скачать книгу бесплатно
– Я сделала это, – сказала она. – Меня оставят на работе. Будут переучивать.
Она протянула руки, и Бенни подошел к ней, позволил притянуть себя ближе, чувствуя, как ее руки прижимаются к его ушам, словно теплые подушки, и заглушают хаос мира. На миг все вокруг почти успокоилось. Бенни чувствовал исходящий от ее кожи сладкий и чуть кисловатый запах пота, который он считал запахом своей собственной печали, и оставался в этом положении столько, сколько смог выдержать, пока ощущение растворения в матери не стало невыносимым, и тогда он оттолкнул ее. Из-за этого ему стало неловко. Он сунул руки в карманы, пальцы коснулись шарика. Бенни успел забыть о нем, и это прикосновение его успокоило.
– Это здорово, мам, – сказал он, стараясь, чтобы его голос звучал ободряюще. – Значит, я смогу лечь в больницу?
13
Он казался таким маленьким, когда стоял в дверях своей палаты, последней в ряду одинаковых открытых дверей в длинном белом коридоре. Ей захотелось броситься назад, схватить его, бросить его вещи обратно в сумку и побежать с ним мимо поста медсестер и сказать той ужасной старшей медсестре, которая обыскала ее сумочку и конфисковала нож X-Acto[26 - Нож с небольшим острым лезвием на длинной тонкой ручке.] (Аннабель всегда носила его с собой, профессиональный инструмент, ведь никогда не знаешь, где наткешься на статью, которую стоит вырезать), что произошла ужасная ошибка, что ее сыну здесь не место и она забирает его домой. Но она ничего этого не сделала. Вместо этого она стояла на посту медсестер, терпеливо ожидая, пока другая медсестра, точнее, медбрат, вернёт ее вещи и проводит ее к выходу, а Бенни наблюдал за ней из своего дверного проема. Дойдя до запертых двойных дверей, Аннабель обернулась, увидела Бенни и помахала ему рукой. Он не сразу помахал в ответ. Просто стоял там как вкопанный, потерявшись в этом чуждом окружении, как будто его тело больше не знало, что делать, можно ли двигаться, помахать ли рукой, или бежать, бежать к своей матери. Она услышала, как медбрат набирает цифровой код, затем двери, щелкнув, открылись. Пальцы медбрата коснулись ее руки. «Няня Эндрю» – было написано на его бейджике.
– С ним все будет хорошо, – сказал няня Эндрю. – Мы о нем позаботимся.
Аннабель кивнула, почти не услышав и не поверив ему, но подчиняясь его власти. На его мускулистых предплечьях виднелись татуировки. От него веяло силой. Аннабель вдруг подумала, что у кого-нибудь из пациентов этого отделения, наверное, бывают приступы буйства и няне Эндрю приходится их утихомиривать. Она повернулась к выходу, и как раз в этот момент Бенни поднял руку, чтобы помахать, но она уже поворачивалась, и тяжелые металлические двери закрывались за ней, а к тому времени, когда она еще раз оглянулась назад через окно из армированного стекла, сына уже не было видно.
Этот лязг разделивших их дверей, оставивших его внутри, а ее снаружи, был сигналом ее неудачи и поражения. Аннабель долго бродила по коридорам в поисках выхода. В больнице везде были знаки, указующие стрелки, ярко раскрашенные линии на полу, которые вроде бы задавали направление, но в итоге приводили обратно или указывали в никуда. Наконец она выбралась на первый этаж и вышла на тротуар. Шум и суматоха внешнего мира обрушились на нее, как ударная волна, и ей даже пришлось на секунду остановиться, чтобы удержать равновесие. Она перешла улицу к автобусной остановке и, когда подошел автобус, забралась в него и села в конце. На этом же автобусе они утром ехали в больницу, сидя бок о бок. Бенни держал на коленях свою сумку с аккуратно уложенной одеждой. Он настоял на том, что сам соберет себе вещи. Когда Аннабель предложила ему взять с собой какие-нибудь предметы, чтобы чувствовать себя как дома, – фотографию, где они втроем в Диснейленде, или чучело черепахи, которое отец купил ему тогда же во Флориде, Бенни отказался. Он сказал, что это больница – и он не хочет там чувствовать себя как дома. Но потом она заметила, что он положил на стол тетрадку, свою личную ложку и шарик, а позже их там не оказалось – значит, он их все-таки взял. Однако принимавшая их ужасная старшая медсестра забрала ложку и шарик и положила их в пластиковый пакет вместе с ножом. Что она вообразила? Какую опасность представляет ложка? Шарик – ладно, допустим, ребенок может проглотить его и подавиться, но ложка? Неужели она думает, что Бенни может ею выколоть кому-нибудь глаз? Тебе это не понадобится, сообщила ему медсестра, столовые приборы у нас есть. Бенни не протестовал, хотя дома он ел исключительно этой ложкой и даже в школу ее носил. Аннабель подумала, не возразить ли что-нибудь, но они с Бенни о ложке никогда не говорили. Просто она заметила эту его привычку и побоялась поставить сына в неловкое положение. Он, ссутулившись, сидел на больничном стуле, уставившись на свои кроссовки без шнурков, с неудобными ремешками на липучках. Когда медсестра забрала ингалятор от астмы, Аннабель запротестовала:
– Но ему это нужно!
– Мы будем держать это в столе у медсестры. Ему нужно будет только попросить.
Автобус затормозил и принялся, сопя и отдуваясь, совершать свое громоздкое пневматическое коленопреклонение, чтобы принять пассажира-инвалида. Аннабель выглянула в окно и увидела на тротуаре пожилую женщину с коляской, доверху заполненной пластиковыми пакетами для покупок. А утром они с Бенни сидели напротив старика в инвалидной коляске, к ручкам которой были привязаны мусорные мешки, набитые пустыми банками и бутылками. У него была длинная борода с проседью, одного зуба спереди не хватало, а на коленях он держал старый и потрепанный черный кожаный кейс. На шее у старика висела картонная табличка с надписью от руки:
Случайные
Проявления
Доброты
Инвалид устроился напротив них, бормоча что-то себе под нос. Время от времени он поднимал с колен большие грубые руки, махал ими, как крыльями, как будто приветствовал невидимую публику, или оборачивался назад и надолго оставался в таком положении, прислушиваясь к чему-то, потом отвлекался и снова начинал бормотать. Аннабель старалась не встречаться с ним взглядом и заметила, что Бенни тоже смотрит в другую сторону, но через пару остановок внимание старика обратилось на них.
– Эй, юный школьник! – гаркнул он через проход. У него был гортанный восточноевропейский акцент, слова застревали у него в горле, так что когда он говорил, казалось, что он прокашливается. Бенни проигнорировал это обращение, но когда они выходили из автобуса у больницы, старик снова крикнул ему: – Держись, юнец. Вив ля резистанс![27 - «Да здравствует сопротивление!» (фр.)]
– Ты знаешь этого старика? – спросила Аннабель на ходу.
– Да так, какой-то бомжара, – пожал плечами Бенни. – Он все время ездит в этом автобусе.
В палате Аннабель помогла сыну распаковать вещи и уложить их в тумбочку рядом с кроватью. Она познакомилась с его соседом по комнате, редковолосым прыщавым китайским юношей, имя которого она сразу же забыла. Он носил рваные черные джинсы и зловещего вида черную футболку. Когда сосед вышел из палаты, она какое-то время сидела на кровати, держа сына за руку, потом он отстранился.
– Сосед у тебя вроде бы неплохой, – сказала она. – Одет вполне по моде.
Бенни не ответил, и она заговорила снова:
– Кровать, кажется, удобная.
Она несколько раз подпрыгнула на матрасе, пытаясь придумать, что бы еще сказать, но тут Бенни заговорил сам:
– Помнишь того типа в автобусе? Бродягу в инвалидном кресле?
– Того, с пакетами? Как такого забудешь! Почему таким разрешают…
Бенни нетерпеливо помотал головой.
– Ты видела, как он все время оглядывается по сторонам? По-моему, он тоже что-то слышит. Голоса или что-нибудь такое. Думаю, он слышит их.
– Ну, возможно, но… – начала Аннабель. – Мне трудно сказать…
– А мне не трудно. Он слышит вещи, как и я, и он знает, что я тоже что-то слышу. Ему это кажется забавным. Он посмеивается надо мной и иногда говорит какую-нибудь ерунду. Сегодня не говорил, потому что ты была рядом, а обычно говорит.
Вот что творилось, а она и знать не знала.
– Почему ты мне не сказал? – встревоженно спросила Аннабель, взяв сына за руку. – Бенни, что он говорил? Не надо было отпускать тебя на автобус одного, мы должны сообщить…
– Он не хочет меня обидеть, – снова перебил ее Бенни. – Просто он вроде как знает, о чем я думаю, и когда он заговаривает со мной, он пытается помочь. И, по-моему, я тоже знаю, о чем он думает. Я не могу это пересказать. Иногда мне кажется, что мы слышим одни и те же голоса. Странно, правда?
«Да! – хотелось закричать Аннабель. – Да, это странно. Это жуть как странно!»
Но отвечать так, наверное, было бы неправильно. Поэтому она сидела и молча слушала, вцепившись в руку своего сына.
– Он вроде добрый, неплохой человек, – сказал Бенни. – Но я не хочу стать таким, как он.
Тут он посмотрел на мать, и она увидела страх в его глазах.
– Не говори глупостей, – ответила она, крепко прижимая его к себе. – Ты совсем не похож на него. Для этого ты и здесь. Тебе помогут. Мы разберемся с этим, дорогой, я обещаю. С тобой все будет в порядке.
Она изо всех сил старалась поддерживать в себе позитивный настрой и сохранять видимость жизнерадостной уверенности, не потерять работу и льготы самой и не давать унывать сыну, но силы истощались, и теперь, сидя в автобусе возле старушки с полной коляской сумок, она чувствовала приступ просочившегося через ее оборону отчаяния.
Аннабель посмотрела в окно. Автобус подъезжал к торговому центру, и при мысли зайти еще разок в «Майклс» она на миг оживилась, но тут же вспомнила о делах. Через несколько часов должны приехать техники, они привезут новые компьютеры, и ей нужно быстрей вернуться домой и навести порядок. К тому же, напомнила она себе, ее оставляют в фирме с испытательным сроком, и все зависит от того, как она будет справляться с новой работой в течение ближайших двух недель. Если она не справится с контрактами на телевидение и радио, то останется без работы. Поэтому ей нужно не тратить деньги на товары для рукоделия, на которое у нее все равно не будет времени, а сосредоточиться на работе. Автобус отъехал от торгового центра, и Аннабель похвалила себя за проявленную силу воли, но гордость длилась недолго, и к тому моменту, когда она вышла на своей остановке и оказалась перед Благотворительным магазином Евангельской миссии, сила воли ее иссякла практически полностью.
Что заставляет человека приобретать? Что придает вещам такую колдовскую силу и есть ли предел жажде приобретательства? У Аннабель не было времени обдумывать подобные вопросы, потому что, как только она увидела на пыльной полке среди груды оббитых тарелок и посуды из пирекса[28 - Боросиликатное стекло.] этот маленький снежный шар, у нее не осталось сил сопротивляться. Маленькая пластмассовая черепашка, плававшая в стеклянном шаре перед куском выцветшего коралла, прямо светилась жизнью, она взывала к Аннабель, чтобы та спасла ее от всего этого хлама благотворительного магазина. Морские черепахи всегда были ее слабостью. Они такие медленные и грациозные, и у них такие большие грустные глаза, не говоря уже о том, что им угрожает вымирание. Подставка шара была выполнена в виде покрытого водорослями камня, к которому крепились раковины, пластмассовая морская звезда, а также еще одна черепаха побольше, которая, видимо, была матерью малыша. Мать плыла к своему ребенку, который был пойман в ловушку внутри шара, и их носы почти соприкасались по разные стороны стекла. Аннабель качнула шар, и вокруг детеныша черепахи закружились сотни крошечных зеленых и розовых искр. Мерцая и постепенно оседая в густой жидкости, искорки излучали надежду.
Дома громко тикали кухонные часы. Без Бенни дом казался тихим и пустым. Две недели, сказала врач. Распаковав шар, Аннабель еще раз посмотрела на часы. Без пяти минут час. До прибытия техников оставался еще час. Она отнесла снежный шар в гостиную, решив поставить его возле нового компьютера в качестве талисмана, чтобы сохранять спокойствие и сосредоточенность.
Посмотрев на свое рабочее место, Аннабель призадумалась. Чарли сказал, что она получит новую «рабочую станцию», но она понятия не имела, сколько места для этого потребуется. Что ж, она ведь давно собиралась вынести хлам, видимо, пора; откладывать дальше некуда. Она поставила снежный шарик на стол рядом с большой бутылкой борной кислоты, которую когда-то оставила здесь, чтобы не забыть поморить тараканов на кухне. На бутылке был изображен лежащий на спине мертвый таракан. Аннабель отодвинула бутылку в сторону, и черепашки повеселели. Она встряхнула шар и поднесла его к свету. Искорки оседали, медленно кружась, и она улыбнулась. Может быть, в этом и есть мой талант, подумала она, видеть красоту в мелочах, и если так, то и хорошо. Собрав охапку газет, она сунула их в мешок для мусора, наклеила на него ярлык и потащила вверх по лестнице в комнату Бенни.
14
Последние две недели средней школы он провел в Детской больнице, в отделении детской психиатрии. Если не считать того момента во время поступления, когда у него забрали шарик, шнурки и личную ложку, и потом еще, когда мать крепко обняла его и пошла к выходу, и он смотрел, как она идет по коридору, проходит через тяжелые металлические двери, и те захлопываются за ней со щелчком – вот за исключением нескольких таких моментов, в целом, учитывая все обстоятельства, Бенни чувствовал себя нормально. Вроде как отстраненно. То есть ничего не чувствовал. Может быть, немножко боялся, но в целом он решил, что в принципе не против немного побыть в больнице. Он вернулся в свою палату, сел на край кровати и стал слушать незнакомые звуки: шаги мягкой обуви по линолеуму, сигналы телефонов и внутренних переговорных устройств, голоса людей, окликающих друг друга. Ребята в школе всегда говорили, что рано или поздно он здесь окажется. В сумасшедшем доме, в психушке, в спецлечебнице, в психдиспансере, в дурдоме. Они говорили, что он чокнутый, но здесь, во всяком случае, все чокнутые, так что это даже своего рода облегчение. Может быть, хотя бы здесь получится немного расслабиться.
Первые несколько дней он осваивался, приноравливался к ритму жизни отделения Детской психиатрии. Оно предназначалось для пациентов младше восемнадцати лет. Врачи, медсестры и обслуживающий персонал называли это отделение Педи-пси, с ударением на первый слог, а дети называли его Педипси, или просто Дипси, для краткости. Сосед Бенни по комнате, Максон, чокнутый китаец, был старше и страдал кататоническим синдромом, но палата у них была чистой и просторной, и все лампочки горели. Плечики в шкафу не снимались с перекладины, и развешивать одежду было трудно, но все они были одинаковые и не перепутывались, и это было приятно. Здесь был туалет, в который можно было сходить, не разгребая вещи по дороге. Кормили отвратительно, но зато три раза в день, не считая перекусов, и каждый день в одно и то же время, а еще в больнице не было перебоев с молоком. В отделении стоял постоянный негромкий ровный шум: тихие разговоры на посту медсестер, звук катящихся по коридорам тележек с едой – и действовало это успокаивающе. Многие считают, что психушка – это безумное, шумное место, но Бенни с удивлением обнаружил, что голосов в отделении меньше: стены, потолки и полы словно очищены от остатков страданий, которые в обычных домах копятся по углам как пыль. И – за исключением одного раза в самом начале, когда одна из душевых головок вдруг заплакала, – оказалось, что и бытовые приборы здесь ведут себя спокойно и тихо, как будто их тоже пролечили медикаментами.
Если он и слышал какие-то голоса, то они были явно человеческими. Дикие взрывы смеха, эхом отдававшиеся в коридорах, означали, что Бриттани и Лулу опять стоят на ушах и придуриваются, пытаясь привлечь внимание няни Эндрю. Стоны и крики по ночам означали, что Тревору приснился очередной кошмар или Кай сходит с ума из-за своих лекарств. Сознание того, что голоса исходят от людей, успокаивало Бенни, потому что это означало, что их слышат все, а не только он один.
Ребята в больнице были, в общем, нормальные. Бенни был в Желтой команде детей от двенадцати до пятнадцати. В Зеленой команде были совсем маленькие, некоторым всего семь или восемь лет, поэтому Бенни не обращал на них особого внимания, а старшие подростки из Синей команды не обращали внимания на всех остальных. Дети из его команды вроде бы не сильно отличались от одноклассников в школе. Кто поумнее, кто поглупее. Было несколько задир, остальные держались от них подальше. Некоторые выпендривались, подлизывались к медсестрам и все время болтали, другие были скрытными и молчаливыми. Пока случайно не наткнешься на какого-нибудь мальчика, который стоит в углу, раскачиваясь и беседуя со стеной, или не заметишь худенькую девочку, которая облизывает длинный ряд бледных шрамов у себя на предплечье, все вроде вообще нормальные – по крайней мере, пока не начинается групповая терапия. На групповых занятиях дети должны были делиться своими переживаниями, и вот тогда-то трещины безумия раскрывались, и сумасшедшее дерьмо изливалось наружу, и какой-нибудь ребенок, казавшийся совершенно нормальным, мог вдруг рассказать, как его застукали на краже бензина, которым он собирался поджечь кровать своей матери. Ни разу в жизнь Бенни не приходила в голову идея сжечь собственную мать, но, конечно, как только он услышал это, он не мог не представить себя у кровати Аннабель с канистрой бензина и зажигалкой, что совершенно выбило его из колеи. Та же проблема, что и с голосами. Они проникали в голову и не хотели уходить. А в том-то и задача, сказал ему тренер, надо научиться выключать это дерьмо.
Если не считать групповых занятий, которые он ненавидел, или индивидуальных занятий с доктором Мелани, которые его расстраивали, остальное было не так уж плохо. Отделение жило по строгому графику, и как только Бенни привык к нему, он уже знал, чего ждать, и занятия были составлены так, что практически весь день был загружен. Утром после завтрака в большом зале проходило общее собрание детей и персонала, а затем все расходились на индивидуальные и групповые занятия. После обеда был коучинг и милие-терапия[29 - Один из методов психотерапии, «воздействие средой».], в том числе, музыка и изобразительное искусство, против чего Бенни не возражал. У арт-терапевта были ящики с бумагой и красками, глиной и бисером, кистями, были даже ножницы, которые она держала взаперти, но выдавала некоторым детям по их просьбе. Бенни в их число не входил. Это была невысокая жизнерадостная женщина с большим пухлым лицом и вкрадчивым голосом, и у нее имелась целая программа заданий, которые она пыталась заставить их выполнить. Большинство ее заданий были довольно глупыми, но их можно было не выполнять, и старшие дети обычно занимались чем хотели. Например, когда им предложили нарисовать свои чувства, одна девушка, сидевшая в углу, просто резала листы белой бумаги на полоски. Терапевт раздала пальчиковые краски, и младшие дети азартно и шумно бросились рисовать свои любовь, гнев и печаль, а эта девушка сидела себе в сторонке с бумагой и ножницами и тихонько резала. Из-за ножниц Бенни старался держаться от нее подальше, но когда арт-терапевт подошла к ней и заговорила, он кое-что расслышал. Он в это время рисовал контейнеровоз, который видел когда-то в порту. Раскрашивая детали крепежного механизма на массивном кране, поднимавшем контейнер с внедорожниками «Хендай», он услышал, как девушка сказала: «А это мои чувства».
Он поднял глаза. На столе перед девушкой лежали бумажки, похожие на китайские предсказания судьбы, которые так любила собирать Аннабель. Что сказала ей в ответ терапевт, Бенни не разобрал, а девушка подняла голову и отбросила волосы с лица. Она была из Синей команды, старше него, с бледным худым лицом и безумной копной длинных обесцвеченных серебристых волос на одной стороне головы; вторая половина была выбрита, как будто волосы там еще не отросли после операции на головном мозге. Она была симпатичной, даже красивой – и у Бенни возникло странное ощущение, что он где-то ее уже видел. Где-то в другом месте. На лице у нее были маленькие отверстия для пирсинга; Бенни знал, что украшения ее заставили снять, потому что при поступлении медсестра спрашивала у него про пирсинг, но у Бенни его не было. На девушке была майка, а на внутренней стороне руки – татуировка: скопления маленьких точек, похожие на россыпь звезд, соединенные тонкими пунктирными линиями, словно для вырезания.
– По-моему, их уже достаточно, как ты думаешь? – спросила арт-терапевт.
Глаза девушки сузились, и взгляд ее, превратившись в горячий белый луч, тонкий, как у лазера, обратился на терапевта. Бенни чувствовал исходящий от нее жар и был готов услышать какую-нибудь дерзость, но когда девушка заговорила, ее голос был ясным и чистым, как вода.
– Достаточно? – любезно сказала она. – Вы хотите сказать, что количеству чувств, которые мне позволено испытать, есть предел?
Не сводя глаз с лица арт-терапевта, она взяла несколько бумажных листков в обе руки и протянула их, как подношение. Несколько бумажек упало на пол.
– Многовато, да? – Она чуть растопырила пальцы, и листики посыпались вниз.
– Все еще слишком много? – девушка подняла руки над головой и полностью раскрыла ладони. Листки посыпались вокруг нее, как конфетти.
– Все, – печально сказала она, глядя на свои пустые ладони. – Никаких чувств не осталось.
– Я принесу метлу, – сказала терапевт. – А ты, пожалуйста, подмети здесь, Алиса.
– Подмети, пожалуйста, Алиса, – повторила девушка, кивая. – Подмети здесь. Подмети здесь, пожалуйста, Алиса. Подмети здесь.
Тут она посмотрела в сторону Бенни и встретилась с ним глазами. Почесывая руку, она смотрела на него до тех пор, пока он не покраснел и не отвел взгляд.
Позже тем же вечером он видел ее в общей комнате. Тайком от персонала она раздавала из тайника в своем худи эти листки бумаги некоторым детям постарше, а утром, надевая джинсы, Бенни обнаружил в кармане такой же аккуратно сложенный листок. Как он туда попал? На бумажке было что-то написано, от руки, но четким печатным почерком, так что буквы напоминали шрифт старой пишущей машинки. Слова складывались в четкую инструкцию:
Поставь свою туфлю на стол.
Спроси ее, чего она от тебя хочет.
Бенни оглянулся. Максон уже ушел на завтрак. Он снял кроссовку и поставил ее на прикроватный столик.
– Окей, кроссовка, – сказал он. – В общем, чего ты от меня хочешь?
Кроссовка ничего не ответила, тогда он сел на койку и подождал немного. Это была старая черно-красная кроссовка «Nike Air Max», мама купила эту пару два года назад в Благотворительном магазине. Бенни нормально относился к этим кроссовкам. Они просто старые, и в этом нет их вины. Может быть, с ними нужно быть повежливее. Он попробовал еще раз, на этот раз более обходительно.
– Привет, мистер Найк. Мне пора на завтрак, так что дай мне знать, если тебе что-нибудь нужно, ладно?
Но кроссовка по-прежнему не отвечала. Просто стояла, и вид у нее был усталый, потрепанный и неловкий из-за отсутствия шнурков, которые куда-то унесли в пластиковом пакете. Медсестра сказала, что Бенни получит их обратно, когда его выпишут, а пока ему приходилось пользоваться этими странными коричневыми липучками, которые не нравились ботинкам, и ему тоже. Максон говорил, что новичков легко определить, потому что они поступают в ботинках со шнуровкой. У всех детей, которые раньше лежали в Педипси, – кроссовки на липучках.
– Ладно, ладно, – сказал Бенни. – Как хочешь.
Тут от двери раздался голос. Это был няня Эндрю, он дежурил с утра и обходил палаты с проверкой.
– Эй, – сказал няня Эндрю. – Ты в порядке?
Бенни схватил туфлю со стола и, нагнувшись, быстро надел. Когда он распрямился, медбрат стоял, прислонившись к стене и засунув руки в карманы, и наблюдал за ним. Няня Эндрю был крут. Он был рок-музыкант из Англии, у него были татуировки и множество дырок в ушах. Все девочки в отделении были в него влюблены.
– Ты в порядке? – повторил няня Эндрю, провожая Бенни в коридор. – Ты опаздываешь на завтрак. Ты знаешь, за этим следят.
– Я знаю, – сказал Бенни.
– Не бойся, я никому не скажу. И как ты разговаривал с обувью, я тоже не видел.
В столовой девушка Алиса сидела в углу с Максоном и еще двумя ребятами из Синей команды. Бенни взял свою порцию хлопьев и, поколебавшись, пошел в ту сторону. Остальные уже закончили есть и уходили, поэтому он сел прямо напротив нее. Она подняла глаза, кивнула ему и снова уставилась на свой поднос: там стояли тарелка с нетронутой овсянкой и полстакана апельсинового сока. Звезды у нее на руке прятались под рукавом толстовки, видно было только одну, на внутренней стороне запястья. Выждав момент, когда никто не смотрел в их сторону, Бенни достал из кармана бумажку и положил ее на ее поднос.
– Это твое?
Она посмотрела на него и покачала головой.
– Теперь твое. Хотя тебе, наверное, лучше это убрать.
Он снова взял в руки бумажку и прочел надпись.
– Что это?
– Это партитура события.
– Это типа предсказание?
– А, это интересно. Конечно, почему бы и нет?
Он все еще не понимал.
– Я на самом деле должен это сделать? – Бенни хотел сказать, что уже пытался, но постеснялся это говорить.
– Ты ничего не обязан делать, – ответила она. – Ты можешь попробовать, если захочешь. А можешь просто представить себе, что ты это делаешь. Это называется мысленный эксперимент. Иногда действует так же.
Бенни обдумал услышанное. Поначалу идея поговорить со своей обувью казалась ему глупой, но что-то интересное в ней было. Обычно когда вещи начинали говорить, он просто затыкал уши и старался не слушать. Ему никогда не приходило в голову задавать вещам вопросы. Конечно, кроссовка не ответила ему. Может быть, она сочла его вопрос слишком глупым. Может быть, вещи перестают разговаривать, если задавать им слишком много глупых вопросов – точно так же, как он сам перестал разговаривать с доктором Мелани, или в группе, бывало, все надолго замолкали по той же причине. Может быть, если задавать вещам больше глупых вопросов, то они совсем перестанут разговаривать. Это было бы превосходно. Бенни свернул листок и положил его обратно в карман.
– У тебя есть еще? – спросил он у Алисы.
Та неопределенно пожала плечами, и он решил, что нет, но после завтрака, перед общим собранием, когда персонал еще не собрался, Бенни видел, как она и еще несколько ребят из Зеленой команды тайком раздавали новые листочки, появлявшиеся откуда-то из кармана ее худи. Но дети не умеют как следует хитрить. Они привлекли к себе внимание нянечек, и одна из них, отведя Алису в сторонку, заставила ее выбросить бумажки в мусорное ведро, а затем вывела из палаты. Алиса молча ушла, а Бенни проводил ее взглядом. Когда началось собрание, старшая медсестра подняла один из листиков и велела всем сдать все, что у них было. Большинство детей просто пожимали плечами и подчинялись. Бенни нащупал бумажку в кармане, но не поднял руку, когда проносили мусорную корзину. Потом в тот же день, в часы посещений, когда персонал был занят регистрацией посетителей, он вернулся в столовую и нашел эту мусорную корзину. Бумажки все еще лежали там под обертками от конфет и бумажными стаканчиками. Некоторые из них намокли от пролитого сока, но Бенни выбрал сухие и потом прочел их у себя в комнате.
• Встань лицом к пустой стене. Представь, что стена – это зеркало.
• Утром поздоровайся с унитазом. Скажи ему спасибо, что он забрал твое дерьмо.
• Представь, что ты очень стар. Двигайся в два раза медленнее, чем обычно.
• Обними себя и скажи «я люблю тебя». Повторяй, пока это не станет правдой.
• Ходи так, словно ты очень счастлива. Меняй направление.
• Стань котенком. Помурлыкай. Оближи свою прекрасную шерстку.
• Смотри на мир вверх тормашками.
• Посмотри в глаза своим лекарствам, прежде чем проглотить их. Спроси у них: «Вы это серьезно?»
• Делай все задом наперед.
• Улыбнись тому, кто тебе не нравится. Если тебе улыбнутся в ответ, засчитай себе один балл.
• Ляг спиной на пол и прислушайся. Если захочется спеть, не стесняйся.
