скачать книгу бесплатно
Дело № 1. Приговорить нельзя оправдать
Антон Паладин
Дела Пилатовы #1
Судье Пантелеймону Пилатову каждый день снится сон, в котором он хладнокровно лишает жизни четвероногого друга ради своего спасения. В то же время на стол служителя Фемиды ложится дело по обвинению молодого студента в умышленном убийстве сотрудника милиции. Изучив материалы дела и проведя собственное расследование, Пилатов убеждается в невиновности подсудимого. Но оправдать невинного оказывается не так-то просто. Узнав о намерениях Пилатова, на судью начинается давление со стороны прокуратуры, начальства и высокопоставленных чиновников – никто не хочет потерять заработанные на расследовании «звездочки». Вынося приговор, судья Пилатов стоит перед выбором – поставить под угрозу свою карьеру или приговорить к пожизненному заключению, и стать частью той системы, которую он так ненавидит. Предлагаемое художественное произведение поднимает важнейшие и более чем актуальные для постсоветского общества вопросы морали, чести и справедливости, которые в течение длительного времени остаются также «больными» и неразрешимыми проблемами правоохранительной системы. Книга рассчитана на массовую аудиторию – людей вне возраста, образования и социального статуса, которым, однако, небезразлично, как и в какой стране жить.
Антон Паладин
Дело № 1. Приговорить нельзя оправдать
Пролог
Погоня приближалась. Боцман – немецкая овчарка, высунув влажный язык, бежал рядом.
Извилистая, словно тело змеи, дорожка вилась куда-то вверх, в горы.
Они ускорили темп. За поворотом тропинки показалось чёрное пятно входа в пещеру.
Он забежал вовнутрь и позвал за собой четвероногого друга.
Огляделся. Убежище выглядело достаточно безопасным. Тёмные своды пещеры, словно молниями, были изрезаны жилами неизвестной ему блестящей кристаллической породы.
Снаружи вновь послышались шум и крики преследователей.
Он забился в дальний угол, спрятавшись за каменным выступом, и, тихонько свистнув, подозвал к себе пса.
Прошло какое-то время – может быть минута, а может, и вечность!
Ожидание худа – хуже самого худа.
Боцман лежал рядом и громко дышал. Его верные черные, слегка слезящиеся глаза, смотрели туда же, куда и Он – на светлое пятно входа в пещеру.
Звук погони приблизился.
Внезапно луч фонаря прорезал темноту грота. Бледный диск заскользил по черному граниту пещерного свода.
Он разглядел на светлом фоне входа в убежище чью-то неясную фигуру.
Тёмный силуэт с фонарём в руке постоял ещё какое-то время, разглядывая мрачные своды, и исчез так же внезапно, как и появился.
Он лежал, затаив дыхание, зажимая рукой пасть овчарки, и шептал успокаивающе:
– Тише, дружище, не шуми, умоляю!
Наконец шаги преследователей начали удаляться, как вдруг пёс заворчал, и вывернувшись из рук, громко залаял.
Вдали послышались крики – они услышали собачий лай. Он быстро выбежал из пещеры. Боцман, бодро махая хвостом, последовал за ним, не переставая гавкать.
– Тише, дорогой, тише! Умоляю тебя, не шуми, глупая ты псина! Если они догонят нас, мы погибнем! – шептал Он собаке.
Погоня приблизилась. Позади послышался какой-то грохот и шум.
Уже отчетливо слышались голоса преследователей, но слов разобрать он ещё не мог.
Нужно было что-то предпринимать. Слева от тропинки виднелись заросли кустарника. Недолго думая, он с головой бросился в колючий терновник. Острые, словно иглы, шипы оцарапали его тело и разодрали кожу. Одежда мигом превратилась в лохмотья.
С трудом продравшись сквозь густые заросли, Он нашел просвет и забрался в эту естественную нишу. Затем подал знак собаке следовать за ним.
Боцман бойко залез в убежище: густая шерсть защищала его тело от мерзких шипов.
Он обнял пса и прикрыл рукой его пасть.
Замерев и пытаясь не дышать, Он вглядывался сквозь заросли, пытаясь разглядеть преследователей.
Он не знал, кто эти люди, которые гонятся за ними. Он не знал – почему? Он даже не знал, откуда взялась эта овчарка…
У него не было ни одного ответа. Он знал лишь одно, и точно – если погоня их обнаружит, то эти люди убьют и его, и собаку! И еще он знал, что этот пёс – его друг. Он не знал, откуда ему это известно, но Он был уверен на все сто процентов в этих двух вещах.
Погоня приблизилась, и Боцман снова занервничал. Пёс вновь хотел залаять на преследователей, и Он понял, что если не предпримет что-нибудь немедленно, то они погибнут оба. И вдруг Он осознал, что единственный способ выжить для него – это убить собаку! Убить друга!
Но как же Он мог сделать это? Перед ним стал выбор: принять единственно возможное решение в сложившейся ситуации – убить Боцмана; и второй – оставить пса в живых и, как следствие, умереть от рук преследователей вместе с овчаркой!
Он вынужден был принять это сложное решение в ту же секунду, пока пёс не залаял снова, как там, в пещере!
Он шептал Боцману:
– Ну почему? Почему ты не можешь помолчать? Зачем ты хочешь выдать им нас, глупая ты псина?!
Он закрыл глаза. Мысли свернулись в какой-то клубок, спутались в невероятно сложный гордиев узел. Бритва Оккама?! Все знания о мудрости тысячелетий и трактаты ученых философов, которые Он прочитал где-то, когда-то, вмиг потеряли для него свою цену!
Что могли знать эти мудрецы и мыслители о выборе?!
Как поступить? Что делать? – извечные вопросы. Он не знал, подчиниться ли Ему суровой логике и замарать душу и совесть, или погибнуть вместе с этим тёплым живым комочком шерсти, который смотрит сейчас на него такими искренними и преданными глазами!
– Глаза! Господи, как же я могу убить это живое существо? Ведь оно смотрит на меня так преданно? Он же верит мне! Он надеется на мою защиту! – шептал Он себе. – О, Всевышний! Зачем ты послал мне такое непосильное испытание?!
Шаги приблизились. Он мог теперь даже различать отдельные слова, чувствовать дыхание и запах преследователей.
У него вдруг возникла надежда на то, что, может быть, «они» не убьют их. Но какой-то внутренний голос моментально отрезал, обрубил невидимым лезвием все мысли о капитуляции.
Нет! – Они точно их убьют! Это и было то самое испытание выбором, и необходимо было сделать этот выбор немедленно!
Он вдруг вспомнил о семье, о родных и близких ему людях. Он подумал, что не может умереть и оставить их одних! Ведь они так нуждаются в нём!
Решение было принято!
Но какой-то червячок всё ещё глодал Его душу: ведь Он попросту старается оправдать для себя убийство друга ради спасения своей никчемной жизни, оправдаться перед своей совестью!
Преследователи подошли совсем близко. Он различал уже их грязную обувь сквозь колючие ветки кустарника. Боцман тоже почуял их! Пёс оскалился, обнажив свои острые и белые, как снег, клыки.
Решение было принято! Он выхватил нож и занёс его над животом собаки. Рука пошла вниз, лезвие мягко вошло в ткани и пронзило сердце животного.
Он почувствовал, как липкая и тёплая кровь залила Его руку.
Он убил пса, убил Своего друга! Он видел, как тускнеют глаза собаки, слышал, как овчарка испускает дух!
Боцман умер, не издав ни единого звука, словно понимая, что может навлечь опасность на своего хозяина…
Господи! Что же Он наделал?! Проклятый трус! Он погубил своего друга, спасая собственную шкуру!
Нет! Он больше не мог лежать в укрытии. Он схватил на руки собаку и с диким криком выскочил на тропинку…
Преследователей не было! Погони не было! Не было никого…
Слёзы покатились по его щекам. Он ненавидел себя за предательство друга и собственной совести. Он бросился вперёд с мёртвой овчаркой на руках: быть может, ещё удастся её спасти…
Скорее, скорее туда – к шоссе, в больницу! Скорее, Он должен спасти жизнь своему бездыханному другу!..
Глава первая. «Белый ворон» Пилатов
Судья проснулся.
Лоб Пантелеймона Пилиповича Пилатова покрывала холодная испарина, а сердце бешено колотилось в груди.
– Опять этот кошмар! – прошептал он, облизывая пересохшие губы.
Сон снился ему уже целую неделю. Этот пёс преследовал судью, словно тень. Каждую ночь он убивал эту овчарку, каждый раз он думал, как её потом спасти!
Пантелеймон Пилипович, судья районного суда, поднялся с постели и, стараясь не разбудить жену, прошел в ванную комнату.
Умывшись и приведя себя в порядок, Пилатов посмотрел на своё отражение в зеркале.
На судью из блестящего серебром прямоугольника уставилось измученное ночными кошмарами лицо человека с умными глазами.
Глубокая морщина прорезала сорокалетнее чело, – это была печать, наложенная на судью его профессией, сопряженной с эмоциональными стрессами. Для чувствительного характера этого человека неимоверно тяжким оказалось выбранное им бремя служителя Фемиды – слишком близко к сердцу принимал он судьбы подсудимых, которым выносил приговоры. И слишком сильно Пилатов ненавидел полную изъянов систему правосудия в новом государстве, кое-как сколоченную из осколков старого тоталитарного режима. «Систему», в которой лицемеры, оборотни и казнокрады, попав на скамью подсудимых, в худшем случае ограничивались несколькими годами тюрьмы, а в большинстве своём обходились условными сроками. В то же время молодые оступившиеся люди, не совершившие ничего ужасного с человеческой точки зрения, но лишенные возможности платить огромные суммы, или бедные селяне, похитившие курицу, велосипед или мешок картошки, обрекались Уголовным кодексом на долгие годы заключения.
Сильно отличалось также отбывание якобы единого для всех наказания: богатые мошенники сидят в камерах со всеми удобствами и привилегиями, а «простые смертные» задыхаются в душных перенаселенных казематах следственных изоляторов или общих бараках «исправительных» колоний.
Нет, Пантелеймон Пилипович не считал себя поклонником идеалов Маркса и Энгельса, и не желал богатым смерти, а бедным власти. Наоборот, более глупой идеологии, рассчитанной на необразованные массы, способной разлагать общество и искоренять человечность, он не знал!
Пилатов не был против богатства, но он был против бедности! Судья был против «мажоров», против олигархов, политиканов и бандитов, разъедающих, словно ржавчина, человеческий социум.
В молодости, припавшей на зарю появления нового демократического государства, в то время, когда многие выбирали путь коммерции и лёгкого зарабатывания денег, Пилатов выбрал путь справедливости. Именно тогда, видя, что творится в разваливающейся империи, он решил стать судьей и приложил для этого немало усилий.
Будучи молодым, Пантелеймон Пилипович допоздна сидел в университетских библиотеках, пока его не выгоняли оттуда сторожа. Он учил кодексы, законы, теорию права, с упоением зачитывался философскими трудами о справедливости и неотвратимости наказания. Он изучал и религии народов мира, поскольку испокон веков именно религии закладывали в людей понятие морали, служили первыми «уголовными кодексами». Он изучал и познавал для того, чтобы в будущем вершить настоящее правосудие и верно служить слепой Фемиде, карая её мечом негодяев и укрывая крылом защиты невиновных!
После окончания университета Пилатову удалось устроиться помощником судьи, и уже тогда он в бессильной злобе стискивал зубы и прятал налитые кровью от негодования глаза, видя, как отправляют на долгие годы в места не столь отдалённые людей не очень виновных или невиновных вовсе. Тысячу раз Пилатов дивился безразличию судей и государственных обвинителей, закрывающих глаза на вопиющие противоречия в материалах уголовных дел. Закрывающих лишь потому, что снять обвинение с человека для прокурора или вынести оправдательный приговор для судьи равнялось признанию оных в собственной некомпетентности!
Сколько тысяч людей пострадало от карьерных амбиций стражей правосудия и правопорядка, раздувающих громкими словами мелкие дела, где простого хулигана в суде выставляли едва ли не серийным маньяком, подростка, покурившего травки, – королём наркобизнеса, а студентов-химиков, из баловства или юношеской глупости взрывающих на пустыре самодельные петарды, – опасными террористами.
Нет, тогда, в молодости, Пантелеймон Пилипович был уверен, что, став судьей, не посмеет уподобляться тем, кого так презирает.
А потом Пилатов стал судьей.
Сначала его избрали на пять лет, и он не смог эти годы быть таким справедливым, как хотел, опасаясь, что ему не продлят судейства. Ведь, думал он, тогда не сможет никому помочь!
А всё потому, что «судья-пятилетка» слишком уязвим для Системы.
Именно в тот период Пилатов напрямую столкнулся с распространённой практикой, когда прокуроры, высокие милицейские чины и государственная служба безопасности давят на судей, указывая, кого нужно «отмазать», а кого «упаковать» – и надолго.
Пилатов из кожи вон лез, чтобы найти хоть какое-то равновесие на неустойчивом плоту своей карьеры, пытаясь при этом не «скурвиться», не стать подонком или марионеткой в руках чиновников, которым лень работать или ловить преступников «по закону». Ведь давно известно, что гораздо проще «слепить» уголовное дело, а потом любыми правдами и неправдами «продавить» его в суде.
Пилатов даже придумал несколько уловок и хитростей, чтоб обвести вокруг пальца наглых прокуроров и чиновников и причинить как можно меньше вреда подсудимым, когда он видел, что их дела шиты белыми нитками. Позже судья старался вообще не брать подобных дел, чтобы не взваливать на совесть ответственности за чужие души. А если и попадались подобные случаи, то он всячески затягивал их рассмотрение в надежде на то, что сшившие дело чинуши сами попадут в жернова Системы и «удавка» ослабится достаточно, чтоб помочь их несчастным жертвам.
Несмотря на все свои усилия, Пантелеймон Пилипович так и не смог добиться полной независимости от «Системы». Он не мог вершить правосудие так, как мечтал это делать в молодости, – судить по чести и совести.
Прошли годы, у Пилатова родились дети, ставшие ещё одним фактором, влияющим на его объективность и непредвзятость: семья была слишком сильным рычагом давления на принципиальность всех служителей Фемиды.
Нет, не смог Пантелеймон Пилипович Пилатов воплотить в жизнь свои молодые амбиции – стать тем, кем он мечтал быть: абсолютно честным, справедливым и объективным судьей, непредвзятым защитником невиновных и грозой преступного мира!
По сути, Пилатов стал почти таким же, как и те, кого он сам так сильно презирал в молодости, хотя, в отличие от них, судья не отказался от амбиций когда-нибудь стать действительно справедливым слугой Фемиды, и это причиняло ему постоянные неприятности.
Пилатов тяжело вздохнул и подставил голову под струю холодной воды.
Разум немного прояснился. Неприятные мысли отступили. Судья снова посмотрел в зеркало и попытался улыбнуться. Однако улыбка далась ему не сразу. Обратная связь нервной системы, сработав через несколько секунд, заставила Пилатова улыбнуться по-настоящему.
Такой аутотренинг Пантелеймон Пилипович подглядел как-то в одной научно-популярной телепередаче, и теперь регулярно повторял нехитрое упражнение каждое утро. В силу своей деятельности судья обязан был уметь контролировать выражение своего лица и имитировать его «каменную» непроницаемость.
Когда судья принял душ и вернулся в спальню, часы на тумбочке возле кровати показывали шесть утра.
Пилатов поцеловал свою ещё спящую жену, заглянул к детям, и после лёгкого завтрака направился на работу.
Глава вторая. Криминальные полуфабрикаты
Майское утро выдалось на редкость приятным. Лучи не проснувшегося толком солнышка зажигали небо на востоке багряно-сиреневым заревом. Невидимые птицы радостно встречали начало нового дня веселым чириканьем. Прохладный воздух наполняли весенние ароматы цветущей сирени и свежей, еще не испачканной городским смогом зелени на деревьях.
Здание суда всё ещё пустовало: не было возни в коридорах, украшенных развешенными по стенам досками уведомлений и регламентов; не суетились, бегая за пивом и сигаретами, конвоиры, стерегущие привезённых на суд арестантов; не слышались рыдания, споры или редкий смех родственников, адвокатов и юристов в курилках и на лестничных пролётах. Тишина окутывала сонный храм Фемиды перед началом нового рабочего дня.
Пантелеймон Пилипович пришёл на работу первым.
Служащий ведомственной охраны, дремлющий возле проходной, оборудованной турникетом и металлоискателем, сонно поприветствовал судью:
– Добре утро, Ваша честь! Вы сегодня даже раньше, чем обычно?
– Да, Максим Викторович, – улыбнулся охраннику судья, помнящий по имени-отчеству всех работников суда, в котором работал, – от охранника до уборщицы. – Не спалось что-то, вот и решил «подышать росой»! Заодно ознакомлюсь с делом, которое сегодня начинаю рассматривать.
– Не бережете Вы себя, Пантелеймон Пилипович! – покачал головой охранник, обладающий иронически подходящей его профессии фамилией Стражников. – Наверное, ни один судья не изучает дела так дотошно, как Вы!
– Бросьте, Максим Викторович, быть может, я попросту глупее, и мне требуется больше времени, чтобы вникать в суть дела, чем другим, – улыбнувшись, ответил Пилатов, пытаясь побороть турникет, вечно выплёвывающий его пластиковый пропуск. – Видите, я даже с этой адской штукой справиться не могу!
