скачать книгу бесплатно
Согласно исследованию Б. А. Кистяковского, историки и социологи, которые бо?льшую часть XIX в. были в оппозиции к учению о субъективном основном праве, видели в провозглашении «личных общественных свобод, как субъективных публичных прав, чисто историческое явление»[96 - Там же. С. 293.]. В частности, историки говорили, что поскольку «абсолютное монархическое государство отрицало и ограничивало свободу личности и общества, простирая чрезмерно далеко свою опеку над ними, то правовое государство считало нужным провозгласить эти свободы в качестве субъективных публичных прав. Когда, однако, забудутся все ограничения свободы, созданные абсолютно-монархическим государством, когда опека государства над личностью и обществом отойдет в глубь истории и сделается лишь преданием, то все эти так называемые права перестанут быть правами и превратятся как бы в естественное проявление человеческой личности вроде права ходить гулять»[97 - Там же. С. 293–294.].
Наряду с исторической наукой, критика учения о субъективном публичном праве (т. е. конституционных гражданских, личных и политических правах) осуществлялась и новой наукой, созданной О. Контом в XIX в., – социологией. Критика с позиций социологии была весьма убедительна и долгое время (первые три четверти XIX в.) имела широкую поддержку. Успех социологической критики объяснялся тем, что провозглашенные в ранних конституциях и конституционных актах (конца XVIII в.) основные права и свободы не воплощались на практике, не обеспечивали в тот период осуществление идеалов буржуазно-демократических свобод, равенства и братства. Поэтому, если «в XVIII столетии первичным элементом во всех теоретических построениях, касающихся общества, государства и права, был индивидуум, напротив, в XIX столетии теоретическая мысль упорно останавливалась на обществе как на первичном элементе в жизни человека»[98 - См. об этом: Кистяковский Б. А. Философия и социология права. С. 291.]. Как писал Б. А. Кистяковский, «все социальные реформаторы в первые три четверти XIX столетия довольно согласно учили, что отдельный индивидуум совершенно бессилен изменить исторически сложившиеся социальные отношения и что только общественные группы могут преобразовать и устроить на справедливых началах жизнь человека… Высшего пункта своего развития эти идеи достигли в научном социализме, или марксизме, согласно которому вся жизнь человека определяется с естественной необходимостью социальными условиями, движущимися и развивающимися лишь по закону причинности»[99 - Там же. С. 292.].
Соответственно, «общество теперь было объявлено единственным источником всего права. Если отдельное лицо представлялось лишь продуктом социальных условий, то тем более и свои права оно получало только от общества. Но в таком случае, то общество или государство, которое даровало эти права, наделив ими отдельных лиц, очевидно, может в любой момент и отнять их. Отсюда не труден был переход к полному отрицанию субъективных прав, да и права вообще. Формулируя свои идеи всепоглощающей роли общества по отношению к праву, О. Конт учил, что идея субъективного права есть продукт метафизической философии; напротив, при организации общества на позитивно-научных началах отдельному лицу должны быть присвоены обязанности, а не права»[100 - Там же.].
Согласно анализу Б. А. Кистяковского, «в первую половину XIX века индивидуализм нашел себе пристанище, главным образом, в учении так называемого экономического либерализма»[101 - Там же.].
Со стороны юристов критика учения о субъективном праве в рассматриваемый период (первые три четверти XIX в.) заключалась в том, что они считали «…личные свободы, вытекающие из прав человека и гражданина, не субъективным правом граждан, а лишь результатом объективного права, т. е. следствием общего государственного правопорядка, установленного в современных конституционных государствах»[102 - Там же. С. 295.]. По мнению юристов, опровергавших субъективное право в публично-правовой сфере, то, что именуется субъективным публичным или политическим правом, на самом деле есть пределы правомочий органов и должностных лиц, это следствие норм о статусе государства, своеобразный «рефлекс» объективного права. По данным Б. А. Кистяковского, впервые указанную теорию выдвинул немецкий юрист Гербер, «первый исследователь юридической природы прав человека и гражданина»[103 - См. об этом: Кистяковский Б. А. Философия и социология права. С. 294.].
Известный в конце XIX – начале XX в. юрист П. Лабанд, наиболее активный противник учения о субъективном публичном праве, утверждал, что «права свободы, или основные права, – суть нормы для государственной власти, которые она сама для себя устанавливает; они создают пределы для правомочий должностных лиц; они обеспечивают каждому его естественную свободу действий в определенном объеме, но они не образуют субъективных прав граждан. Они – не права, так как у них нет объекта». На соответствующую особенность публичных прав обращал внимание и Г. Еллинек. Он писал: «Эти права существенно отличаются от частных прав тем, что они связаны непосредственно с личностью. Они не имеют, в противоположность частным правам, независимого от личности объекта». Тем не менее Г. Еллинек различает субъективное публичное право и правовые рефлексы в публичном праве[104 - Еллинек Г. Указ. раб.]. Итак, согласно анализируемому мнению юристов, «…личные свободы – вовсе не права в субъективном смысле, а лишь следствие общего правопорядка и, прежде всего, известного правового принципа: все, что не запрещено, дозволено»[105 - Кистяковский Б. А. Философия и социология права. С. 295.].
Таким образом, юристы, которые в первые три четверти XIX в. не признавали гражданские свободы субъективными правами, рассматривали их как продолжение норм о статусе государства и государственного правопорядка, как своеобразные положения о самоограничении государственной власти, структурно сохраняющиеся в системе норм объективного права, квалифицировали гражданские вольности в качестве «рефлекса объективного права», рефлекса обязанностей органов государственной власти не вторгаться в сферу политических и личных (гражданских) свобод. В своей позиции они опирались на понятие «рефлекс права», выявленное немецким ученым Р. Иерингом в области гражданского права, – распространив такое явление, как «рефлексы права», на сферу публичного права.
Как пишет Б. А. Кистяковский, «Иеринг приводит следующий чрезвычайно яркий пример частного рефлективного права: когда в многоэтажном доме квартирант второго этажа кладет на лестницу, ведущую в его квартиру, ковер, то и квартиранты третьего, четвертого, пятого и т. д. этажей, пользуясь общей лестницей, приобретают право ходить по ковру. Но квартиранты третьего, четвертого, пятого и т. д. этажей не приобретают субъективного права на пользование этим ковром. У них есть только субъективное право пользоваться лестницей, и рефлексом этого права является отраженное право пользования ковром»[106 - Кистяковский Б. А. Философия и социология права. С. 295.]. Далее Б. А. Кистяковский развивает эту мысль: «То же явление мы постоянно встречаем и в области публичного права. Так, например, государство в своих фискальных интересах или желая покровительствовать какой-нибудь отрасли промышленности устанавливает известные пошлины. Благодаря им цена на обложенные продукты возрастает внутри страны, и промышленники, производящие эти продукты, получают добавочную прибыль. Но у них нет субъективного права на обеспечение путем пошлин высоких цен на предметы их производства, так как это обеспечение есть только рефлекс права»[107 - Там же. С. 295–296.].
Российский ученый Я. М. Магазинер (1882–1961) дает следующее теоретическое определение природы рефлексов в праве: «Рефлексы – это случайные выгоды, случайные преимущества, вытекающие из технического несовершенства общественно-распределительного аппарата, но не отделимые от той функции, которую осуществляет этот аппарат. Поэтому рефлекс представляет собой выгоду, случайную для данного лица, но необходимо вытекающую из обеспечения чужого, действительно защищенного субъективного права, из удовлетворения чужой юридически обеспеченной потребности»[108 - Магазинер Я. М. Избранные труды по общей теории права. СПб., 2006. С. 173.].
В период, когда активно обсуждался вопрос о природе основных публичных и политических прав и свобод, об их отождествлении с субъективными правами либо правовыми рефлексами, обращалось внимание на внешнюю близость этих понятий, специалисты указывали на ущербность квалификации публичных (политических и гражданских, личных) прав в качестве рефлексов обязанностей органов государственной власти не вторгаться в сферу политической и личной свободы человека.
Так, пытаясь выявить признаки рефлективного права, Б. А. Кистяковский отмечает его близость к субъективному праву: «В рефлективном праве можно было бы видеть нечто промежуточное между объективным и субъективным правом, как бы подготовительную стадию к субъективному праву, если бы эти явления допускали переходные стадии. Во всяком случае, исторически рефлексы права часто превращаются в субъективные права и наоборот»[109 - См. об этом: Магазинер Я. М. Избранные труды по общей теории права. СПб., 2006. С. 170–171.]. Признавая наличие правовых рефлексов не только в частном, но и в публичном праве, сторонники теории субъективного публичного права подчеркивали недопустимость отождествления основных гражданских (политических и личных) прав и свобод с рефлексами публичного права.
Весьма интересное обоснование субъективного характера публичных (гражданских, личных и политических) прав принадлежит немецкому ученому Г. Еллинеку. По его определению, общие гражданские и политические вольности являются не продолжением статуса государства и государственного правопорядка, не рефлексом объективного права, а субъективным правом, так как в ином случае (при отрицании субъективных публичных прав) подвергается сомнению возможность правопорядка, а с тем вместе и государства[110 - Еллинек Г. Указ. раб. С. 404.]. Свое соображение Еллинек поясняет следующим образом: «Закрепляя за индивидом гражданские вольности, государство тем самым признает индивида лицом, субъектом права, который может в своем интересе привести в движение правопорядок». Признание индивида лицом, «членом народа», гражданином, как указывает немецкий ученый, «служит основой для всех публично-правовых притязаний». При этом он выделяет три их вида:
– подчинение субъектов лишь ограниченной государственной власти (притязания на отрицательную свободу от государства);
– возможность «притязания на положительные действия государства в интересах индивида» (возможность в своем интересе привести в движение судебную власть), притязания на административную власть в интересах индивида;
– притязания индивида, направленные на «допущение его к функционированию в качестве постоянного органа государства и на участие путем выборов в создании органов государства)»[111 - Там же. С. 406–408.].
По Еллинеку, суть первой разновидности притязаний лица (на отрицательную свободу – от государственного вмешательства в сферу автономии личности) заключается в том, что его подчинение государству простирается лишь настолько, насколько этого требует право. Смысл данной разновидности притязаний состоит в признании государством действия в отношении индивида принципа «разрешено все, что не запрещено». Г. Еллинек пишет: «Фактическое состояние свободы, в котором находится предоставленный самому себе человек, превращается в правовое состояние вследствие признания только ограниченного подчинения»[112 - Еллинек Г. Указ. раб. С. 406.]. Таким образом, как следует из концепции Еллинека, для реализации анализируемых притязаний нет необходимости наделения правами и свободами, достаточно признавать «свободное от вмешательства государства состояние индивида», в силу которого лицо «приобретает притязание на отмену всех нарушающих свободу распоряжений государства»[113 - Там же.].
Тем не менее для обеспечения отдельных видов притязаний анализируемого блока Г. Еллинек указывает на необходимость соответствующего управомочивания субъекта, т. е. наделения его соответствующими правами. Ученый замечает: «Существование ограничений, являющихся особенно тягостными для индивида, исторически обусловило требование признания определенных прав свободы. Принуждение в делах веры и цензуры вызвало представление о свободе совести и печати, вследствие полицейского вмешательства и запретов стали требовать в качестве особых прав свободы, неприкосновенности частного жилища, соблюдения почтовой тайны, права собраний и сходов и т. д.»[114 - Там же.].
В отношении второго блока притязаний индивида, которые предполагают не отрицательную свободу от государства, а положительные действия последнего, Г. Еллинек указывает: «Строго отличаемо должно быть в этой области рефлективное право от права субъективного». Из его аргументов следует, что этот блок притязаний индивида составляет рефлективное, а не субъективное право. Как пишет ученый, «уголовное право и полиция призваны защищать индивидуальные правовые блага, но, тем не менее, они не обосновывают никакого индивидуализированного притязания того лица, которое должно быть защищаемо. И административная деятельность государства, как осуществляемая в общих интересах, служит на пользу индивиду. То, что государство делает, оно делает для своих настоящих и будущих членов, которые поэтому являются дестинатариями доставляемых им благ, но не всегда получают их в качестве управомоченных»[115 - Там же. С. 407.].
Третий блок возможных притязаний индивида к государству – притязания, не направленные «ни на положительные, ни на отрицательные действия государства, а на признание им возможности действовать для него». К таковым относятся притязания на функционирование в качестве постоянного органа, а также «притязания на участие путем выборов в создании органов государства»[116 - Еллинек Г. Указ. раб. С. 409.]. В наиболее общей формулировке, Г. Еллинек именует анализируемый блок притязаний «притязаниями на состояние активного гражданства», «расширенное право гражданства»[117 - Там же.]. Такого рода притязания в разных государствах принадлежат разному кругу лиц. По словам Еллинека, «невозможно такое государство, в котором подобного рода притязания не принадлежали бы никому. По меньшей мере, одно лицо – властитель – должно иметь личное притязание на признание его высшим органом государства».
В связи с такого рода притязаниями индивиды и существующие в государстве союзы являются обязательными субъектами публичных прав. Из учения Еллинека следует, что народ как элемент государства составляют не рабы, а индивиды – носители субъективных публичных прав, в ином случае нет оснований говорить о бытии государства. Ученый замечает, что между народом как субъектом и публичным правомочием проявляется очевидная связь: «Государственная власть должна каким-нибудь образом быть связана с членами народного общения. Точно так же, как толпа рабов, – т. е., юридически, вещей, объединенных общим владельцем, не образует государства»[118 - Там же.]. Следует различать, таким образом, власть господина и власть государственную.
Вслед за Г. Еллинеком российский ученый Я. М. Магазинер, признавая наличие правовых рефлексов не только в частном, но и в публичном праве, писал, что необходимо «отличать действительные рефлексы от мнимых рефлексов, т. е. субъективных прав с юридически несовершенной защитой». Из рассуждений Магазинера следует, что и субъективное право, и рефлекс права могут быть определены через категорию «интерес». Различие же в том, что если «интерес юридически защищен… тогда он означает право требовать его защиты», если же «он не защищен… тогда он является рефлексом, т. е. перед правом он беззащитен»[119 - Магазинер Я. М. Указ. раб. С. 171.]. По мнению ученого, публичные права, политические свободы – это мнимые рефлексы, так как они характеризуются (по состоянию на первые три четверти XIX в.) юридически несовершенной защитой[120 - Кистяковский Б. А. Философия и социология права. С. 295.].
Я. М. Магазинер, также вслед за Еллинеком, справедливо указывал, что учение, отрицающее субъективный характер основных прав, «обеими ногами стоит на почве абсолютизма»[121 - См.: Магазинер Я. М. Указ. раб. С. 171.]. Он оценивал соответствующее учение как «пренебрежение к правовой личности», поскольку «за ней признаются интересы, но не права, блага же, которые она получает через деятельность государства, рассматриваются как юридические рефлексы, которые вовсе не предполагают у гражданина каких-либо правовых средств защиты угрожаемого или попираемого рефлективного блага. Даже если подданный имеет право жалобы, то и она имеет значение только как средство доведения до сведения высшей власти о неправильных действиях низшей, но не как средство защиты субъективного права. Равным образом удовлетворение жалобы имеет целью если не попечение о подданном, то лишь восстановление законного объективного порядка, но отнюдь не нарушенного субъективного права. В такой системе действующее право низводится на степень какого-то внутреннего регламента, инструкции для органов власти»[122 - Там же.].
Завершая анализ концепций XIX в. о рефлексной, а не субъективной природе публичных прав, приведем слова Б. А. Кистяковского, который отмечал: «…Г. Еллинек указывает на то, что Гербер для своего времени и своего отечества был совершенно прав, когда он доказывал, что личные свободы основаны лишь на объективном праве и не заключают в себе права субъективного. Однако эти исторические обстоятельства, с точки зрения существа личных свобод, имеют временный и случайный характер. Напротив, по своему существу личные свободы всегда являются субъективными публичными правами; им по преимуществу присуща та индивидуализация, та связь с личностью, которые составляют основной признак всякого субъективного права»[123 - Кистяковский Б. А. Философия и социология права. С. 297.].
§ 1.4. Современный этап развития учения о субъективном праве, о соотношении индивидуальных интересов (индивидуальной свободы) и общесоциальных и общегосударственных интересов в западных странах (последняя четверть XIX – первые десятилетия XXI в.)
Последняя четверть XIX – первые десятилетия XXI в. – это этап возрождения учения о субъективном публичном праве и его трансформации в учение о субъективной природе основных (конституционных) прав и свобод. Этап аргументации субъективного характера основных (конституционных) прав и свобод с позиций возрожденной теории естественного права; новых представлений о соотношении публичного и частного права; новых социологических воззрений на взаимоотношения индивида и общества.
На рубеже XIX и XX столетий все большее внимание стали привлекать «формальное различие частного и публичного права»[124 - Еллинек Г. Указ. раб.], условность деления права на публичное и частное, взаимопроникновение частного и публичного начал в праве. Г. Еллинек в своей работе «Общее учение о государстве», опубликованной в Германии в 1900 г. (первое издание в России – 1903 г.), оценивает как крайние теории и учения, признающие «субъективное публичное право однородным по структуре с правом частным»; и учения, отрицающие деление субъективного права на публичное и частное.
Возрожденная в конце XIX – начале XX столетия теория индивидуализма как философская (социологическая) основа современной концепции субъективного права уже «…не противопоставляет индивидуальное начало социальному и не считает, как в былое время, что одно из начал безусловно исключает другое. Напротив, он сам (индивидуализм. – Ж. О.) насквозь проникнут социальным началом»[125 - Кистяковский Б. А. Философия и социология права. С. 298.].
С конца XIX в. многообразные противоположные учения в философии и социологии все более «…сходятся и примиряются в солидарном стремлении отстоять и обосновать индивидуализм»[126 - Там же.]. Так, с одной стороны, не подвергаются сомнению положения, которые были выдвинуты в XVIII – первой половине XIX в., – о том, что «всякая личность вырастает из социальной среды и является продуктом общества», что «от общества личность приобретает общие и родовые черты, которые соответствуют известному уровню культуры и делают каждую личность из данной социальной среды похожей на другую личность из той же среды»[127 - Кистяковский Б. А. Философия и социология права. С. 300.]. С другой стороны, во второй половине XIX столетия стало обращаться внимание на то, что понятие личности «…далеко не исчерпывается общими и родовыми признаками, характеризующими в одинаковой мере все личности, составляющие каждую данную группу. Напротив, теперь основным признаком личности было признано то, что делает каждую личность безусловно своеобразной, индивидуальной и неповторяющейся особью»[128 - Новгородцев П. И. Кризис современного правосознания. С. 58 и сл., 291–295, 304 и сл.; Кистяковский Б. А. Философия и социология права. С. 300–301.]. В начале XX столетия Б. А. Кистяковский писал: «Итак, мы снова стоим перед двумя противоположными и взаимно друг друга исключающими утверждениями. Одни говорят, что личность есть самоцель, а общество средство, другие, напротив, утверждают, что самоцелью является общество, а личность средство… Оценив их значение в сфере не формально-логических соотношений, а реального жизненного процесса, мы должны, напротив, признать истинными оба эти утверждения. Самоцелью является одинаково и личность, и общество»[129 - Кистяковский Б. А. Философия и социология права. С. 302.].
Дальнейшее нарастание идей конституционализма в мировой практике в новое время выразилось в расширении числа государств, перешедших к установлению конституционной формы взаимоотношений государства и индивида. В конституциях стали закрепляться не только гражданские свободы публично-правового профиля, но и свободы частноправового блока. С начала XX в. в текстах конституций появились новые поколения прав: социально-экономические (впервые введены Веймарской конституцией 1919 г. в Германии, широко были заявлены в социалистических конституциях, в том числе СССР и РСФСР, начиная с 1936 (1937), 1977 (1978) гг.); возникло такое поколение прав, как коллективные права и свободы; расширился традиционный каталог гражданских свобод – личных и политических прав. Не только юридически, но и фактически соответствующие права получили широкое признание в новых конституциях стран Европы, принятых после Второй мировой войны (Конституция Италии 1947 г. и др.). Указанные события придали учению о субъективном характере основных прав и свобод неопровержимый характер в юридической науке XX столетия. Важным фактором, стимулирующим процессы субъективизации основных (конституционных) прав и свобод в различных странах, стало широкое учреждение в период после Второй мировой войны специализированных судебных органов – конституционных судов, предназначенных для защиты конституционных прав и свобод путем непосредственного применения конституционных норм, в том числе формулирующих основные права и свободы.
Таким образом, описанные выше процессы явились важными импульсами для утверждения субъективной природы конституционных прав и свобод. А закрепление в текстах послевоенных и более поздних конституций основных прав и свобод, относящихся не только к публично-правовому блоку, но и к частноправовому профилю (социально-экономические права), создало предпосылки для модификации категориального инструментария юридической науки, а именно для замены понятия «субъективное публичное право» новым, более имманентным понятием – «субъективное конституционное (основное) право».
§ 1.5. Развитие учения о субъективном характере основных (конституционных) прав и свобод в России (Соотношение субъективного и объективного права. Субъективное конституционное право как правоотношение)
В России история развития учения о субъективном публичном праве имела ряд особенностей. Во-первых, началась значительно позднее в сравнении с западными странами – с конца XIX столетия. Это объясняется длительным господством в России крепостного права, признававшего крестьян не лицом, а вещью землевладельца. Крепостное право было введено Судебником 1497 г., указами о заповедных летах и урочных летах и окончательно – Соборным уложением 1649 г., отменено в 1861 г.[130 - Советский энциклопедический словарь / под ред. А. М. Прохорова. М.: Сов. энциклопедия, 1983. С. 650.] Во-вторых, в России позднее начался подъем революционного движения, обеспечившего первые шаги к конституционализации страны. Раннее (исходное) конституционное законодательство в России было принято на волне первых буржуазно-демократических революций лишь в 1905–1907 гг.: Манифест «Об усовершенствовании государственного порядка» от 17 октября 1905 г.; Основные государственные законы Российской империи от 23 апреля 1906 г. Но время их действия было непродолжительным, до Октябрьской социалистической революции 1917 г. В-третьих, «в русском праве ввиду его специфики и заметного удельного веса обычаев и “общинного права” деление на публичное частное право исторически не было выражено столь отчетливо, как в других государствах. Лишь в XIX в. внимание к этому вопросу получает дополнительные импульсы ввиду нарастающего интереса прогрессивной общественности к идеям конституционализма и введения системы законов»[131 - Тихомиров Ю. А. Публичное право: учебник. М.: БЕК, 1995. С. 12.].
Исследованиям субъективного права в конце XIX – начале XX в. посвящены работы российских ученых Н. М. Коркунова (1853–1904), Ф. Ф. Кокошкина (1871–1918), И. А. Ильина (1882–1954), Я. М. Магазинера (1882–1961), Б. А. Кистяковского (1868–1920), Г. Ф. Шершеневича (1863–1912), Л. И. Петражицкого (1867–1931).
Согласно представлениям, сложившимся в российской науке на рубеже XIX–XX вв., общетеоретическая концепция субъективного права может быть сформулирована на основе сравнительного анализа субъективного и объективного права. При этом, в соответствии с классическими западными канонами, объективное право идентифицировалось с нормой права, а субъективное право отождествлялось с правоотношением. Так, характеризуя соотношение объективного и субъективного права, известный русский ученый Н. М. Коркунов, отражая научные теоретико-правовые позиции своего времени, писал: «Существование права выражается не только в существовании юридических норм, но также и в существовании юридических отношений. Юридические нормы и юридические отношения – это две различные стороны права: объективная и субъективная. Юридические отношения называются правом в субъективном смысле, потому что право и обязанность составляют принадлежность субъекта. Без субъекта они существовать не могут: и право, и обязанность должны непременно быть чьи-нибудь. Напротив, юридические нормы не стоят в таком отношении к субъекту. Они имеют более общий и более отвлеченный характер, они не приурочены к определенному субъекту и потому, в противоположность юридическим отношениям, называются правом в объективном смысле»[132 - Коркунов Н. М. Лекции по общей теории права.].
Я. М. Магазинер – ученый, деятельность которого охватила периоды трех русских революций (1905–1907, 1917 гг.) и советский социалистический период в истории России, в своей книге, опубликованной в 1925 г., проводит, на наш взгляд, весьма глубокое разграничение понятий «объективное право» – «субъективное право» – «закон» («нормативный акт»), применимое и сегодня. По его определению, объективное право – это система норм, действующих в данном обществе; субъективное право – это юридические отношения; а закон (так же как и «обычное право и практика государственных учреждений») – это не объективное право, это источник права[133 - Магазинер Я. М. Избранные труды по общей теории права. СПб., 2006. С. 68, 69.].
Одним из аспектов в характеристике субъективного права, касающимся проведения его соотношения с объективным правом, является вопрос о том, какое из указанных понятий надо считать первичным. По этому поводу высказывается две противоположные точки зрения. Как писал Н. М. Коркунов в своей книге «Лекции по общей теории права» (1894), для римских юристов «характерною особенностью юридических отношений представлялась именно связанность их объективным правом», т. е. их характеристика как «правообязанности»[134 - Коркунов Н. М. Лекции по общей теории права. С. 179.]. И далее он продолжает: «Активная же сторона юридического отношения, правовое притязание, так мало обращала на себя их внимание, что у них не выработалось понятие субъективного права в смысле правомочия. Напротив, западноевропейские юристы, начиная уже с глоссаторов, придают особенное, главное значение активной стороне отношения, правопритязанию, так что не правопритязание они выводят из правоотношения, а наоборот, и отношения рассматривают как последствия правопритязания. Это объясняется свойственным германским народам субъективизмом в противоположность объективизму древности и тем, что христианское учение с особенною силою выдвинуло значение воли»[135 - Там же. С. 155.].
В отечественной юридической литературе всегда признавалась неразрывная связь субъективного и объективного права. Однако в начале XX столетия разные авторы характеризовали эту связь по-разному. Одни утверждали, что объективное право есть источник субъективного (И. А. Ильин)[136 - Ильин И. А. Указ. раб. С. 102.].
Другие, напротив, считали, что всякое субъективное право опережает объективное. Так, Н. М. Коркунов писал: «В исторической последовательности не объективное право предшествует субъективному, а, наоборот, субъективное – объективному. Историческое развитие всегда начинается с частного, а не с общего. Поэтому раньше создаются отдельные субъективные права, а уже потом общие регулирующие их нормы»[137 - Коркунов Н. М. Лекции по общей теории права. С. 155.].
В советской литературе доминировало мнение, что первичным является объективное право как основа субъективного. Как писал в 70-х гг. XX в. В. А. Патюлин, к отличительным признакам субъективного права, помимо прочего, относится то, что оно основано на нормах объективного права. Один из классиков отечественной науки теории права С. С. Алексеев и в своих монографиях советского периода, и в учебнике за 2008 г. указывает: «Как бы ни были близки к объективному праву связанные с ним субъективные права, они явления разнопорядковые, занимающие в правовой действительности свои, особые места. Здесь важно не потерять из виду специфику объективного права как институционного нормативного образования. Субъективные права – не основание юридического регулирования, не источник юридической энергии, а результат ее претворения в жизнь, последствие конкретизированного воплощения нормативных предписаний в виде точно определенной юридической свободы, ее меры для данного лица. К тому же субъективные юридические права существуют в нераздельной связи с юридическими обязанностями, неотделимыми от них»[138 - Алексеев С. С. Общая теория права. С. 70.].
Заметим, что в российской юридической литературе конца XIX – первых двух десятилетий XX в. давалась лишь общетеоретическая дефиниция субъективного права.
Как указывает Я. М. Магазинер, «понятие “право” имеет два разных значения. Когда мы говорим: “Это по праву можно”, – мы имеем в виду норму права, т. е. хотим сказать, что данное действие допускается нормой права. Когда же мы говорим: “Я имею право”, – мы имеем в виду право, принадлежащее данному лицу, т. е. его отношение к другим лицам, позволяющее ему совершить данное действие, воздержаться от него или потребовать действий от другого. Право как система норм, действующих в обществе или в данном круге отношений, называется объективным правом… Всякое же право данного лица называется субъективным правом»[139 - Магазинер Я. М. Избранные труды по общей теории права. С. 68.].
Автор приходит к заключению, что «всякое действующее право может быть рассматриваемо с двух различных точек зрения: как система объективных норм и как система субъективных прав», подобно тому как, например, «одно и то же словесное сочетание “избирательное право” может означать и систему норм избирательного права, и личное право данного гражданина на участие в выборах»[140 - Там же.]. До октября 1917 г. в России, в основном, довольно сдержанно оценивалось древнеримское деление права на публичное и частное. В этой связи исследования особенностей субъективного публичного права, отличающих его от субъективного частного права, в российской юриспруденции конца XIX – начала XX столетия многими авторами оценивались как непродуктивные. Так, об известном русском ученом – специалисте в области теории права и цивилистики Г. Ф. Шершеневиче, относительно его работы, опубликованной в 1912 г., где дается обзор теоретических учений о соотношении публичного и частного права, в российской юриспруденции отмечают: «Во всех подходах различение между публичным и частным правом проводится либо по содержанию регулируемых отношений – это материальный фактор, либо по порядку их защиты – это формальный момент. Рассматривая оба критерия, он делает акцент на их взаимопроникающих свойствах. Ибо в праве всегда выражаются общественные интересы, а государство является участником гражданско-правовых отношений»[141 - Арутюнян Г. Г., Баглай М. В. Конституционное право. Энциклопедический словарь. М.: НОРМА, 2006. С. 386 и др.]. Один из основоположников российского государственного права Н. М. Коркунов также указывал, что «…все попытки найти основание для различения частного и публичного права в различии содержания юридических отношений (т. е., по концепции Коркунова, в содержании субъективного права. – Ж. О.) оказываются неудачными». Он же отмечал: «Невозможность найти в содержании юридических отношений (т. е. в субъективном праве. – Ж. О.) основания для различения частного и публичного права подтверждается еще и тем, что история права представляет нам примеры того, как одни и те же по своему содержанию отношения получали то частноправовую, то публично-правовую форму. Так, например, в Средние века многие права власти составляли лишь придаток частного права землевладения»[142 - Шершеневич Г. Ф. Общая теория права. М., 1912. С. 513–554; Тихомиров Ю. А. Указ. раб. С. 8.].
Вместе с тем можно назвать и отдельные примеры того, как когда в анализируемый период в российской науке проводились развернутые исследования, касающиеся характеристики субъективного публичного права. Так, Б. А. Кистяковский на основе изучения трудов Г. Еллинека, Р. Иеринга, многих других зарубежных и российских авторов осуществил весьма глубокий теоретический анализ различных учений о соотношении не только субъективного права вообще, но и субъективно-публичного права в частности[143 - Кистяковский Б. А. Философия и социология права. С. 291–345.]. Полезность такого рода исследований объяснена самим же Кистяковским, который справедливо отмечал, что таким образом создается теоретическое обоснование процессов расширения «…субъективных прав с целью выработать юридические начала для будущих социальных реформ»[144 - Кистяковский Б. А. Философия и социология права. С. 344.].
После Октябрьской социалистической революции 1917 г. в России были впервые приняты законы, называвшиеся конституциями, – это Конституция РСФСР 1918 г. (затем 1925, 1937 и 1978 гг.) и Конституция СССР 1924 г. (затем 1936 и 1977 гг.). Все указанные конституции были маломощны в части формирования юридических предпосылок субъективных прав. Прежде всего потому, что опирались на неконструктивную, как показал дальнейший опыт, философскую основу. В согласии с марксистско-ленинским учением, составители советских конституций исходили из следующих мировоззренческих посылок.
Во-первых, из критической оценки индивидуализма, провозглашался приоритет общественного (социального) над индивидуальным. Во-вторых, отрицалась концепция естественного права. В-третьих, советские конституции в своей концептуальной идее полностью отвергали деление права на публичное и частное. В. И. Ленин в свое время заявлял: «Мы ничего “частного” не признаем, для нас все в области хозяйства есть публично-правовое, а не частное»[145 - Ленин В. И. Полное собрание сочинений. Т. 44. С. 398.]. Эта позиция в конечном счете утвердилась и в среде практиков советской юриспруденции. Так, согласно исследованию Ю. А. Тихомирова, «если к моменту работы над книгой “Революционная роль права и государства” П. И. Стучка (Председатель Верховного Суда РСФСР в 1923–1932 гг. – Ж. О.) различал государственное, или публичное, и гражданское, или частное право, то позднее он уточняет: “Для нас, стоящих на точке зрения права как системы общественных отношений, такое деление на частное и публичное право, конечно, устарело. Но оно еще вполне соответствует условиям буржуазного общества, точке зрения буржуазии, где именно деление человека на гражданина и частного человека является основным результатом революции”»[146 - Тихомиров Ю. А. Указ. раб. С. 18.].
Таким образом, публичное право стало доминантой во всей системе советского права. Как пишет Ю. А. Тихомиров, «публичное право испытало в начале XX в. триумф, когда в соответствии с марксистским учением о власти большинства оно, по сути дела, “окрасило” всю систему права “государственными красками”. Его элементы доминировали во всех отраслях права и законодательства, хотя как таковое публичное право ни официально, ни доктринально не признавалось»[147 - Тихомиров Ю. А. Указ. раб. С. 19–20.].
Перспективу публичного права еще задолго до революционных событий в России видели не только Маркс и Энгельс, но и другие выдающиеся ученые. В частности, Г. Еллинек в свое время указывал, что «тот или иной объем частных субъективных прав… не влияет на личность, напротив, всякое приращение или сокращение публичных субъективных прав увеличивает или умаляет личность»[148 - Цит. по: Кистяковсикй Б. А. Философия и социология права. С. 339.]. Б. А. Кистяковский вслед за Еллинеком также отмечал: «Если в социалистическом государстве будет сужен тот круг личных прав, который создается и обеспечивается современным гражданским правом, то зато значительно будет расширена сфера публичных субъективных прав. Это сильно изменит самое положение личности в государстве, так как сделает ее более полноправной»[149 - Там же.].
Однако, как показала история, подобные оптимистические прогнозы оказались несостоятельными. Неэффективность философской основы советских конституций отразилась в недостаточности содержания и юридической техники оформления положений о правах и свободах.
Так, в первой советской Конституции (РСФСР 1918 г.) гражданские гарантии в основной их части закреплялись не в виде субъективных прав, а как обязательства и пределы правомочий государственной власти; закреплялись, в соответствии с требованиями концепции права как продолжения правопорядка, в основном, не как принадлежность лица, а как обязанности правопорядка (государства). Но выделявшиеся здесь права и свободы были ограничены и по объему регулирования, и по классовому признаку.
В последующих советских конституциях (1936/37 гг.) предусматривались специальные главы о правах и свободах, и со временем они были расширены (в Конституциях 1977/78 гг.). Но провозглашенные в них права не являлись принадлежностью субъекта и по формально-юридическим показателям, и поскольку их осуществление блокировалось однопартийным недемократическим режимом.
В СССР периода правления И. В. Сталина, когда имели место массовые нарушения прав и свобод как индивидуальных лиц, так и целых народов, в том числе важнейшего из прав – права на жизнь, в условиях авторитарного, репрессивного режима возникли нигилистические тенденции относительно понятия субъективного права и в самой научной теории. В соответствующие десятилетия ее истории ставилась под сомнение даже общетеоретическая концепция субъективного права, не говоря уже об обосновании субъективной природы конституционных прав.
По данным Н. И. Матузова, «в России в советский период отечественной истории (до 50-х годов XX столетия) в юридической литературе вокруг понятия субъективного права не раз возникали споры, высказывались сомнения по поводу самой необходимости этой категории. Одно время она была объявлена устаревшей и ненужной в науке»[150 - Матузов Н. И. Субъективные права граждан СССР. Саратов, 1966. С. 10.].
После XX съезда КПСС, на котором была принята резолюция о культе личности Сталина, где подвергалась критике указанная практика, «вопрос о “нецелесообразности” понятия субъективного права, как якобы не присущего советской правовой науке, уже не поднимался». Напротив, «в 1955 г. журнал “Советское государство и право” в одной из своих редакционных статей писал: “Следует признать глубокую ошибочность попыток “ликвидировать” самую категорию субъективного права под флагом якобы борьбы с влиянием “буржуазной юриспруденции”… Советское правоведение не должно отбрасывать, а глубоко и всесторонне разрабатывать категории субъективных прав»[151 - Там же. С. 11.]. Однако в 1950–1960-х гг. в советской юриспруденции утверждается общетеоретическая (цивилистическая) концепция субъективного права, согласно которой и в соответствии с классическими представлениями субъективное право характеризовалось как право, принадлежащее конкретному субъекту и возникающее в конкретных правоотношениях.
По мнению одного из ведущих теоретиков советского периода О. С. Иоффе, субъективное право – это право, в котором управомоченному субъекту противостоит конкретный субъект с корреспондирующей обязанностью, «субъективное право, взятое вне правоотношения, исключенное из него, превращается в ничто, в “социальный нуль”[152 - Иоффе О. С., Шаргородский Д. М. Указ. раб. С. 229.]. Подобные узкоцивилистические определения субъективного права не отражали особенностей содержания понятийного аппарата иных, сравнительно более молодых отраслей российского права – в частности, конституционного.
С позиций методологии цивилистического подхода конституционные права и свободы в советский период не обнаруживали признаков субъективного права, а именно:
– реализация норм о правах и свободах в СССР допускалась не непосредственно, а только совместно с корреспондирующими им нормами иных отраслей права;
– конституционные права и свободы в СССР не могли непосредственно защищаться в судах;
– поведенческое содержание конституционных норм о правах и свободах во всех странах и во все времена формулируется наиболее широко, емко и поэтому менее отчетливо, конкретные обязанности субъектов конституционных прав и свобод в них не определены.
В этой связи долгое время (до конца 60-х гг. XX в.) общепринятой в советской юридической науке, по свидетельству ряда авторов, была характеристика конституционных прав и обязанностей как элементов их правоспособности. В частности, об этом писал в 1972 г. Л. Д. Воеводин: «Характеристика конституционных прав и обязанностей граждан как элементов их правоспособности в течение длительного времени была общепринятой в нашей литературе. Эта мысль совершенно определенно высказана в первом учебнике по теории государства и права, вышедшем после принятия Конституции СССР, и затем прочно утвердилась во многих других изданиях. “Все права и обязанности, установленные главой X Конституции СССР 1936 г. (право на труд на образование и т. п.), – сказано в этом учебнике, – входят в правоспособности граждан”»[153 - Воеводин Л. Д. Конституционные права и обязанности советских граждан. М., 1972.]. Упомянутое положение поддерживается и до сих пор отдельными авторами.
В процессе «субъективизации» конституционных прав и свобод в России и, соответственно, в развитии учения о субъективной природе конституционного права (свободы) можно выделить две волны:
– 60-е гг. XX в. (период демократизации в СССР, последовавший в связи с приходом к власти Н. С. Хрущева);
– 90-е гг. XX в. (начало радикальной ломки советского социалистического режима, предпринятой М. С. Горбачевым после вступления его в должность Генерального секретаря ЦК КПСС).
С конца 1950-х – начала 1960-х гг., со времен хрущевской «оттепели», в условиях начавшейся демократизации, после осуждения тоталитарного сталинского режима, в СССР началась некоторая популяризация идей основных прав и свобод. В этой связи, по свидетельству Л. Д. Воеводина, с начала 1970-х гг. сложились две противоположные точки зрения о характере записанных в Конституции прав и обязанностей. «Сторонники одной из них отрицают субъективный характер конституционных прав и обязанностей. Напротив, приверженцы другой – решительно высказываются за признание за ними такого качества. Если в недалеком прошлом первая точка зрения была господствующей, то теперь, видимо, большинство за теми, кто отстаивает субъективный характер конституционных прав и обязанностей»[154 - Воеводин Л. Д. Указ раб.]. В общей теории государства и права стала разрабатываться новая концепция субъективного права, учитывающая его особенности во всех отраслях права – в частности, не только в цивилистическом, но и в конституционном праве.
Как свидетельствует Д. М. Чечот, по состоянию на 1968 г. в юридической науке в СССР произошло размежевание научно-теоретических позиций о понятии субъективного права. Все более четко складываются две концепции. Согласно одной из них, субъективное право возникает на основе нормы объективного права, правоспособности и юридического факта, являясь в конечном итоге элементом правоотношения (Н. Г. Александров, О. С. Иоффе, А. В. Мицкевич, Ю. К. Толстой, М. Д. Шаргородский и др.). Согласно другой концепции, субъективное право может возникнуть непосредственно из закона, существовать вне правоотношения, ему могут и не соответствовать какие-либо конкретные обязанности других лиц (Д. М. Генкин, С. Ф. Кечекьян, Д. А. Керимов, А. С. Пашков, О. В. Смирнов, Ц. А. Ямпольская и др.)[155 - Чечот Д. М. Субъективное право и формы его защиты. Л., 1968. С. 20; Мицкевич А. В. Некоторые вопросы учения о субъективных правах // Правоведение. 1958. № 1. С. 28–36; Иоффе О. С., Шаргородский М. В. Указ. раб. С. 226–229.].
Наряду с этими двумя концепциями, в юридической литературе 1970-х гг. была разработана еще одна, третья концепция юридической природы основных прав и свобод – с позиций теории общерегулятивного (общего) правоотношения. Среди создателей данной теории можно назвать таких авторов, как С. С. Алексеев, Н. И. Матузов, И. Ф. Рябко, др. В свое время И. Ф. Рябко отмечал: «Кроме конкретных правоотношений, возникающих в результате действия таких правовых норм следует различать и наиболее общие правоотношения, которые направлены на регулирование постоянно существующих и всеобъемлющих общественных отношений, охватывающих важнейшие стороны жизни. Такие общие, всеобъемлющие правоотношения вызываются действием, главным образом, конституционных норм, а конкретные правоотношения являются следствием, конкретизацией общих правоотношений и сообразуются с последними»[156 - Рябко И. Ф. О соотношении правового сознания, правовых норм и правовых отношений в социалистическом обществе в период постепенного перехода к коммунизму // Ученые записки Рост. гос. ун-та. 1958. Т. 17, вып. 2.].
С. С. Алексеев особо подчеркивал значение разработки теории обще-регулятивного правоотношения для обоснования субъективной природы конституционных прав и свобод. Он писал: «Вопрос о природе общих прав и обязанностей в советской юридической литературе в достаточной степени еще не изучен. Причем ряд авторов рассматривают их как права и обязанности “вне правоотношений” или же только как “элементы” правосубъектности, т. е. в виде предпосылки правоотношений. Вместе с тем есть основания отстаивать и иной вариант обсуждаемого вопроса – характеризовать общие права и обязанности также в составе правоотношений, но правоотношений особых, очень своеобразных. Во всяком случае, существенное значение принадлежит обоснованию того теоретического положения, что права и обязанности граждан, установленные на основе конституционных норм, – это не декларации, не просто предпосылки субъективных юридических прав и обязанностей, а сами – подлинные субъективные права и обязанности (хотя и особые, своеобразные). Но каким образом возможно обосновать указанное положение, если не обращаться к такой общей юридической категории, как правоотношение?»[157 - Алексеев С. С. Общая теория права. С. 143–144.].
По мнению С. С. Алексеева, правоотношения представляют собой довольно сложный механизм. «Они состоят из нескольких “слоев” правоотношений, которые взаимодействуют друг с другом… Первый “слой” правоотношений в процессе правового регулирования – это общерегулятивные правоотношения… Общерегулятивные правоотношения выполняют в основном функцию по закреплению круга субъектов советского права, их общего юридического положения, статуса. Вместе с юридическими нормами они образуют ту основу, на которой затем складываются многочисленные и разнообразные конкретные регулятивные правоотношения… они не имеют точной “поименной” индивидуализации по субъектам. Для их возникновения не требуется иных обстоятельств (юридических фактов), кроме существования самого объекта – носителя общего права или общей обязанности»[158 - Там же. С. 140, 141.]. Обосновывая субъективный характер конституционных прав и свобод, их связь с правоотношениями особого рода – общими, общерегулятивными правоотношениями, С. С. Алексеев указывал также: «Если не видеть, что общим правам на положительные действия корреспондируют обязанности воздерживаться от нарушения субъективных прав, а общим обязанностям – право требовать исполнения этих обязанностей…», то можно заключить, что общерегулятивные отношения «это не конкретные, индивидуализированные связи между неопределенными лицами, а специфическое состояние, в котором находится данный субъект и которое определяет его общее положение по отношению ко всем другим лицам»[159 - Алексеев С. С. Общая теория права. С. 142, 143.].
Как уже указывалось, с 90-х гг. XX в. в России возникла новая волна практической широкой субъективизации основных (конституционных) прав и свобод и развития научной теории о субъективной природе конституционных прав и свобод. Это время начала радикальных преобразований советского социалистического режима, предпринятых М. С. Горбачевым в связи с его вступлением в должность Генерального секретаря ЦК КПСС. С этих событий отсчитывается современный (новейший) этап истории развития теории и практики конституционных прав и свобод, который может быть определен как обращение к универсальным международным стандартам прав.
Философскими основами стимулирования процессов широкой субъективизации основных (конституционных) прав и свобод явились следующие. Во-первых, в России с 90-х гг. XX в. господствующим стало учение о естественном праве. Причем не только в науке, но и в официальной практике в сфере конституционных (основных) прав и свобод. В Декларации прав и свобод человека и гражданина в РСФСР от 22 ноября 1991 г. (ст. 1.1), Конституции РФ от 12 декабря 1993 г. (п. 2 ст. 17) закреплено, что «основные права и свободы человека неотчуждаемы и принадлежат каждому от рождения». Признание конституционных прав неотчуждаемыми – важный фактор наращивания процессов их субъективизации.
Во-вторых, в анализируемый период официально признано новое соотношение индивидуального и социального начал в государственном устройстве, предполагающее преобладание первого, и эти новые представления воплощены в содержании конституционного законодательства. В Конституции РФ 1993 г. (ст. 2) впервые установлено, что именно «человек, его права и свободы являются высшей ценностью. Признание, соблюдение и защита прав и свобод человека и гражданина – обязанность государства». В то же время субъективный характер конституционных прав и свобод, согласно Конституции РФ 1993 г., обеспечивается тем, что предполагается их осуществление в системе отношений с другими людьми, т. е. ограничение их этими отношениями. В п. 3 ст. 17 Конституции говорится: «Осуществление прав и свобод человека не должно нарушать права и свободы других лиц».
В современной российской науке высказывается предостережение о недопустимости забвения общественной природы человека: «Не следует искусственно абсолютизировать “личное начало” в обществе и органически противопоставлять право и интересы человека и гражданина интересам общества и государства»[160 - Тихомиров Ю. А. Публичное право. С. 24.], дабы не прийти к «полному обособлению индивидуума от своего рода»[161 - Гегель. Политические произведения. М., 1978. С. 176.].
В-третьих, особенностью современного этапа развития учения о субъективной природе конституционных прав и свобод является возвращение к дискуссии о делимости права на публичное и частное. Как указывает Ю. А. Тихомиров, «крупнейшие преобразования в России и государствах Восточной Европы в конце 80-х – начале 90-х годов и сокрушение тоталитарных основ государственности дали повод повести “атаку” на отрасли публичного права, которые стали связывать только с тоталитарными, авторитарными проявлениями, и при всей оправданности такой связи ее крайне преувеличили… Наметился новый дуализм – частное право рассматривается как главный фактор и носитель правового прогресса…»[162 - Тихомиров Ю. А. Указ. раб. С. 20.]. Так, в России в декабре 1991 г. был создан Исследовательский центр частного права, устав которого утвержден распоряжением Президента РФ от 14 июля 1992 г.[163 - См. об этом: Тихомиров Ю. А. Указ. раб. С. 23.]
Наиболее яркий представитель этих взглядов профессор С. С. Алексеев утверждал, что именно частное право «…выражает особый правовой строй и юридический порядок, построенный на свободе человека. В частном праве, в отличие от публичного, человек сам, на основе своих естественных прав и в своих интересах строит свои юридические отношения (т. е. субъективные права. – Ж. О.). От него, а не от государства исходит все “юридическое”. А отсюда и сокрушительные выводы об отставании публично-правовых институтов, о необходимости отказаться от правовой системы, где доминируют публичные начала и «главенствуют конституционные вопросы, управленческие проблемы, уголовные преследования и т. п. Не публичное, а частное, гражданское право будет на первом месте в новой правовой системе. Отсюда тезис: право только тогда право, когда в нем высокое место занимает частное право. Гражданский кодекс – своего рода конституция гражданского общества»[164 - Алексеев С. С. Не просто право – частное право // Известия. 1990. 19 окт.; Он же. Наш шанс // Новый мир. 1993. 25 мая.].
В середине 1990-х гг. по поводу указанной трактовки Ю. А. Тихомиров писал: «Резкое возвышение частного права за счет противопоставления и умаления роли публичного права чревато недооценкой внутренних связей между ними. Частное право не может существовать без публичного права, его институтов. Элементы публичного права все глубже проникают в ткань отраслей частного права, меняется понимание публичности в обществе, что должно обеспечить паритет частного и публичного начал»[165 - Тихомиров Ю. А. Указ. раб. С. 25.].
Похоже, что первые 25 лет радикальных постсоветских реформ в России, связанных с переходом к рыночной экономике, подтверждают этот прогноз.
Заметным шагом в направлении субъективизации основных (конституционных) прав и свобод в России стали три важные новеллы, связанные с расширением судебной защиты конституционных прав. Во-первых, был учрежден Конституционный Суд РФ как специализированный орган, предназначенный для осуществления защиты основных прав и свобод путем применения норм Конституции, в том числе формулирующих основные права и свободы (1990–1991 гг.).
Во-вторых, были созданы юридические предпосылки для формирования практики непосредственного применения конституционных норм о правах и свободах судами общей юрисдикции при осуществлении правосудия (на основе ст. 18 Конституции РФ от 12 декабря 1993 г. и Постановления Пленума Верховного Суда РФ от 31 октября 1995 г. «О некоторых вопросах применения судами Конституции Российской Федерации при осуществлении правосудия»[166 - Сборник законодательства по конституционному (государственному) праву Российской Федерации. Ростов н/Д: Феникс; М.: Зевс, 1997. С. 688–696.]).
В-третьих, созданы юридические предпосылки для формирования практики применения судами общей юрисдикции общепризнанных принципов и норм международного права и международных договоров Российской Федерации, формулирующих положения об универсальных общепризнанных правах и свободах человека и гражданина (на основе п. 4 ст. 15 и ст. 18 Конституции РФ от 12 декабря 1993 г. и Постановления Пленума Верховного Суда РФ от 10 октября 2003 г. «О применении судами общей юрисдикции общепризнанных принципов и норм международного права и международных договоров Российской Федерации»), др.
Глава 2. Естественно-правовая природа основных прав и свобод
Настоящую главу хотелось бы предварить рядом вопросов, постановка которых носит скорее риторический характер и дает информацию о структуре и содержании дальнейшего изложения. В контексте исследования сути учений о естественно-правовой природе основных прав и свобод предполагаем обращение к следующим вопросам:
– Является ли право дуалистическим? Или оно моноправо?
– Есть ли естественное право, либо все право позитивно (положительно)?
– Каково соотношение естественного права и позитивного?
– Соотношение естественного и позитивного права – это отношение идеала к действительности либо отношение одной части действительности к другой?
– Что есть естественное право? Предправо или право, сформированное в результате правоприменительной практики (судебной, др.)? Пред-позитивное или постпозитивное?
– Как соотносится естественное право и иные источники права (закон, правовой обычай, судебный прецедент)?
– В чем заключается роль нравственного сознания в процессе право-образования?
– Как соотносятся нормы естественного права и нормы этики, морали, нравственности, справедливости? Это различные или тождественные категории?
– Является ли естественное право вечным и неизменным, либо это право с меняющимся содержанием?
– Что такое «естественное право»? Идеал права, к которому должно приближаться положительное право, или это действительное право, существующее наряду с положительным?
– Являются ли естественные права продуктом бессознательных процессов (установленных природой), либо они результат рассудочной, сознательной, волевой деятельности людей, установления, сформированные на основе требований разумности и нравственности? Либо они неизбежны, независимы от человеческой воли?
– Каков процесс образования естественного права? Это естественный инстинкт или человеческое установление?
– Каким образом формируется естественное право – из разума или из природы? В результате мыслительного процесса или вследствие природных инстинктов?
– Какое начало: сознательное (рассудочное) либо бессознательное – преобладает в правообразовании? В чем значение нравственного сознания в процессе правообразования?
– Какова роль человеческой воли в развитии права?
– Является ли право национальным, или оно универсально?
– Какова роль интереса и цели в процессе правообразования? Как соотносятся категории «право» – «интерес» – «цель»?
– Какова роль экономического фактора в процессе правообразования? Как соотносятся понятия «экономика» – «государство» – «право»?
§ 2.1. Понятие естественного права. Основные этапы изменения содержания и новых возрождений теоретического учения о естественном праве в классической литературе XVII–XVIII столетий
Анализ темы естественного права весьма актуален. Естественное право – это старейшая, но всегда прогрессивная идея, имеющая высокий авторитет не только в науке, но и на практике. Еще в начале прошлого столетия один из родоначальников российского государственного права Н. М. Коркунов отмечал: «Естественное право не есть предмет только научных гипотез. Это не книжная теория, чуждая действительной практической жизни. Напротив, идея естественного права играла и в практической жизни едва ли еще не большую роль, чем в научной теории права. Для многих идея естественного права не есть только предположение, а составляет их твердую веру. Существование естественного права кажется им аксиомой само по себе очевидной и необходимой»[167 - Коркунов Н. М. Лекции по общей теории права. С. 127.].
