Моя рыба будет жить

скачать книгу бесплатно

…в газиллионах миль в пространстве и времени, прекрасный, как Земля, с точки зрения космонавтов из глубокого космоса – нас с папой, живущих на космическом корабле, скитающихся в холодной черноте.

Было еще только четыре, но снаружи уже становилось темно. Дождь прекратился, но воздух до сих пор был прохладным и влажным. Они шагали по сырой траве. Оливер придержал для Мюриел дверцу машины, но тут вдруг его внимание привлекло внезапное движение над головой. Он взглянул и указал вверх:

– Смотрите!

На ветке большелистного клена, среди густых теней сидела одинокая ворона. Она была блестящая, черная, с характерной выпуклостью на лбу и толстым загнутым клювом.

– Странно как, – сказала Мюриел, – похоже на джунглевую ворону.

– Мне кажется, подвид, – сказал Оливер. – Corvus japonensis…

– …также называемая большеклювой вороной, – отозвалась Мюриел. – Очень, очень странно. Ты думаешь?..

– Ну да, – ответил Оливер. – Он просто возник в один прекрасный день. Я думаю, он приехал на дрейфующем мусоре.

– Заглянуть решил, – сказала Мюриел. Она знала об их отвращении к внезапным визитам и находила это забавным.

Ворона расправила крылья и скакнула вдоль по ветке.

– Откуда ты знаешь, что это «он»? – спросила Рут.

Оливер пожал плечами, будто вопрос был несущественным, но Мюриел кивнула.

– Хорошо подмечено, – сказала она. – «Он» может быть и «она». Бабушка Ворона, или Т’Этс, на языке слиаммонов. Она из магических предков, которые могли менять облик, превращаясь в животное или человека. Она спасла жизнь своей внучки, когда та забеременела и отец приказал племени бросить ее. Отец приказал ворону П’а погасить все костры, но Т’Этс спрятала тлеющий уголек в раковине для своей внучки и спасла девушке жизнь. Девушка родила семерых щенят, которые потом сбросили шкуру, превратились в людей и стали народом слиаммонов, но это уже совсем другая история.

Упершись рукой в кузов, она медленно опустилась на водительское сиденье. Рут помогла ей, поддержав под локоть.

Ворона наблюдала за происходящим со своей ветки. Когда Мюриел надежно устроилась внутри, она вытянула шею и издала единственное хриплое «кар».

– И тебе тоже до свидания, – сказала Мюриел, запуская мотор, и помахала ей рукой. Ворона склонила голову на бок и смотрела, как машина медленно движется по извивам длинной подъездной дороги, становится все меньше и меньше и исчезает, наконец, за поворотом среди высоких деревьев. Оливер пошел в сад сорвать к ужину зелени, но Рут осталась у поленницы постоять еще и понаблюдать за вороной.

– Эй, ворона, – сказала она.

Ворона склонила голову набок. Ке, – ответила она. – Ке, ке.

– Что ты здесь делаешь? – спросила Рут. – Чего тебе надо?

Но в этот раз ворона не ответила. Она просто смотрела прямо на Рут черным блестящим глазом. И ждала. Рут была уверена, что ворона чего-то ждала.

Нао

1

Трудно писать о вещах, которые случились в прошлом давным-давно. Вот Дзико рассказывает мне все эти дико интересные истории из своей жизни – ну, как ее идола, знаменитую анархистку и антиимпериалистку Канно Сугако, повесили за измену Родине, или как мой двоюродный дед Харуки № 1 погиб, атакуя американский военный корабль, выполняя самоубийственное задание, – и все кажется таким реальным, пока она говорит, но потом я сажусь записывать, и истории ускользают, ощущение реальности уходит. Прошлое – странная штука. Нет, правда, оно вообще существует? Ощущение такое, что существует, но где? И если оно существовало, но сейчас не существует, то куда оно делось?

Когда старушка Дзико говорит о прошлом, глаза у нее словно обращаются внутрь, она будто вглядывается во что-то, погребенное в глубине, в мозге костей. Глаза у нее мутно-голубые из-за катаракт, и, когда она вглядывается вот так внутрь себя, она будто уходит в иной мир, замерший в глубине льда. Дзико называет свои катаракты куугэ, это значит «цветы пустоты»[54 - Куугэ

 – буквально «пустота» или «небо» + «цветы»; идиома для катаракты; также название главы 43 из Сёбогэндзо Догэна, учителя дзэн. Кандзи ку

имеет несколько значений, в том числе «небо», или «пространство», или «пустота», как в

(небесный солдат). Выражение небесные цветы относится к помутнению зрения от катаракты, но в традиционном буддийском понимании цветы в небе означают иллюзии, кармические препятствия на пути личности. Догэн, похоже, интерпретирует выражение заново как «цветение пустоты», другими словами – состояние просветления. Все вещи в мире, говорит он, – это вселенское цветение пустоты.]. Мне кажется, это красиво.

Прошлое старой Дзико очень далеко, но даже о прошлом, которое случилось не так давно, как, например, моя собственная счастливая жизнь в Саннивэйле, писать довольно трудно. Эта счастливая жизнь кажется реальнее, чем моя реальная жизнь, существующая сейчас, но одновременно это как воспоминание какой-то совершенно другой Нао Ясутани. Может, той Нао из прошлого на самом деле никогда и не было, кроме как в воображении этой Нао из настоящего, сидящей здесь, в кафе французских горничных в Акиба, Городе Электроники. Или, может, все ровно наоборот.

Если тебе приходилось когда-нибудь вести дневник, ты знаешь – проблема с описанием прошлого скрывается в настоящем: даже если пишешь очень быстро, все равно вечно застреваешь в тогда и никогда не успеваешь за тем, что происходит сейчас, а это значит, что сейчас обречено на вымирание. Безнадега, правда. Нельзя сказать, что сейчас всегда бывает таким уж интересным. Сейчас – это, как правило, всего лишь я, сижу в захудалом кафе с горничными или на каменной скамейке у храма по пути в школу, двигаю ручкой по странице туда-сюда тысячу миллионов раз, пытаясь догнать саму себя.

Когда я была еще совсем ребенком в Саннивэйле, я вдруг стала одержима словом now. Дома мама с папой разговаривали на японском, но все остальные говорили по-английски, и иногда я застревала между двумя языками. Когда это случалось, повседневные слова и их значения вдруг теряли друг друга, и мир становился странным и нереальным. Слово now казалось мне особенно странным, потому что это была я, по крайней мере, по звучанию. Нао стала now, получив в придачу еще целое второе значение.

В Японии у некоторых слов есть котодама[55 - Котодама

 – буквально «речь» (кото) + «дух» или «душа» (тама).] – это дух, который обитает в слове и придет ему особую силу. Котодама слова now был похож на скользкую рыбу, гладкого толстого тунца с большим животом и головой и хвостиком поменьше и выглядел примерно так:

По ощущению NOW был вроде большой рыбы, которая глотала маленькую, и мне хотелось поймать его и заставить прекратить это занятие. Я была всего лишь ребенком и думала, если смогу по-настоящему понять смысл большой рыбы NOW, у меня получится спасти маленькую рыбку Наоко, но слово вечно ускользало от меня.

Думаю, в то время мне было лет семь или восемь, и я, бывало, сидела сзади в нашем «вольво-универсале», глядя на поля для гольфа, и торговые центры, и ряды домов, и фабрики, и соляные пруды, несущиеся мимо вдоль фривея Бейшоу, а вдалеке сверкали синие воды залива Сан-Франциско, и окно я держала отрытым, чтобы сухой, горячий, пахнущий бензином воздух обдувал мне лицо, и шептала: «Now!.. Now!.. Now!..» снова и снова, быстрее и быстрее, бросая слова ветру, пока мир пролетал мимо, и пыталась поймать момент, когда сейчас становится NOW.

Но пока ты произносишь «сейчас», оно уже кончилось. Оно уже превратилось в тогда.

Тогда – это противоположность сейчас. Так что сейчас уничтожает собственное значение, когда его произносишь. Вроде как слово совершает самоубийство, или типа того. Так что я начала его сокращать… now, ow, oh, o… Пока это не стало просто россыпью невнятных маленьких звуков, вообще совсем даже не словом. Это было безнадежно, все равно, что пытаться удержать снежинку на кончике языка или поймать пальцами мыльный пузырь. Пойманные, они прекращали существовать, и я чувствовала, что исчезаю тоже.

Подобные штуки могут свести с ума. О таких вещах мой папа думает постоянно, читая «Великих умов философии Запада», и, наблюдая за ним, я поняла, что рассудок свой надо беречь, потому что, если этого не делать, можешь закончить головой на рельсах.

2

Папин день рождения был в мае, а похороны мои случились месяц спустя. Папа был настроен довольно оптимистично, ведь он сумел прожить еще целый год, а еще он только что занял третье место в «Великих войнах насекомых» со своим Cyclommatus imperator[56 - Гигантский жук-олень.], а это было нехилым достижением, потому что сделать расправленные крылья очень и очень непросто. Так что дела у папы шли совсем неплохо для личности с суицидальными наклонностями, и у меня все тоже было о’кей, для жертвы пыток. Ребята в школе все еще делали вид, будто я – невидимка, только теперь этим занимались все девятые классы, не только мой. Понимаю, это звучит достаточно дико, но в Японии это дело обычное, даже название для этого есть, а именно дзэн-ин сикато[57 - Дзэн-ин сикато

 – буквально «всех людей остракизм» или «все игнорируют».]. Так что вокруг меня разворачивалось масштабное дзэн-ин сикато, и когда я проходила по школьному двору или по коридорам, или пробиралась к парте, то слышала, как одноклассники говорят что-нибудь вроде: «Переводная ученица Ясутани неделями не является в школу!». Они никогда не называли меня Нао или Наоко. Только «переводная ученица Ясутани» или просто «переводная ученица», будто у меня даже имени не было. «Переводная ученица болеет? Может, у переводной ученицы какая-нибудь мерзкая американская болезнь. Может, министерство здравоохранения поместило ее в карантин. Переводной ученице самое место в карантине. Она байкин[58 - Байкин

 – микроб.]. Фуу, надеюсь, она не заразная! Она заразная, только если ты займешься с ней этим. Фу, гадость! Она бомжиха. Я бы с ней не стал! Ага, это потому, что ты импотент. Заткнись!»

Ничего нового. Обычно все это говорилось мне в лицо, вот только теперь они говорили это друг другу, но все равно рядом со мной, чтобы мне слышно было. Другие штуки они тоже делали. Когда приходишь в японскую школу, сразу попадаешь к рядам шкафчиков, где тебе нужно снять уличную обувь и надеть сменку. Они ждали, пока я останусь в одном ботинке, вторая нога на весу, а потом врезались в меня, сбивали с ног и шли прямо по мне, будто меня тут не было. «Фууу, воняет!» – говорили они. «Че, кто-то на собачье дерьмо наступил?»

Перед физкультурой нужно переодеваться в спортивную форму, но школа моя была настолько убогой, что у них не было даже нормальных раздевалок, как в Саннивэйле, так что все переодевались прямо в классе, у своих парт. Девочки – в одном классе, мальчики – в другом, и надо было стоять здесь и снимать одежду и натягивать эту идиотскую форму, и, как только я раздевалась, девочки зажимали носы и рты и говорили: «Нанка кусай йо![59 - Нанка кусай йо! – Что-то воняет!] Что-то сдохло?». Может, так у них и возникла идея похорон.

3

Примерно за неделю до летних каникул у меня возникло жуткое чувство, будто что-то опять изменилось. Перемены были незаметными, почти неощутимыми, но я сразу врубилась, и, если тебе приходилось когда-либо проходить через дедовщину, или пытки, или за тобой охотились, или преследовали, ты поймешь – это правда. Читать знаки учишься быстро, потому что от этого зависит твоя жизнь, вот только в этот раз не происходило практически ничего. Меня больше не сбивали с ног и не наступали в гэнкане[60 - Гэнкан

 – вестибюль, фойе.], и никто не отпускал замечаний, что я больна или воняю. Вместо этого они все ходили вокруг меня очень тихо, с исключительно печальным видом, и когда кто-то из мелких зубрил вдруг не выдержал и начал хихикать, когда я проходила мимо, ему быстро дали пенделя. Я знала, вот-вот что-то произойдет, и это сводило меня с ума. Потом в обеденный перерыв я заметила, как они передают что-то из рук в руки, вроде как сложенную бумагу, типа карточек, но мне, конечно, никто ничего не передавал, так что пришлось ждать до второй половины дня, когда заканчивались клубы, чтобы что-то узнать.

В тот день я вернулась после школы домой, как обычно, и болталась по квартире, притворяясь, что делаю уроки, и пытаясь выдумать предлог, чтобы пойти на улицу опять, и тут папа начал шебуршать повсюду, явно что-то разыскивая, а потом я услышала вздох, и это значило, что искал он сигареты, и пачка была пуста.

– Урусай йо! – сказала я сердито. – Табако катте койо ка?[61 - Урусай йо! Табако катте койо ка? – Нельзя ли потише! Ты хочешь, чтобы я сходила за сигаретами?]

Мое предложение было исключительно щедрым. Папа не любит выходить на улицу, хотя автоматы с сигаретами – всего в паре кварталов от нас, но я, как правило, отказываюсь ходить ему за сигаретами, потому что из всех способов покончить с собой курение – самый глупый и самый дорогостоящий. Если вдуматься, зачем давать деньги и так богатым табачным компаниям за то, что они тебя убивают, верно? Вместо пластиковых шлепок, которые мы надевали, когда шли куда-нибудь по соседству, я натянула кроссовки для бега и по пути к двери сунула в карман маленький кухонный нож. Сбежала вниз по переулку и притаилась за рядом торговых автоматов, которые продают сигареты, порножурналы и энергетики.

Ждала я Дайсукэ-куна. Он был из моего класса и жил с мамой в том же доме, что и мы. Был он помладше меня, маленький и тощий, как насекомое-палочник, а мама его была не замужем и хостесс, так что к нему цеплялись почти так же, как и ко мне. Дайсукэ-кун был исключительно жалким созданием, и вот, наконец, он показался – брел, спотыкаясь, по улице, прижимая сумку к груди, держась поближе к высокой бетонной стенке. Он был из тех ребят, которые даже в штанах выглядят так, будто им следовало бы надеть шорты. Несуразная головенка, вертящаяся на длинной тощей шее, выпученные глаза стреляют во все стороны, хотя никто за ним не шел, – один его вид просто сводил с ума и страшно меня взбесил, и когда он проходил мимо автоматов, я выпрыгнула, схватила его и затащила в переулок, и, думаю, адреналин у меня зашкалил от ярости, придав мне сверхчеловеческие силы, потому что справиться с ним было легче, чем снять с веревки носок. Честно, это было отпадное ощущение. Я чувствовала себя такой крутой. Могущественной. Именно так, как представляла себе, когда фантазировала о мести. Я сбила с него школьную фуражку и схватила за волосы и толкнула на колени перед собой. Он скорчился и замер, как малютка-таракан, когда включаешь свет на кухне, за секунду до того, как раздавишь его тапком. Я задрала ему голову и прижала к горлу кухонный ножик. Нож был острым, и было видно, как на его тщедушной шее пульсирует вена. Перерезать ее ничего не стоило. И ничего бы не значило.

– Наками о мисеро![62 - Наками о мисеро! – Покажи, что внутри!] – сказала я, пиная его сумку носком кроссовки. – Выверни ее!

Мой голос звучал низко и грубо, как у сукэбан[63 - Сукэбан

 – девушка-босс, девушка-хулиган.]. Я даже сама удивилась.

Он открыл школьную сумку и начал вываливать все, что было внутри, к моим ногам.

– У меня совсем больше нет денег, – заикаясь, сказал он. – Они уже все забрали.

Конечно, забрали. Заводилы нашей школы, под предводительством настоящей сукэбан по имени Рэйко, организовали маленький такой бизнес – разводили на деньги неудачников вроде меня и Дайсукэ.

– Мне не нужны твои вонючие деньги, – ответила я. – Мне нужна карточка.

– Карточка?

– Которые они раздавали в школе. Я знаю, у тебя есть. Дай ее мне. – Я пнула его пенал с ультраменом; ручки и карандаши разлетелись веером. Опустившись на четвереньки, он шарил среди учебников. Наконец он протянул мне карточку, свернутую из бумаги, тщательно стараясь не смотреть мне в глаза. Я схватила карточку.