вот это было обидно, это были еще лучшие, и вообще я специально долго ничего не присылала, зная, что они…
– …они ничего не передают, – заканчиваешь мою мысль, – ты совсем другая, ты офигенная, ты изнутри светишься.
– Я рада, что тебе нравится.
– Очень. Я ведь на вокзале волновался, вдруг увижу и… ничего… Ничего из того, что я… Может насочинял чего-то, а ты не такая, и что делать?
– Убежал бы?
– Да нет, притворялся бы…
– Ничего себе, а может ты и сейчас притворяешься?
Молча притянул к себе, вроде как для поцелуя, но вместо этого нежно потерся носом.
– Мы и носами трёмся, как тогда, – только и сказал, совсем не о том, но это и был ответ на мой, по сути, риторический вопрос.
– Ладно, я в душ, не смотри, – мне неловко, я впервые полностью обнажена и пока еще беззащитна. Блин, блин, блин… Мне 16 лет, и я тебя стесняюсь!
И добавляю (совсем не кстати):
– А ты знаешь, если кот и кошка занимаются сексом, а мимо пробегает мышь, то кот продолжит заниматься своим делом, а кошка побежит за мышью, – заканчиваю я, уже вставая под струю воды.
Тебе лишь бы спорить:
– Как же кот продолжит, если кошка убежала? – из душевой я едва слышу твои возражения.
– Вот ты зануда! – перекрикиваю воду, – речь о том, что кошки все всегда контролируют.
Тело красивое, плавное, мягкое, вода бежит по нему, унося остатки стресса вниз по трубам, я улыбаюсь и почти пою. Или на самом деле пою? Я улыбаюсь своим недавним страхам: а вдруг не получится? Но тело умное, оно все помнит, ему не нужна эквилибристика, никакие чудеса на виражах.
1989 год, 18 и 16, что они знали, эти дурные дети, а ведь у них все получалось. И что, собственно, изменилось? Тело немного повзрослело, но все помнит.
12
… Как я и писала: «Кладбища нам не избежать, в хорошем смысле». Вот оно, в минуте ходьбы от отеля. (Куда идти? – За угол и вдоль забора. Ты так все изучила? – А как же!). Я люблю бродить по кладбищам, и в этом нет никакой мистики. Ну, может самую малость.
– Есть что-то такое, что ты хочешь посетить, – спрашивал накануне.
– Ну, я обычно в любых поездках хожу на городские кладбища, в Праге была, в Брюсселе, в Москве, конечно… Очень понравилось в Крыму, караимское… жуткое…
– Зачем?
– Сложно объяснить. Ты спросил, я ответила. Считай это моими ведьминскими заморочками.
На самом деле здесь просто очень тихо и малолюдно, даже в огромном городе – это место, где я отдыхаю. И всегда чувствую, что мне здесь рады.
Я делюсь тем, что приношу с собой: что-то сладкое, алкоголь и монетки, а мне, в этом оазисе душ, возвращается душевный покой, каламбур мне в карму.
Очень ценю твою деликатность: рядом, но держишь дистанцию, вопросов не задаёшь, но отзываешься на призыв – тихонько комментирую что-то интересное, поддерживаешь. Не торопишь. Уважаешь мой странный выбор.
– Обычно я приношу водку, в таких, знаешь, сувенирных бутылочках, но вот нашла дома “Hennessy”, ещё из Дубая, думаю, для Парижа более чем подходит.
– Самое оно.
– … ещё деньги и вкусненького, кому чего не хватает, чтоб не привязался никто.
Понимаю, что несу чушь, но с таким серьёзным лицом, словно рассказываю, как стирать шерстяные изделия, а ты не возражаешь, иронии не выражаешь, внимательно слушаешь. Как и два дня спустя мои инструкции по стирке и сушке свитера.
– Не хило они тут пожили, 80, 90…
– Да, я тоже заметила.
Пинаю листья, перешагиваю корни платанов: их мощные пятнистые тела преграждают путь, молчаливо, как и положено деревьям, осуждающе (как вроде бы им не положено?) нависают надо мной.
Хорошо, но не то. Тихо, но не благостно. Скучно. Никак. Надо двигать к выходу, время только теряем.
