скачать книгу бесплатно
– Так кончился он, за ним тоже в райцентр бежать надо! Но аптека там все равно закрыта!
И тут я замечаю, что эта противная Сонька делает какие-то знаки дяде Мише, а тот отрицательно качает головой. Тогда Сонька сердито машет рукой и говорит:
– Пошли!
Я молча одеваюсь и вслед за чучелом выхожу на улицу.
Глава 8
Мы идем в кромешной темноте очень быстро. Точнее, быстро идет Сонька. В руках у нее фонарь, я же заметно отстаю от нее, потому что там, где я иду, света от фонаря нет. А еще и потому, что чучело это несется, как ракета, ну как за ней угнаться? А еще и потому, что, если честно, за сегодняшний день я просто вымотался. А она останавливается время от времени и шипит, как змея:
– Свалился на мою голову! Бегай теперь с тобой по всему поселку. И чего тебе дома в Москве не сидится?
Я не знаю, сколько мы идем: десять минут или два часа – из-за этого зуба совсем потерял счет времени, пока, наконец, не останавливаемся возле скособоченной, вросшей в землю избушки. Сонька стучит в окно.
– Открыто! – доносится старческий голос, и от этого голоса в голове будто бы опять взрываются крошечные бомбочки. Пых-пых-пых!!!
Пройдя через темные сени, оказываемся в большой неуютной комнате. За столом, скрючившись, сидит усохшая бабулька и размачивает в чае сухарь. Теперь уже я не знаю, что меня больше беспокоит – зуб или взрывы бомбочек в голове, от которых она, кажется, вот-вот лопнет.
Словно во сне, слышу голос Соньки:
– Баба Груня, помочь надо. Человек зубом мается.
– Вижу, – не глядя на меня, отзывается та и, вынув из стакана, подносит сухарь ко рту. – Садись, голубь ясный. – Я опускаюсь на стоящий рядом сундук. – Откель будешь-то?
– Из Москвы, баба Грунь, – отзывается Сонька. – Зуб у него болит.
– Конечно, болит, – соглашается баба Груня. – Ладно, потом допью.
Она выходит из-за стола и, скрючившись, направляется ко мне. И чем ближе подходит, тем сильнее кружится голова, в которой продолжают взрываться все те же бомбочки – пых, пых, пых! Я поднимаю глаза, встречаюсь с бабой Груней взглядом, и воображение на мгновенье переносит меня в кошмарный сон, который преследует меня по ночам с самого детства.
– Баба Груня! – будто сквозь толстый слой воды, слышу я взволнованный голос Соньки. – А че это он такой белый! Посмотрите на него!
– Вижу… – это уже баба Груня. – Счас пройдет. Найду только кое-что. Где же она? Запамятовала, ей-богу! Ведь намедни же ей рожу Петровне выводила! – Словно в тумане, вижу, как заходит она за печку и появляется оттуда радостная, держа в руках замызганную красную тряпицу. – Вот она, родимая! Ну, все! Теперь, голубь ясный, считай, что зубной боли будто и не бывало!
Подходит ко мне и, смачно плюнув на середину тряпки, быстро прикладывает ее к моей щеке. В другое время я бы дернулся от такого «лекарства», но сейчас мне абсолютно все равно. Лишь бы помогло.
– Болеть будет до тех пор, пока не войдешь в калитку Мишки. Ну, Михаила, то бишь. Как только переступишь невидимую черту, все как рукой снимет, – говорит баба Груня. – И еще… – Она смотрит на меня таким странным взглядом, что я на несколько секунд перестаю чувствовать и боль в зубе, и разрывающиеся бомбочки в голове. – Серебряная гора… Не вздумай подниматься на Серебряную гору! – приказывает она, и мне почему-то кажется, что ей известно то, что мне еще только предстоит узнать. – Ну все, можно идти!
Мы выходим с Сонькой на улицу – бомбочки в голове уже не разрываются, а вот зуб болит по-прежнему. Сонька продолжает нудить, что я своим появлением испортил ей весь вечер, а может, и всю ее жизнь. Что она должна что-то репетировать с девчонками, а вместо этого ей пришлось вести меня чуть ли не через весь поселок к бабе Груне.
И вдруг в одно мгновенье боль исчезает, и я вижу крыльцо, приветливо распахнутую дверь, из которой выглядывает дядя Миша. Оборачиваюсь, а позади калитка. Все в точности так, как сказала баба Груня.
– Ну как? – с беспокойством спрашивает дядя Миша.
– Все хорошо!
Я поднимаю глаза и вижу, что на небе звезд будто бы больше, чем песчинок на дне реки, а прямо над домом, словно желтый шар, висит полная луна.
Глава 9
Теперь, когда все отболело, я понимаю, как хорошо жить на свете! Как хорошо жить, когда ничего не болит – ни зуб, ни голова, даже несмотря на то, что Сонька и за столом продолжает нудить. Вдруг она затихает, вскакивает, обувается, надевает дубленку и шапку.
– Эй, куды ты? – кричит дядя Миша. – Куды настрополилась? Десятый час уже!
– К Вальке сбегаю. Предупрежу, что завтра в школу не приду. Гость же у нас.
И тут же строит мне страшную рожу и показывает язык.
– Осторожнее там. И быстро! Говорят, уже по поселку души этих замученных стражников бегают!
Хлопает дверь. Дядя Миша говорит:
– Заработков здесь нет, вот ее родители и рванули в Якутию алмазы добывать вахтовым способом. А ее куды? Ко мне и пристроили.
Меня клонит в сон, кажется немыслимым расстояние, которое пришлось сегодня преодолеть. И откуда только силы взялись? Но еще сильнее усталости желание узнать, есть ли здесь, в Благодатном, Шеф и Шахматист. Этот вопрос мне почему-то не дает покоя, даже несмотря на то, что Геннадий Борисович сказал, будто все это фантазии Бурелома. И я рассказываю дяде Мише о подслушанном в поезде разговоре.
– Ой, да Бурелом чего только не придумает! – восклицает дядя Миша. – А уж про Шефа и какого-то там Шахматиста вообще молчу, такую чушь только он и мог сочинить. А вот про души замученных стражников кое-что расскажу.
Оказалось, что в XVII веке в этих местах в одной из сопок были обнаружены небывалые запасы руды, содержащей серебро. Потому-то сопку эту и назвали Серебряной горой. Труд по добыче руды тяжелый, выматывающий, вот и решило царское правительство, что этим должны заниматься ссыльно-каторжные. А в 1917 году после февральской революции председатель Временного правительства Александр Керенский издал указ об освобождении политкаторжан, которых здесь было больше двухсот. После их отъезда остались только уголовники. К тому времени запасы руды иссякли, и каторжников, которые отбывали срок по особо тяжким статьям, нужно было перевести в другое место, за сто километров отсюда. Это было поручено горному инженеру Василию Епанчинцеву.
И вот в назначенный срок Епанчинцев, двадцать уголовников и шесть стражников отправились в путь. По дороге инженер решил завершить кое-какие дела на шахте, после чего вход в нее завалить камнями.
И вот здесь, по словам дяди Миши, и начинается самое непонятное.
Оказалось, что до нового места они не дошли, а тела уголовников несколько дней спустя были найдены в лесу, неподалеку от Лысой сопки. Уголовников, но не горного инженера. А еще через несколько дней были обнаружены и тела стражников. Они были прикованы кандалами к крепежным стойкам почти у самого выхода из шахты. Сам же Епанчинцев исчез.
Вскоре появилась легенда о том, как будто в темное время суток по дороге, что идет вдоль леса, ходят души замученных стражников. Они же на вершине Серебряной горы жгут костры. Прошло время, и легенда почти забылась. И вот теперь происходит что-то непонятное. То, о чем говорилось в легенде, как будто бы стало реальностью.
– Но ведь такого, Петька, просто не может быть! – говорит дядя Миша. – И мы решили разобраться, что происходит. Мы – это я и мои друзья, братья Георгий и Григорий. Выбрали день, точнее, вечер чтобы подняться на вершину Серебряной горы и посмотреть, кто на самом деле устраивает там иллюминацию. И как раз в тот вечер, меня ка-а-к прижмет радикулитище – ни встать, ни разогнуться. Я говорю Георгию и Григорию, подождите, мол, с недельку, приду в себя, и сходим на гору. Куда там, они даже слушать не стали, пошли одни. И не вернулись.
– А их искали?
– Конечно, и полиция, и волонтеры, но так и не нашли. А к Серебряной горе местные теперь боятся и приближаться. Ой, Петька, тут много чего можно порассказать, но уже и не хочется. Тем более на ночь глядя. Лучше давай-ка вот что…
Он уходит в комнату и возвращается, держа в руках ученическую тетрадь в клеточку, простой карандаш, и начинает что-то чертить.
– Это, Петька, Серебряная гора. Конечно, я там никогда и не был, я ж на другой, уже на новой шахте работал, но знаю, что старая шахта устроена так. – И рисует в тетради какую-то дугу. – И если это так, то получается, что внутри гора полая. И если б, Петька, мы бы там очутились, то увидели бы это. – И проводит под первой дугой две параллельные линии. – Это, Петька, длинный и широкий каменный тоннель. Он называется штольня. А вот здесь, – дядя Миша рисует внутри тоннеля вертикальные линии, – крепежные стойки. К ним-то и приковали стражников. Понял?
– Угу…
– И вот, Петька, от этого широкого тоннеля в разные стороны отходит множество узких коридоров. Они называются квершлагами.
Я из приличия делаю вид, что мне это жутко интересно, хотя давно уже хочу спать, и спрашиваю:
– А квершлаги могут соединяться между собой?
– В такой старой шахте, как эта, наверное, да. В каком-то месте может обвалиться порода, и тогда такое возможно. Но это чисто гипотетически, Петька.
В какой-то момент я уношусь мыслями в родную Москву и прихожу в себя, когда дядя Миша рассказывает о каком-то ведьмаке Саянском.
Мой мозг уже отказывается воспринимать что-либо. До меня доносятся обрывки фраз, но я уже ничегошеньки не понимаю. Саянский… Ведьмак… Мобильная связь… Интернет… Ожившие души замученных стражников…
– О, да ты, я смотрю, засыпаешь. Пойдем-ка со мной, – произносит дядя и ведет меня в комнату.
Я с трудом стягиваю с себя одежду, падаю в кровать и погружаюсь в сон с полной мешаниной в голове: души замученных стражников, костры на Серебряной горе, устройство шахты и баба Груня…
Глава 10
Просыпаюсь рано от того, что меня будто бы кто толкнул. Но почему так темно? Неужели в городе отключили электричество? Постепенно доходит, что я нахожусь не дома, а на островке былого российского благополучия.
Какое-то время лежу, прислушиваюсь к своим ощущениям, как рекомендовал профессор Политатуйко. Вот только не всегда у меня получается прислушиваться. Точнее, прислушиваться-то получается, только я не успеваю сопоставлять эти ощущения с фактами.
Невольно ловлю себя на мысли, что, как ни странно, с тех пор, как я вышел из поезда, ни разу не вспомнил ни о Попове и его дружках, ни о бутербродах, пирожках или мороженом. И понимаю, что мне уже почему-то не хочется отсиживаться дома у дяди Миши, мне интересно узнать, что же происходит в Благодатном. И сам себе удивляюсь. Удивляюсь тому, что у меня появилось желание что-то делать. Но вот хватит ли сил?
И тут же в голову приходит, наверное, безумная мысль: а не уговорить ли дядю Мишу сходить к Серебряной горе? Так хочется увидеть ее вблизи. Но вряд ли он со своим радикулитом захочет составить мне компанию.
А может, предложить это Геннадию Борисовичу? Ведь мы же увидимся с ним в школе, когда будем меняться одеждой. Вот и спрошу – не захочет ли он проводить меня до Серебряной горы сегодня или завтра.
И я уже размышляю о том, сколько времени займет дорога к ней: в одну сторону часа два, наверное, если не больше. Значит, туда и обратно где-то часа четыре… Ужас-ужас! Смогу ли я осилить такой путь? Сейчас мне кажется, что я смогу все, но надолго ли хватит такой решимости и главное – сил?
Встаю, включаю свет, одеваюсь, достаю телефон, чтобы посмотреть, что происходит в мире. В отличие от одноклассников, я всегда интересуюсь последними событиями, к этому меня с детства приучили родители. А как еще может быть, если отец у тебя журналист (года три назад он стал редактором журнала «Родные просторы»). И вспоминаю, что Интернета, как и мобильной связи, здесь нет. Нахожу в гаджете какую-то примитивную игру для первоклашек, в которой шарик разбивает кирпичики, и… обо всем забываю. Удар, еще удар, тьфу ты, шарик пролетает мимо, одна из трех жизней потеряна. Осталось две. Еще удар, еще, еще много ударов, и, наконец, последний кирпичик рассыпается и исчезает. Шарик – победитель! Вот бы и мне стать таким же шариком-победителем! Увы, я толстый, неуклюжий и… пассивный. И вряд ли что-то удастся изменить.
Вдруг хлопает входная дверь, и дом наполняется громким девчоночьим визгом.
– И-и-и!
– И-и-и!
– И-и-и!
– Ой, батюшки!
– С ума сойти!
– Я думала, что это мерещится, а это…
Слышу сердитый голос дяди Миши.
– Чего примчались ни свет ни заря! Вместо того, чтобы в школу идти, визжат, как оглашенные!
– Так гость же у вас, – доносится из комнаты тонкий девчоночий голос. – Вот и решили взглянуть на него, а там, на улице, почти рядом с вашей калиткой…
– И-и-и-и!!!!
– Ну че, И-И-И-И-И, че визжите? По-человечьи говорить разучились?
– Там, дядь Миш, она стояла. Или он, не знаю, как правильно. Призрак стоял. Душа, наверное, одного из стражников. Возле вашей калитки… Такая… желтоватая…
– Ну и чего визжать? А тебе, – это он уже, наверное, обращается к Соньке, – сколько раз можно говорить, чтобы не шаталась по вечерам по поселку. Вот куда ты вчера на ночь глядя поперлась?
– Я ж говорила, дядь Миш, к девчонкам пошла, предупредить, что сегодня в школу не приду.
– Вот они и притащились! Да еще с криками! Поди и гостя разбудили, безголовые!
– Так мы и пришли, дядя Миш, на него посмотреть. Интересно же!
Мы только в щелочку заглянем и все!
Я мигом достаю из рюкзака блокнот, ручку и, усевшись на кровати, делаю вид, что пишу. Пусть знают, какой я умный!
Из-за дверей слышится шепот:
– Толстый!
– Дык че ты хочешь, москвич! Москвичи знаешь, сколько съедают! Вся страна их кормит!
– А че это он нарисовался?
– Че-че, каникулы у них сейчас! – это Сонькин голос. – Вот и решил прокатиться.
– Ни фига себе! Все школьники учатся, а они отдыхают!
– Да у него школа какая-то… как это… новационная…
– Ой, смотрите, а рожа-то!
– Че рожа?
– В прыщах вся. Надо же, какой некрасивый!
– Ладно. Хватит, отойдите! – сердится дядя Миша. – Верка, Зойка, Валька, чего уставились?
– Все, девчонки, идите, в школу опоздаете! – приказывает Сонька.
– А ты че?
– Че, забыли? Марь Иванне передайте, что прийти не смогу. Гость все-таки. Из Москвы.
– Счастливая… – вздыхает кто-то из девчонок, и я не могу понять, чему завидует: тому, что гость из Москвы, или тому, что можно пропустить занятия. Скорее всего, второму.
За завтраком начинается спор. Сонька отказывается вести меня к Геннадию Борисовичу.
– Как это ты не пойдешь? – возмущается дядя. – А для чего ж тогда с занятий отпросилась?
– Выходной устроить.
– Но ведь это гость, ему надо поселок показать, до школы довести, чтобы он вещи свои забрал! Не полетит же он в Москву в валенках и телогрейке!
