скачать книгу бесплатно
Поэтому оба тела – при условии жесткости тел – при столкновении оказываются выдвинутыми, A и B взаимно покоятся, а относительное пространство, не подверженное этому влиянию, продолжает двигаться в направлении B A. со скоростью Bc, или (что говорит о том же и как выразится наблюдатель, покоящийся в том же относительном пространстве) A и B после столкновения движутся вперед в относительном пространстве с одинаковой скоростью Bd (= Bc) в относительном направлении столкновения A B. Таким образом, мы имеем равенство actio и reactio. Вообще говоря, априори несомненно, что приостановка и возбуждение скорости, поддержание покоя в движущемся теле и движения в покоящемся теле должны иметь одинаковый вес, т.е. требовать одинаковой силы, как в контактном воздействии, так и в actio in distans.
Так и равенство толчка и противотолкания, давления и противодавления, тяги и противотяги, вообще actio и Reactio вытекает из относительности движения, в силу которой ни одно тело не может рассматриваться как абсолютно покоящееся или находящееся в движении, но каждое из них может рассматриваться как находящееся в покое или в движении по отношению к другим[88 - В. Вундт в своей книге «Die physi kalischen Axiome», вышедшей в 1866 г., попытался вывести из относительности движения все основные истины математического естествознания.]. Поскольку все сложные явления движения, вплоть до физиологических процессов в животном организме, могут быть сведены к простейшим или состоят из них, то конкретная, эмпирическая реальность, насколько можно судить до сих пор, ни в коей мере не противоречит тезису, и последний, следовательно, остается непоколебимым, как скала. Если бы на этом расчеты закончились, то в результате получился бы большой метафизический знак вопроса. Протест неуклюжего рассудочного интеллекта, руководствующегося только инстинктом, а не логикой, должен был бы быть отброшен перед голосом самой точной из всех естественных наук, в результате чего повседневный прагматический интеллект (который выносит фактические суждения в соответствии с практическими интересами и при этом глубоко уязвляется в субъективных предрассудках) оказался бы центром во всех, не только оптических, отношениях, В этом случае, как и прежде, из своего собственного относительного покоя и движения по отношению к земному шару, который он считает покоящимся, он должен был бы заключить о движении и покое каждого объекта. Это так же мало свидетельствовало бы в пользу суверенной теории, как в пользу гелиоцентрической астрономии то, что наши глаза, несмотря на Коперника, будут продолжать видеть, как солнце, луна и звезды каждый день восходят, поднимаются, достигают кульминации, опускаются и заходят.
Однако при таком проблематичном выводе счетов открывается дверь и для скептицизма, и для элеатов, и, более того, для субъективизма и теоретического эгоизма; он поставляет в руки философского нигилизма желанный инструмент для Escamotage[89 - От переводчика. escamotage (фр.) устар. фокус-покус] всей реальности.
Но давайте! Впереди у нас еще есть вершина, на которую нужно подняться.
Поразительно, как часто грубейшие следствия и путаница встречаются у философов более позднего времени, вплоть до Канта, которые занимаются нашей темой. Большинство из них тем самым ставят себя между двух табуреток или, чтобы избежать Сциллы, попадают в Харибду, о которой они только что предупреждали. Это вполне объяснимое следствие антиномичности вопроса.
На такой непоследовательности мы застаем, например, Картезиуса. Прежде всего он ясно и решительно высказывается в смысле тезиса. Princ. phil. II, 13. 24. 25. 29. Затем он совершенно забывает об этом и рассматривает изменение места как нечто абсолютное в своем метафизико-теологическом выведении lex inertia и других законов, большинство из которых, кстати, ложны. Ibidem 37. 38. 39. Лейбниц обличает ошибку своего предшественника и затем добросовестно впадает в ту же ошибку[90 - Da eine eingehende historisch-kritische Er?rterung der hier ger?gten Jnconsequenzen viel zu weitl?ufig werden w?rde, so begn?ge ich mich damit, einige unzweideutige Belegstellen dem Leser vorzulegen. Cartesius f?r die Relativit?t: Ut situs corporis determinetur, respicere debemus ad alia aliqua corpora, quae ut immobilia spectemus: Ac prout ad diversa respicimus, dicere possumus eandem rem eodem tempore locum mutare, ac non mutare. Princ. Phil. II, 13. Als Beispiel wird angef?hrt der Schiffer, der sich im Verh?ltni? zum Schiffe in Ruhe befindet, im Vergleich zum Ufer sammt seinem Schiffe bewegt a. Dieses sehr nahe liegende Beispiel kehrt, beil?ufig gesagt, in gleicher Angelegenheit h?ufig wieder. Man findet es: Cartes. Princ. II, 24; Leibnitz, edit. Erdmann, pag. 604; Newton: Princ. edit. 1714, pag. 6; Berkeley: Princ. §114; Kant: Metaph. A. d. N.; Phoron. Grundsatz I, Anmerkung. – Et illeireo, quem all mollum supra monuimus, eanllem rem eollem tempore ?iei posse locum mutare et non mutare, ita eallem llici potest moveri et non moveri. II, 24. Dicere possumus, motum esse translationem unius partis materiae, sive unius corporis, ex vicinia eorum corporum, quae illud immediate contingunt et tanquam quiescentia spectantur in viciniam aliorum. II. 25. – Additi denique, translationem illam fieri ex vicinia, non quorumlibet corporum contiguorum, sed eorum duntaxat, quae qanquam quiescentia spectantur. Ipsa enim translatio est reciproca, nec intelligt potest etc. II. 29. – Derselbe gegen die Relativit?t: Princ. II, §37—39 wird aus der Immutabilitas vei das Gesetz gefolgert: Unam quamque rem, quatenus est simplex et indivisa, manere quantum in se est in eodem semper statu, nec unquam mutari nisi a eausis externis. Si quiescat, noncredimus illam unquam incepturam moveri, nisi ab aliqua causa ad di impellatur. – Nec ulla major ratio est si moveatur, cur putemus ipsam sua sponte, et a nullo alio impeditam, motum illum suum esse intermissuram. – Unam quamque partem materire seorsim spectatam, non tendere unquam, ut secundum ullas lineas obliquas pergat moveri, sed tantummodo, secundum rectas etc. – Hier also wird absolute Bewegung im Sinne von Galilei’s Tragheitsgesetz postulirt; ebenso spater bei den falschen Sto?gesetzen. – B. Leibnitz bemerkt in dem oben angef?hrten Specimen dynamicum, edit. Gerhardt, pag. 247 mit Recht gegen Cartesius: – consequitur motum revera nihil aliud esse, quam mutationem situs, adeoque motum quoad phaenomena in mero respectu consistere, quod etiam Cartesius agnovit etc. Sed in consequentiis deducendis oblitus est suae definitionis, regulasque motuum constituit, quasireale quiddam esset motus et absolutum. Hierauf leitet er aus der Relativit?t d. B. die Gleichheit von Wirkung und Gegenwirkung ab. Und damit vergleiche man dann z. B. die Unklarheiten, Schwankungen und Widerspr?che in dem Briefwechsel mit Clarke, dem Vertreter Newton’s. Leibn. opera, edit. Erdmann, pag. 766,31; pag. 770,53; etc. Doch genug hiervon!]. Беркли занимает весьма своеобразное положение, поскольку его своеобразные взгляды в метафизике в определенной степени смещают статус controversiae. Как крайний номиналист, он отрицает не только платоновские идеи, универсалии ante rem и аристотелевские in re, но и универсалии как conceptus mentis; идеи или представления разума для него – это только чувственные и фантастические образы, а понятие – просто слово. Кроме того, как субъективный идеалист, он отождествляет бытие материального мира исключительно с его воспринимаемостью, где он начинается без остатка (Esse = Percipi). Следовательно, для него может существовать только индивидуальное, воспринимаемое изменение места.
Движение in abstracto и extra, mentem – такое же пустое слово, как протяженность, твердость, материальность, короче говоря, локковские qualitates primariae, если не принимать во внимание субъективное восприятие. Вне ментальности не существует больше изменения места, чем того, что меняет место. Теперь, очевидно, всякое воспринимаемое движение объекта относительно, поскольку два наблюдателя, в зависимости от их точки зрения, будут видеть одно и то же тело движущимся по-разному, а при определенных обстоятельствах будут также видеть его, с одной стороны, в покое, а с другой – в движении. Таким образом, из метафизики Беркли вытекает необходимость отрицать абсолютное движение par excellence. Это сделано и в «Трактате о принципах познания», §58. Однако, с другой стороны, он приходит и к нашей, до сих пор только математико-форономической относительности и использует ее в своей полемике против Ньютона и математической натурфилософии; Там же §11 и §§110—116; то же в трактате о движении §§58, 59. Но какой смысл в таких возражениях, как, например, следующее: «Как можно мыслить то, что само себя не мыслит, так и одно тело может двигаться к другому или от него без того, чтобы последнее само находилось в движении». Tract. ?. d. Princ. §113. Это действительно самое бездумное опровержение самого себя, удар по собственному лицу, возврат к обыденному мировоззрению protanum vulgus, от которого давно уже избавились! Кстати, именно полемика Беркли и субъективного идеализма против Ньютона и математического естествознания чрезвычайно интересна для нас. Ведь в ней, помимо всего прочего, возникает странный и парадоксальный частный случай, который можно назвать, по выражению Бэкона, прерогативной инстанцией, или также experimentum crucis; случай, в котором, так сказать, логика фактов вступает в конфликт с логикой мыслей, что приводит нас через alter native к disjunctiori, через колебания к решению; по крайней мере, противопоставляет тезис антитезису.
Рассмотрим следующую задачу. Необходимо мыслить единичное сферическое тело в абсолютно пустом пространстве. Как было показано ранее, из-за отсутствия внешних связей ему нельзя приписать, во-первых, ни поступательного, во-вторых, ни вращательного движения; для него не существует ни приближения, ни удаления, ни разницы между осевым вращением и покоем. Теперь представьте себе то же самое тело в заполненном пространстве, как звезду среди звезд, как наш земной шар. Как и наш шар, оно вращается вокруг своей оси; тогда оно, как и наш шар, под действием центробежных сил сплющивается у полюсов, расширяется у экватора и приобретает форму эллипсоида, а при отсутствии вращения остается чисто сферической формы. Чем быстрее вращение, тем сильнее центробежные силы, и чем меньше жесткость, тем больше ее агрегатное состояние приближается к состоянию капельной жидкости или даже воздуха. Очевидно, что центробежные силы и другие причины сплющивания этого тела лежат исключительно в нем самом и совершенно не зависят от всех других тел в пространстве.
Центробежные силы возникают только при вращении вокруг собственной оси. Теперь снова абстрагируемся от всего остального и снова поместим то же самое тело в пустое пространство. Как теперь? Либо оно останется сферическим, либо сплющится у полюсов, расширится у экватора и, возможно, подобно Сатурну или вращающейся первобытной туманности в космогонии Кант-Лапласа, отделит от себя кольца. В первом случае она, очевидно, находится в состоянии покоя, во втором – вращается вокруг своей оси. Значит, во втором случае она действительно движется! E pur si muove! Абсолютное движение все-таки есть. И вот антитезис предстает перед нами совершенно бесспорным и величественным.
Именно в этот момент Ньютон перешел к сути вопроса. Он говорит: Effectus, quibus motus absoluti et relativi distinguuntur ab invicem, sunt vires recedenti ab axe motus circularis. Nam in motu circulari nude relativo hae vires nullm sunt, in vero autem et absoluto majores vel minores pro quantitate motus[91 - principa wathematica plilosophiae naturalis; Ausgabe von 1714; pag. 9.]. И далее на одной странице: Motus quidem veros corporum singulorum cognoscere et ab apparentibus actu discriminare, difficillimum est: propterea quod partes spatii illius immobilis, in quo corpora vere moventur, non incurrunt in sensus. Causa tamen non est prorsus desperata. Затем он заставляет два шара, соединенных друг с другом нитью, вращаться в пустом пространстве вокруг их общего центра тяжести и показывает, как реальность движения и его направление можно определить по натяжению и растяжению нити. Беркли очень неполно передает это lxporimoutum crucis в трактате о принципах познания §114 и в трактате о движении §58. Кант же в «Метафизических началах естествознания» воздает Ньютону по праву и по чести истину, а сам теряется в двусмысленностях и причесанных словах и не желает открыто выступить с последним признанием. Ибо, показав в первых двух положениях «Феноменологии», что прямолинейное движение тела в эмпирическом пространстве, в отличие от противоположного B. пространства, является лишь возможным предикатом, а круговое движение тела, в отличие от противоположного B пространства, – реальным предикатом,
он впоследствии объявляет абсолютное движение «абсолютно невозможным» (!)[92 - Rosenkranz, Bd. V, S. 433. Allgemeine Anmerkung zur Ph?nomenologie.].
Его представления о центробежных силах тела, витающего в пустом пространстве, можно резюмировать так: «Поскольку здесь никакая динамическая причина или причина, возникающая только из материи, не отталкивает части вращающегося тела от центра, а воспринимается эффект, возникающий только из механической силы, т.е. силы, возникающей из движения материи, то здесь действительно имеет место движение в абсолютном или пустом пространстве, но оно тем не менее связано с относительным пространством, а именно с пространством, определенным внутри движущегося тела». Это – искренне говоря – пустые слова! Реальное движение в абсолютном пространстве, – хотелось бы знать, что следует понимать под «абсолютным движением», если не только это! – Amicus Plato, amicus Aristotle, magis amica veritas! —
Достаточно уже одной этой единственной прерогативной инстанции, чтобы узаконить антитезис и вывести его на поле боя в качестве полноправного претендента. Изолированное тело, поскольку для него различие осевого вращения и покоя имеет место при всей внешней несвязанности, предполагает абсолютное движение, а это, очевидно, предполагает абсолютное пространство, т.е. мыслимую фундаментальную, неподвижную систему мировых осей, к которой в последней инстанции должны быть отнесены направление и скорость всякого эмпирического, т.е. относительного, изменения места и положения.
Но и это еще не все! Вся наша математическая натурфилософия основана на той же антитезе. Легко показать, что вся наша современная физика, начиная с простейших фундаментальных понятий форономии и кончая сложнейшими, прозорливыми и блестяще доказанными эмпирикой учениями небесной механики, теоретической акустики, оптики, термодинамики и т.д., основана на той же самой предпосылке: без нее наши представления о природе пришли бы в самую безнадежную путаницу. Как известно, мы знаем, как объяснить природу, только со времен Галилея. В его ясных, четких и великих мыслях миру были представлены принципы, на которых зиждется вся физическая теория и без которых она совершенно не может обойтись. Прежде всего, к ним относится закон инерции. Галилей имел дерзость, вопреки фактам наблюдения и вопреки всем традиционным авторитетам, начиная с Аристотеля и кончая его современниками, рассматривать движение тела как нечто такое, что, раз возникнув, само по себе бессмертно и неизменно, а потому не может быть изменено или полностью аннулировано и остановлено внешним воздействием. Тело, полностью предоставленное самому себе, отстраненное от всякого внешнего воздействия, будет продолжать двигаться внутри себя с той скоростью, которой оно обладает в данный момент, и в том направлении, которое оно сейчас совершает. Это утверждение настолько вошло в нашу жизнь, что мы склонны принимать его за априорную самоочевидную истину, хотя до Галилея об этом никто не задумывался.
Только после установления этой аксиомы понятие причинности, которым руководствуется и которым определяется все объяснение природы, приобретает определенный смысл, а закон Кейнса – ясную и логически четкую применимость к эмпирически наблюдаемым событиям. Только теперь стало ясно, что каждое фактическое изменение скорости и направления должно иметь причину определенного направления и силы, и, найдя ее, можно дать физическое объяснение, причинный вывод процесса. Однократное и внезапное изменение скорости и направления движения тела возникает в результате однократного удара или столкновения с другим телом, при этом в качестве второй аксиомы применяется закон параллелограмма.
С другой стороны, должно происходить не внезапное, а постепенное, непрерывное, неуклонно нарастающее изменение, постоянное ускорение или замедление скорости, криволинейное отклонение от прямой линии, как в случае свободно падающего или брошенного камня, планет, вращающихся вокруг Солнца, или маятника, раскачивающегося вперед-назад, Ибо вместо единичного удара должна существовать постоянно действующая сила, vis acceleratrix, тянущая или движущая в определенном направлении, как постоянная причина все новых и новых малых изменений, которые, согласно lex inertiae и закону параллелограмма, являются последовательными и кумулятивными. Для того чтобы получить определенное представление о такой силе, о ее силе или интенсивности, необходимы основные форономические уравнения, составленные Галилеем.
В простой и гениальной форме он проанализировал чистое понятие движения, как равномерного, так и равномерно ускоренного или замедленного, и вывел из него совершенно априорные закономерные отношения между пространством (s), временем (t), скоростью (v) и ускорением (g), которые действительны a priori для всего опыта. Если скорость движения увеличивается на одну и ту же величину в равные промежутки времени, а ускорение постоянно, то расстояния, пройденные за последовательные равные промежутки времени, образуют арифметическую прогрессию, из которой в случае начальной скорости = 0 следует: s=g*t
/2 и v=g.t. Таким образом, при таком движении пространства ведут себя как квадраты времен, а скорость увеличивается пропорционально времени. Поскольку, кроме того, ускорение есть следствие действия ускоряющей силы, а причина следствия должна быть пропорциональна, то постоянное ускорение возникает из постоянной силы.
И вот из почти постоянного ускорения свободно падающего тела во всех достижимых местах и на всех высотах земной поверхности можно было сделать вывод, что сила тяжести почти постоянна и везде направлена к центру Земли. Эта же сила с помощью закона инерции и параллелограмма объяснила параболическую траекторию брошенного камня, а после того как Ньютон превратил эту силу из земной в космическую и открыл закон ее убывания в зависимости от обратного квадрата расстояния, – эллиптическое движение Луны вокруг Земли и планет вокруг Солнца. Кроме того, понятие массы (m) обязательно связано с понятием силы (p) и рассмотренными выше чисто форономическими понятиями таким образом, что может и должно быть признано априорным и сформулировано математически. Если учесть, что действие определенной силы на тело большей массы или, что то же самое, большей инерции должно быть меньше, чем на тело меньшей массы, то для ускорения получалось: g=p/m, а при подстановке этой величины в ранее приведенные уравнения: v =p/m*t или m. v = p. t, а s = p/m*t
/2, а также p. s=v
/2[93 - Так называемая масса тела или количество содержащейся в нем материи может быть названа также его «инерционным сопротивлением» (tzuaotum inertis?). Эйлер говорит, что если материю понимать как нечто противоположное силе, то сущность материи состоит исключительно в инерционном сопротивлении. Теперь масса тела никогда не является чистой, отдельной, изолированной, данной сама по себе, а только в своем механическом эффекте, т.е. слитой с определенной виртуальной или реальной скоростью. Мерой массы является неравное сопротивление инерции, которое по своей величине определяется неравным ускорением, действующим на различные тела под действием одной и той же силы. Когда возникает ситуация, когда различные тела получают одинаковое ускорение под действием земного притяжения, когда, следовательно, силы ведут себя так же, как и массы, появляется возможность выяснить отношение масс. Массы двух тел пропорциональны их весу, если оба они равноудалены от центра Земли или другого центра тяжести. Поэтому массы земных тел можно сравнивать на весах и измерять одну за другой.]. Таким образом, априори возникла та тонкая сеть динамических отношений, из которой выросла вся восхитительная структура нашей математической натурфилософии.
Во всех учениях этой несравненной науки, вплоть до закона сохранения силы, есть закон инерции и основанные на нем фундаментальные уравнения. И тот, кто сейчас обошел бы этот lex inertiae, расшатал бы всю конструкцию и вернул бы наш разум в хаос. Вообще говоря, закон инерции можно рассматривать как необходимое дополнение или аналог принципа причинности. Ведь он гласит: никакое изменение состояния не может произойти без внешней причины, в то время как принцип причинности утверждает: всякое изменение состояния происходит от причины с необходимостью.
– Если бы инерция была отброшена, то мы, как дети в возрасте, снова оказались бы перед недоуменным, непонятным лабиринтом самых разнообразных явлений природы, который только математико-физическая теория преодолела и сделала понятным для нашего понимания благодаря тому, что, исходя из соответствующего закону инерции предположения, что каждое состояние должно оставаться неизменным без возникновения внешних причин, каждый класс изменений состояния может быть приписан определенной природной силе, такой как гравитация, магнитное притяжение и отталкивание, химические силы связи и т.д., и т.п., и т. п. Например, гравитация, магнитное притяжение и отталкивание, химические силы связи и т.п, закон которых был открыт, чтобы в итоге вместо огромного количества разнообразных частных явлений иметь в своем распоряжении ограниченную, четкую и хорошо структурированную систему общих законов природы.
Итак, тот, кто признает закон инерции, признает абсолютное движение, а тот, кто его отрицает, отвергает его. Даже в общем виде, без более точного анализа, это очевидно следующим образом. Что же утверждает этот закон? «Тело, предоставленное самому себе, движется бесконечно долго с той скоростью, которой оно обладает в данный момент, и в том направлении, которому оно следует в данный момент». Но тело полностью предоставлено самому себе, если считать, что все вирши в пространстве подвешены, если считать, что все другие вещи, сосуществующие с этим телом в пространстве, совершенно бессильны и не оказывают на него влияния, не притягивают и не отталкивают его, не ускоряют и не тормозят его, ни отталкиваясь, ни соприкасаясь в силу своей непроницаемости, если свести все тела, кроме рассматриваемого, к квазисуществованию, столь же безразличному и бессильному, как и боги Эпикура в пустой intermundia[94 - Междумирие. (Intermundien; лат.) – метакосмос, введённое Эпикуром обозначение пространства между мирами, где живут и радуются жизни боги, не заботясь о мире.]. Иными словами, тело может быть предоставлено самому себе только в том случае, если оно полностью абстрагировано от всех других тел и предоставлено самому себе, изолированно в пустом пространстве. Следовательно, аксиома инерции предполагает движение в абсолютно пустом пространстве, которое тем самым берется за основу всякого покоя и движения как абсолютно неподвижная сцена; она утверждает абсолютное движение как теоретическую предшественницу и реальную основу всякого эмпирического изменения места и положения. Это очевидно!
Но еще точнее! «Движущееся тело, как было сказано, будучи предоставлено самому себе и не подвергаясь никакому внешнему воздействию, продолжает двигаться в неизменном направлении и с постоянной скоростью, т.е. по прямой линии и таким образом, что всегда проходит одни и те же расстояния за равные промежутки времени».
В таком виде это положение, строго говоря, без дальнейшего, молчаливо добавляемого определения содержащихся в нем понятийных признаков, потеряло бы всякий смысл[95 - Сравните с приведенной ниже необычайно четко сформулированной лейпцигской лекцией замечательного математика К. Неймана «Ueber die Principien der Galilei-Newton’schen Theorie» («О принципах теории Галилея-Ньютона»). Leipzig, 1870, где частично излагается то же самое.].
Во-первых, что касается направления, то что значит «двигаться по прямой»? Линия, например, направление движения, которая кажется прямой по отношению к земному шару, является кривой по отношению к Солнцу, Марсу, Сириусу; по отношению ко всем другим мировым телам, кроме Земли, она является кривой совершенно определенной формы. Прямая и кривая – совершенно неопределенные выражения или относительные предикаты, если только не предполагается некая фундаментальная и авторитетная система координат, относительно которой форма каждой линии, каждой траектории движения должна оцениваться и мыслиться как детерминированная.
Поскольку lex inertiae претендует на общезначимость (и это справедливо!), поскольку в соответствии с ним должно оцениваться всякое движение и высота во Вселенной, то для обретения определенного смысла этот закон, очевидно, постулирует наличие абсолютного пространства, т.е. неподвижной системы координат из трех мировых осей. Тогда под движением в смысле закона инерции понимается изменение местоположения не относительно Земли, Солнца или какого-либо другого отдельного мирового тела, а относительно этой фундаментальной системы мировых осей. «Тело, предоставленное самому себе, движется по прямой линии по отношению к абсолютному пространству» – вот что хочет сказать закон инерции[96 - Постулат абсолютного пространства, неизбежный для механики, но в основном скрытый, объясняется Ньютоном в кн. Phil. Nat. Math. и Кантом в Met. A. d. N. прямо подчеркивается. В «Схолии» Ньютона к 8-му определению сказано: Spatium absolutum natura sua absguc relatione ack externum guockvis scmper manet similare et immobile. – LIotus absolutus est translatio corporis cke loeo absoluto in locum absolutum, relativus cke relativo in relativum. Далее (с полемическим уклоном против Декарта. Princ. II, 25): Dt proptcrea motus verus et absolutus ckckiniri neguit per translationem e vieinia corporum, gure tanguam guieseentia spectantur. Но: Debent corpora externa non solum tanguam guiescentia spectari, seck etiam vere guiescere. – У Канта первое определение форономии сразу же гласит: «Пространство, которое само по себе подвижно, называется материальным или относительным пространством; пространство, в котором, наконец, должно быть задумано всякое движение, которое поэтому само по себе абсолютно неподвижно, называется чистым или абсолютным пространством».]. Во-вторых, что касается скорости, то, согласно только что сказанному, движение с постоянной скоростью – это такое движение, при котором подвижный элемент преодолевает равные расстояния абсолютного поля за промежутки времени равной длительности. Но когда два промежутка времени имеют одинаковую длительность? Согласно обычному определению, как известно, равенство и величина временных интервалов сводятся к любому равномерному движению, т.е. движению с постоянной скоростью, будь то идеальное или эмпирическое. Один интервал времени равен секунде или ее N=кратной величине, если равномерно движущийся подвижный объект проходит за это время такое же, или N=кратное, расстояние. Вот это было бы грубым обрывом принципа! И чтобы избежать этого обрыва, приходится прибегать ко второму постулату. Открытой остается только следующая альтернатива:
Либо в качестве основы для определения количества времени предполагается равномерное движение в абсолютном пространстве, либо для определения равномерного движения предполагается равномерная последовательность, полностью освобожденная от нарушений эмпирической хронометрии, т.е. чистое или абсолютное время, «tempus verum et absolutum, guod aeguabiliter fluit», как говорит Ньютон, как бы вечно равный пульс и ритм Вселенной.
Это вновь возвращает нас к понятию абсолютного движения, которое ранее так строго осуждалось. Тезис и антитезис жестко и вызывающе противопоставлены друг другу, оба подкреплены фактами и чистым априоризмом, оба апеллируют к здравой логике. А теперь решение антиномии?
Оно более безальтернативно и близко, чем можно было бы предположить. Как в логике невозможны компромиссы, так и в нашем случае диалектическое посредничество, сгибание и разгибание понятий вовсе не обязательно. Уже в приведенных аргументах мягко и внятно звучит решение диссонанса. In fine videtur cujus toni.
Противопоставление Тезиса и Антитезиса лежит уже в высших принципах их основания. Если еще раз проследить ход мысли первого, то сразу же станет очевидным, что понятие абсолютного пространства, как его впоследствии определил антитезис, там вообще не существовало, с ним уже была связана неопределенность понятия места, а тем более понятия изменения места. Там, в Тезисе, нет речи о фундаментальной системе осей, следовательно, для него не существует абсолютного, а только относительного определения места; там место определяется расстоянием точки на прямой от второй точки, в области двух, в троекратно расширенном пространстве трех. Если эти расстояния меняются, увеличиваются или уменьшаются, то происходит движение, изменение места, расстояния, приближения. Но это изменение места, конечно, коррелятивно, расстояние и приближение полностью основаны на взаимности, потому что само место было относительным, определение места было равнозначно взаимному отношению.
И когда Тезис говорит о теле, изолированном в абсолютно пустом пространстве, и утверждает по отношению к нему, что из-за отсутствия внешних связей и, следовательно, полной неопределенности положения и места ему не может быть приписано ни поступательное, ни вращательное движение, он рассматривает пустое пространство как нечто совершенно неопределенное. Его пустое пространство лишено, так сказать, скелета, это беспозвоночное пространство, протяженность без фиксированных осей, без определенных размеров. Доказанная в диссертации относительность движения является логическим следствием предполагаемой относительности пространства. Однако нельзя отрицать, что никакое эмпирическое пространство, например, пространство этой комнаты, планетарной системы или воспринимаемого нами неподвижного звездного неба, не может рассматриваться как абсолютное; и даже при эмпирическом регрессе в прошлое никогда не удастся натолкнуться на окончательную и фундаментальную границу с фиксированной, неподвижной системой мировых осей; следовательно, всякое эмпирическое определение места и изменения места, с чисто математической точки зрения, будет оставаться относительным.
Но, как показывает антитезис, абстрактная математическая точка зрения тезиса оказывается неадекватной по отношению к конкретным фактам. Центробежные силы и вытекающее из них изменение формы изолированного вращающегося тела, механически неизбежное, с полной очевидностью показывают, что абсолютный край, недоступный эмпирической науке, не может мыслиться совершенно без детерминации, что он должен быть снабжен неподвижными мировыми осями, положение которых неизменно, что по отношению к нему, в последней инстанции, должны предполагаться абсолютные определения места, абсолютные различия положения и направления, а следовательно, и абсолютное различие движения, покоя и многообразных степеней скорости. И в идее этих абсолютных различий мы узнаем тайную основную предпосылку закона инерции, а также всей нашей механики[97 - Кстати, эмпирическая недостижимость абсолютного пространства в определенной степени ограничивается некоторыми механическими учениями Лапласа. В работе «Mecanique celeste» он доказал следующие положения. Первое: если система точек массы находится исключительно под влиянием их сил, действующих друг на друга, которые представляются некоторой функцией их взаимных расстояний, то центр масс этой системы должен двигаться по прямой с постоянной скоростью. Если применить эту общую теорему к нашей планетарной системе и считать влияние неподвижных звезд равным нулю из-за их бесконечного расстояния, то центр масс планетарной системы движется в пространстве по прямой с постоянной скоростью. Однако этот центр тяжести из-за относительно небольшой массы планет и спутников попадает во внутреннюю часть солнечного тела, где меняет свое место в зависимости от мгновенного расположения планет. Во-вторых: если представить себе некоторую неподвижную точку o вне системы точек массы, движимых только ее внутренними силами, то система описывает равные суммы площадей в равные моменты времени на плоскости проекций, проведенной через эту точку. Среди всех плоскостей, проходящих через эту точку, найдется такая, для которой сумма площадей, описываемых в единицу времени (т.е. скорость площади), больше, чем для всех остальных, т.е. максимальна. Именно эта плоскость имеет неизменное фиксированное положение в пространстве. Она называется неизменяемой плоскостью, ее также называют плоскостью Лапласа. В-третьих, эти положения применимы и к тем плоскостям, которые проходят через движущийся центр масс системы. Лапласовская плоскость движущейся системы проходит в пространстве параллельно самой себе. В нашей планетарной системе плоскость Лапласа проходит через солнечное тело. Поскольку в неизменной плоскости существует постоянная поверхностная скорость, Лаплас в своей космогонии (в целом согласной с Кантом) приходит к выводу: сфера хаотической туманности, из которой развилась нынешняя планетарная система, вращалась вначале с такой же поверхностной скоростью, как и нынешняя планетарная система.]. Где находятся фиксированные мировые оси абсолютного пространства? Мы не знаем. Тезис относит это субъективное незнание к объективной неопределенности, при которой он был бы прав. Антитезис показывает, что понимание уже побуждается конкретными фактами и далее аксиомами теории рацио за пределами этой неопределенности к предвосхищению неизвестной нам и недостижимой фундаментальной системы пространства, к которой относятся все механические процессы в эмпирической Вселенной.
Абсолютное пространство, по отношению к которому существует абсолютное движение, мы мыслим по аналогии с нашим эмпирическим представлением о пространстве как о плоском, трижды протяженном и непрерывном многообразии. В качестве реальной основы движений в этом пространстве мы мыслим изначальные природные силы, которые по закону своего действия оказываются функциями массы, пространственного расстояния, возможно, частично и скорости, и внутренняя сущность которых остается неизученной[98 - Мистические и непостижимые силы природы, суть которых остается для нас темной и непостижимой, – излюбленная тема догматических спекуляций. Как постоянное реальное основание всех событий, всего движения, их можно назвать, используя выражение Аристотеля в неаристотелевском смысле, ?????? ??????. Если считать, что механическая передача движения при контакте не более объяснима воздействием, чем actio in distans, то остается только один случай, когда полагают непосредственно воспринимать источник как внутреннюю причину вновь возникающего движения. Я имею в виду произвольное движение собственных конечностей. Здесь источником движения является стремление, желание, воля. Отсюда аналогии и обобщения антропоморфизирующих метафизиков древности и современности, ????? ??? ?????? Эмпедокла, симпатии и антипатии средневековых астральных духов, воля Шопенгауэра.].
И с этим мы пока стоим у Геркулесовых столпов, которые охраняют пограничный океан наших прежних прозрений. Возможно, впереди еще Колумб математики и натурфилософии, который откроет путь в неведомую трансокеанию[99 - Примечание ко 2-му изд. Сравните с этим исследованием Z 88 вышедшего второго тома «Логики» Х. Зигварта. – Кстати, совершенно иной выход из антиномии искал Э. Мах в своей работе «История и корень теоремы о сохранении труда». – Ср. Кл. Максвелл, «Материя и движение».]. Пространство, время и движение, в которых Локк видел первичные качества вещей, являются, как первофеномены чистого, эмпирического восприятия, одновременно основой, непременной фундаментальной предпосылкой всякой научной теории, поэтому уже Аристотель подверг их столь тщательному исследованию, написав несколько книг своей «Физики»; вместе со своими имманентными, априорно познаваемыми законами они составляют основной каркас эмпирического, феноменального представления о природе и ее научного анализа.
В неизбежности этих трех основных перцептивных понятий, в том, что мы вынуждены дополнять чувственно воспринимаемые явления абсолютным R., абсолютным Z. и абсолютным B., проявляется их трансцендентальное значение, т.е. их солидарность со своеобразной организацией нашей способности восприятия или с «чистой чувственностью». Поэтому физика, ограничивающая себя областью фактичности, имеет полное право считать все три абсолютными. Но, как известно, трансцендентальная реальность отнюдь не следует из трансцендентальной действительности. Если бы из неполноты этих трех понятий для каждого подобного нам интеллекта захотели заключить, что они являются верными, конгруэнтными, действительно лишь соизмеримыми или однородными контробразами своих метафизических коррелятов, – это было бы догматическим нарушением компетенции спекулятивного разума. Но мы не хотим быть виновными в таком нарушении.
О ТЕОРИИ ЗРЕНИЯ
Первая глава
Si quid novisti rectus istis,
Candidus imperti; si non, his utere mecum.
Теория зрения имеет для философа двоякое значение: более узкое, психологическое, и другое, трансцендентально-философское. В этой области учения о чувственном восприятии эмпирический генезис пространственного сознания должен быть объяснен из его главного фактора. В этом заключается его психологическая значимость. Во-вторых, теоретический идеализм полагает, что в его распоряжении имеется целый арсенал самых желанных и эффективных средств защиты. Здесь кроется более общее значение. Преимущественно в первом смысле эту тему рассматривают Гербарт, Лотце, Гельмгольц и многие другие; преимущественно во втором смысле – Беркли, Шопенгауэр и, кроме многих других, я сам в своей работе «Ueber den objectiven Anblick».
Кстати, вряд ли может идти речь о строгом разделении соответствующей литературы на две строго разграниченные категории, поскольку обе точки зрения настолько непосредственно соприкасаются, более того, практически пересекаются, что – за исключением совершенно эксклюзивных специализированных монографий в области физиологической оптики – фактически ни одна из бесчисленных работ по этому предмету не придерживается исключительно одной точки зрения без какого-либо отступления и ????????? ??? ???? ?????.
Я вижу тела в трехмерном пространстве: от моей руки и то, что она воспринимает на ощупь, до звезд на небосводе. Из огромной сферы обзора концентрически заключена необычайно ограниченная сфера осязания. Это простейший факт опыта для всех. А что мы видим в предметах лица, если абстрагироваться от качественного материала ощущений, т.е. от цветов, света и тени? – Что мы видим в вещах в чисто экстенсивном, чисто геометрическом отношении? Человек видит каждый предмет в определенном размере, фигуре, направлении, расстоянии и положении, благодаря чему он предстает перед собой как центр видимого мира. Человек видит антропоцентрически. Но все эти характеристики меняются, отчасти внешне, отчасти реально, если либо видящий по своему желанию меняет свою точку зрения, либо это делают предметы.
Это также является несомненным фактом. Наконец, мы видим предметы с помощью их изображений, которые, согласно диоптрийным законам, возникают внутри глазного яблока на сетчатке. Если глазное яблоко с его диоптрическим аппаратом, если сетчатка и изображение на ней отсутствуют, то при внутреннем возбуждении torvus optieus, например при сильном приливе крови, еще могут быть пробуждены световые ощущения, которые принято называть ??? ?????? «субъективными» явлениями лица; но восприятие внешнего мира теряется. Теперь речь уже не идет о непосредственном опыте, поскольку никто не видит своего глаза, его сетчатки, его зрения. В этом нас убеждают отчасти наблюдения за другими, отчасти умозаключения per analogiam, направленные на нас самих. Теперь теория зрения ставит следующие вопросы: Как возникает у субъекта восприятие геометрических предикатов только что упомянутого объекта?
Как соотносятся истинные размер, фигура, направление, положение и расстояние видимых тел с тем их изображением, которое я могу воспринять на сетчатке другого человека через глазное зеркало, происхождение которого из законов преломления света для меня очевидно как естественное, а существование которого в себе или в нем самом я могу вывести с наибольшей вероятностью? Как объяснить, что каждый человек узнает соответствующие геометрические предикаты внешнего объекта по геометрическим предикатам его сетчаточного изображения, хотя никто не знает об этом прямо, физиологически образованные люди – только косвенно, а подавляющее большинство всех зрячих людей вообще ничего не знает о существовании этого изображения в своем собственном глазу? Откуда такое удивительно точное обращение с неизвестным средством достижения цели? И в чем состоит само обращение? – Что касается последнего, то, как известно, при более точном рассмотрении проблемы особого объяснения требуют следующие более конкретные обстоятельства. Во-первых, изображение на сетчатке перевернуто, это перевернутое миниатюрное изображение объекта, в то время как объект воспринимается в вертикальном положении и в натуральную величину.
Во-вторых, при бинокулярном зрении мы имеем в своем распоряжении два изображения неподвижного объекта, тогда как последний воспринимается только как одиночный. В-третьих, мы видим пространство и объекты в нем протяженными в трех измерениях, в то время как ретинальные изображения – это плоскостные, планиметрические представления стереометрического объекта на двух маленьких, вогнутых поверхностях кожи. И, наконец, мы видим, обычно никак не замечая этого, что большинство всех объектов, изображенных на сетчатке и предстающих перед нами в поле зрения (а именно те, которые лежат ближе или дальше, чем объект, фиксированный осями приближения и потому изображенный на macula lutea в центре сетчатки), на самом деле не единичные, а двойные.
Последнее трудно заметить, поскольку направление внимания должно быть произвольно и искусственно отделено от направления зрительных осей, с которыми оно привычно совпадает.
Именно этот факт так часто выставляется напоказ.
Из часто расходящихся ответов на этот общий и эти специальные вопросы возникло большинство конкурирующих теорий, и каждый, кто сегодня вступает в эту научную область в качестве новичка, бывает ошеломлен и напуган настоящим лабиринтом пышно разросшегося теоретического колючего подлеска, через который, кажется, трудно и почти невозможно найти дорогу. Трудные и запутанные проблемы решаются с помощью избытка наблюдений, экспериментов, вымыслов и гипотез, то в таком, то в диаметрально противоположном смысле; со всех сторон на нас смотрят полемические шипы и критические точки яростных противоположностей; то тут застрянешь, то там; стоит сделать шаг вперед, как тебя снова тянет куда-то назад, и ты лишь медленно трогаешься с места. Даже Гельмгольц с его превосходным и взвешенным критическим обзором не привел нас к концу лабиринта и к открытию». —
В данной главе я позволю себе выбрать из обширного поля только один спорный момент и взвесить противоположные доктринальные мнения по нему.
Это касается вопроса о соотношении между положением и размером изображения на сетчатке и положением и размером видимого объекта. Здесь, в частности, существуют две противоположные точки зрения, одну из которых я оспариваю, а вторая уже признана мною в других работах правильной и адекватной. Согласно одной из них, сетчатка воспринимает себя и формирующиеся на ней изображения в их истинном и абсолютном размере; видимый размер объекта совпадает с истинным размером изображения на сетчатке; истинный размер сетчатки совпадает с видимым размером всех видимых объектов вплоть до звезд; а поскольку реальная, воспринимающая себя сетчатка полностью совпадает с оптическим миром-феноменом, человек видит объекты внешнего мира намного меньше, чем они есть на самом деле, а реальная сетчатка намного больше, чем сетчатка, воображаемая в рамках оптического мира-феномена. Если это так, то в отношении позиции само собой следует, что мы видим все, включая видимые части собственного тела, вверх ногами. Тотальный оптический феномен – это маленький, перевернутый мир внутри линзы, в основе которого лежит необычайно большой, реальный мир за пределами нашего чувственного сознания, стоящий на своих ногах. Такова точка зрения, развитая Иоганнесом Мюллером[100 - I. M?ller, Zur vergleichenden Physiologie des Gesichtssinnes. Leipzig. 1826. Abschnitt II.], которую позднее принял и несколько изменил Уэбервег[101 - Ueberweg in der Zeitschrift f?r rationelle Medicin von Henle und Pfeufer. Dritte Reihe, V. Band; S. 268—282.]. Я это отрицаю. Согласно другой теории, сетчатка не воспринимает ни себя, ни свои миниатюрные изображения, ни в абсолютном размере, ни в положении. Скорее, объективное зрение состоит в том, что зрячий человек сразу же проецирует качественно и интенсивно определенное содержание своих ретинальных ощущений в определенные линии зрения, т.е. переносит их в пространство. Эти линии зрения, или линии направленности, есть не что иное, как система тех прямых линий, которые человек воображает проведенными от отдельных точек изображения на сетчатке к соответствующим точкам объекта в эмпирическом внешнем пространстве. С геометрической необходимостью все они пересекаются в определенной точке внутри глазного яблока, которая называется (задней) узловой точкой глаза и, согласно измерениям Листинга, находится примерно в 15 мм перед сетчаткой[102 - Helmholtz, Physiologische Optik, S. 64 ff.]. Из этого пересечения линий зрения, однако, с геометрической точки зрения вытекает то, что видимые объекты должны лежать точно напротив изображения на сетчатке. Ибо проекция происходит таким образом, что то, что находится внизу в глазу, должно быть видно вверху за его пределами, а то, что находится вверху здесь, должно быть видно внизу там. Этой точки зрения придерживался уже Кеплер, затем, из более новых, Фолькманн, также Туртуал; наиболее полно она развита Нагелем[103 - Kepler, paralipomena a? Vitelllonem. – Volkmann, Beitr?ge zur Physiologie des Gesichtssinnes. Leipzig. 1836. – Tour tu al» The senses of man. Мюнстер. 1827. – Нагель, Видеть двумя глазами. Лейпциг и Гейдельберг. Следует также отметить, что Дандерс (в Archiv f?r Ophthalmologie, XVII, 2, S. 1—68) впоследствии выдвинул именно ту теорию, которую Нагель опубликовал двенадцатью годами ранее io extsuso. Тем не менее, Нагель даже не упоминается.]. Я признал его правильным во второй главе моей вышеупомянутой работы «Об объективном зрении».
Уэбервег сравнивает видящего субъекта (или «сенсориум») с пластиной камеры-обскуры, перевернутые миниатюрные изображения которой были бы наделены свойствами сознания. Я же, напротив, уподобляю его волшебному фонарю, который увеличивает перевернутые прозрачные изображения и светит или светит вертикально в пространство. Притчи не доказывают, но проясняют; кроме того, у каждой из них есть своя ахиллесова пята.
Таков, таким образом, status controversiae. А теперь тест.
Если моя полемика направлена, в частности, против Уэбервега, хотя фактическим создателем оспариваемой теории является Иоганн Мюллер, то это потому, что первый энергично повторил давно известное, и теперь он решительно возобновил исследование знаменитого физиолога и тем самым завоевал себе энергичных последователей, к числу которых относится и А. Ланге, язвительный автор «Истории материализма»[104 - Примечание ко 2-му изд. Это одно из многочисленных мест, где в специальном вопросе выявляется глубокий, принципиальный контраст между моей и лангеровской трактовками мира, проходящий практически через все проблемные позиции и решения.]. Было бы неубедительно заметить, что полемика против умершего человека в любом случае должна быть допустима, если она направлена не против личности, а против дела.
Если теперь без лишних слов перейти к предмету спора, то можно начать со своеобразной уступки, которая, на первый взгляд, выглядит так, как будто речь идет о непримиримой борьбе двух одинаково возможных и одинаково оправданных подходов. Ведь обе стороны могут ссылаться на один и тот же факт как на изначальное явление, на некий субъективный облик лица, который, интерпретируемый то так, то эдак, дает в итоге в одной теории то одно, то другое. Если при закрытом веке надавить пальцем на глазное яблоко с правой стороны, то в темном поле зрения слева появляется светящийся круг; если надавить слева, то огненный круг появляется справа, и так далее. Чему учит нас этот известный, но странный факт? Теоретик проекции скажет: Вот самое прямое доказательство того, что наш орган лица, в соответствии со своей особенностью, проецирует все возбуждаемые в нем световые ощущения, а именно: ощущения, возникающие справа, – на левую сторону, ощущения, возникающие сверху, – на нижнюю сторону и т.д.». С другой стороны, Иоганн Мюллер (а вместе с ним и Уэбервег) заявляет:
Кто мог и может не признать в этом повседневном явлении очевидную истину, что положение реального органа лица, положение сетчатки, которую не видят, но воспринимают, прямо противоположно явлению видимого мира и той сетчатки, которая в нем только воображается? – что мы видим и называем правым, левым, выше и ниже того, что на самом деле занимает противоположное положение на реальной, видящей сетчатке? – Следует признать, что при таком расхождении мнений решение было бы весьма затруднительным, если бы не было добавлено дополнительных примеров. Ведь очевидно, что оба противоположных взгляда и толкования одного и того же первичного явления логически равно допустимы. Если же, с оговоркой на некоторые фактические аргументы (которыми, как будет показано далее, наша первоначальная уступка существенно ограничивается, более того, практически аннулируется), поставить вопрос о преобладающей вероятности и правдоподобии, то гипотеза Мюллера и Уэбервега предстает сначала как перевернутое мировоззрение, в собственном, а не тропическом смысле слова. И даже если это ни в коем случае нельзя рассматривать как возражение против правильности гипотезы, то при последовательном ее проведении все равно возникает вопрос: Зачем переворачивать весь мир в теории, если в эмпирике перевернута одна вещь в мире?
Зачем переворачивать все с ног на голову, если теоретически оно может стоять на своих собственных ногах? – См. теорию проекции! – Однако если разобраться в этом вопросе более подробно, то окажется, что предпосылки или мотивы, которые привели Иоганна Мюллера к его взглядам, не совпадают с таковыми у Уэбервега. И. Мюллер был приверженцем идеи Канта о субъективности и априорности пространства; он хотел придать этой метафизической доктрине эмпирическое, физиологическое выражение. Для этого он исходил из предположения, которое для него почти играет роль аксиомы, а именно: Наш чувствительный организм реально воспринимает только самого себя, а не внешний мир; каждый пространственно воспринимающий орган чувств имеет врожденное ощущение собственной пространственной протяженности. Это был «нативизм», как называет его Гельмгольц.
Это предположение применимо ко всему пространственному восприятию в целом, т.е. как к тактильным ощущениям руки, так и к зрению сетчатки глаза. Таким образом, теория инвертированной картины мира возникла как частный случай более общей физиолого-философской фундаментальной теоремы. К этому я еще вернусь. – С Уэбервегом дело обстоит иначе. Не ссылаясь на аксиому И. Мюллера и даже, видимо, не соглашаясь с ним, он прямо берет частный случай и присваивает его себе. Почему так? По двум причинам. Во-первых, потому что в соответствии со своим метафизическим кредо, в отличие от Канта, он предвзято относится к трансцендентальной реальности материи и пространственной концепции, поэтому, например, он также убежден, что физическая реальность материи и пространственная концепция пространства – это одно и то же. Так, например, он также убежден, что «само по себе», лежащее в основе феноменального перцептивного образа нашего тела, то абсолютно реальное X, которое предстает перед нами при посредничестве органов чувств как голова, туловище с конечностями, как мозг, зрительный нерв, сетчатка и т.д., само должно быть «головой в себе», геометрически подобной эмпирическому образу. Во-вторых, потому, что проекция вызывает у него логические затруднения.
Последнее, по-видимому, и стало для него решающим фактором. Он объявляет проекцию «немыслимой», называет ее «вещью», «абсурдом»[105 - I. с. pag. 273; 274.]; короче говоря, он не хочет знать о ней абсолютно ничего. Следовательно: мы не передаем сенсорное содержание, сетчатка «сама по себе» чувствует себя; следовательно, видимый мир, включая феномен собственного тела, находится в пределах наших сенсотрий; лицевые представления являются (по аналогии с картезианской ideae materiales) чем-то вроде фотографий в чувствительном нервном аппарате, наш мозг – живой альбом фотографий; моя голова «сама по себе» достигает неподвижных звезд. —
Давайте разберемся в корне этой противоположной точки зрения.
Что касается первой причины, то мировоззрение, утверждающее, вопреки Канту, трансцендентную реальность пространства и нашего пространственного организма, можно рассматривать как не более чем метафизическую гипотезу наряду со многими другими, например, с метафизикой Платона, Беркли, Гербарта, Шопенгауэра, Лотце и т. д. Такие вещи просто неизвестны. Это может быть так, а может и не быть. Там, где наше строгое познание подходит к концу, эстетические склонности и отчасти моральные убеждения стремятся бросить в повозку последний груз. Если же полностью пренебречь такими уже не теоретически научными факторами нашей концепции мира и вспомнить, например, рассуждения о метаметрическом пространстве Гаусса, Римана, Гельмгольца, то эта метафизическая гипотеза приобретает, наряду с другими, воздух некой – как бы это сказать? -филистерства, привязанности к традиционному, привычному, чисто эмпирическому. Это напоминает птолемеевскую астрономию, считающую гюоцентрические движения абсолютными, потому что – мы их видим. Но хватит об этом! В теоретической метафизике мы позволяем каждому иметь своего конька. Более того, эта первая причина имеет второстепенное значение.
Что же касается второй причины, то следующий отрывок бросает суровый свет на полускрытые предпосылки теории. Убервег с. 273 пишет: «На самом деле фактической проекции за пределы организма, так что «ощущение было бы там, где души нет, вообще не происходит». – Вот и все! Hinc illae lacrymae! И снова именно «Actio in distans» вызывает сомнения. Это та самая забота, из-за которой Лейбниц не захотел ничего знать о ньютоновской гравитации и предпочел вернуться к картезианской теории вихрей. Ведь «тело не может действовать там, где его нет». После Ньютона Лейбниц создал совершенно неудачную теорию планетарного движения – «Илиаду после Гомера» (Iliad post Homerum); исключительно из логического отвращения к actio in distans[106 - Leibnmiotii Tentamen de motuum coelestium causis. Acta Erud. 1689. p. 82.]. Он объявил тяготение мировых тел абсурдом, подобно тому как Уэбервег объявляет абсурдом «проекцию» в зрении. Ведь «вещь не может действовать или воспринимать там, где ее вовсе нет». Проекция – это духовное actio in distans, материальное тяготение. Поскольку Уэбервег признает последнее, он не должен был бы сомневаться в первом; тем более что он считает, что может доказать абсолютную реальность евклидова пространства на основе тяготения[107 - Как было показано выше, это ошибка! – Скрупулезность в отношении весьма загадочного actio in distans, позитивно призрачного вездесущия гравитации, которая, даже невидимая, зримо играет в космосе в свою огромную игру с мячом, вполне оправдана. Но они с полным основанием могут относиться только к «что», «сущности», а не к «что», «существованию», отдаленного эффекта. То, что магнит притягивает железо, земной полюс – магнитную иглу, Луна – Атлантический океан и океан наполнения, – как можно в этом сомневаться? А вот как они это делают – это, конечно, вопрос спорный.]. Если тело может действовать там, где его вовсе нет, то с какой стати духовный субъект не должен быть способен воспринимать там, где его нет? —
Тем самым уже снимаются возражения против нашей теории, т.е. последняя может стоять наравне с первой. Но я иду еще дальше. Я вполне определенно претендую на логическую прерогативу наших теорий: и, чтобы эту прерогативу узаконить, щекотливый характер проблемы может извинить несколько навязчивую эксплицитность.
Рассмотрим приведенный ниже рисунок, который призван представить нам видимый феномен видящего человека и видимый феномен видимого им объекта; таким образом, термин «положение дел» есть не что иное, как вполне обычное, эмпирически данное положение дел.
Arbor. Cajus
Objectum visionis phaenomenale Subjectum visijnis phaenomenale
sive empirieum sive empirieum
Что здесь происходит?
Я воздерживаюсь от каких-либо теоретических предрассудков; я рассматриваю и человека Казуса, и дерево A. B, корень которого находится в B, а вершина – в A. Внизу находятся корни дерева и ноги Казуса, вверху – верхушка дерева и голова того же Casus. Это и есть factum. Далее, я знаю, что изображение ? ? на сетчатке глаза Казуса, видимое мной, перевернуто по сравнению с изображением дерева A B, видимого мной; теперь я мысленно провожу полулинии A ? и B ?, которые пересекаются в узловой точке глаза Казуса, и таким образом у меня получаются направленные линии, линии зрения или лучи зрения, по которым Казус видит точки дерева, изображенные на его сетчатке, во внешнем пространстве, т.е. на дереве, видимом мной. т.е. на том месте, которое вижу я. Возразить против этого вряд ли возможно, ибо это просто эмпирический факт. У кого хватит смелости отрицать чистый факт? Таким образом, это несомненно:
Казус видит объект в таких направленных линиях, от пересечения которых внутри его глаза, что видно и мне, с геометрической необходимостью возникает положение объекта A B, прямо противоположное ретинальному изображению ? ?.
Стоп! – тут, конечно, воскликнет оппонент, – дерево A B, увиденное Каюсом, лежит вовсе не снаружи, где вы его видите, а внутри, в «голове в себе» «Казуса в себе»! – Гнт, – отвечаю я, – это промежуточная гипотеза или вымысел, который со временем будет оспорен. Но сейчас это нас абсолютно не волнует. В настоящее время мы все еще говорим об эмпирических фактах, а не о метафизических вымыслах. И, конечно, эти факты нисколько не изменяются под влиянием гипотез; дерево A B, которое я видел, даже не думает перемещаться в голову Каузуса, которого я видел, возможно, по команде вашей гипотезы. Оно остается неподвижным и твердым на своем месте A B, как и образ сетчатки глаза на своем, ? ?. Точно так же, несмотря на все гипотезы мира, линии взгляда A ? и B ? остаются как геометрическое выражение эмпирического зрительного направления видящего Каузуса, из которого непосредственно вытекает эмпирическое позиционное отношение сетчаточного изображения и объекта. Поэтому прерывание было совершенно излишним. Каузус видит внешний мир по направленным линиям A ?, B ? и т. д.
Теперь я размышляю дальше. Я сравниваю видимые мною явления собственного тела с тем, что видит Кайус, и с деревом, которое видим мы с Кайусом. То, что я могу видеть непосредственно, т.е. без помощи зеркала, из своей головы, – это внешний край моих глазниц и две боковые поверхности носа. Все остальные части головы, не имея возможности их увидеть, я дополняю их видимость в своем воображении на основе убедительных аналогий. Таким образом, я прихожу к результату: на моем теле, которое я вижу частично, верх и низ гомологичны верху и низу тела, которое я вижу и Каузус, гомологичны верху и низу головы Каузуса, видимой мной целиком и Каузусу частично, гомологичны, кроме того, верху и низу моей головы, возможно, видимой Каузусу; с другой стороны, обратны верху и низу ретинального изображения ? ? в глазу Каузуса, обратны ретинальному изображению ?» ?,» которое Каузус может видеть на моей сетчатке.
Что из этого следует? Очевидно, следующее: Если ограничиться областью оптического эмпиризма, то вскрытие и аналогия доказывают, что мое собственное изображение на сетчатке ?» ?» находится в обратной зависимости от видимого мной A B. Следовательно, я эмпирически вижу в визирных линиях ?» A, ?» B, как Каузус – в бизирных линиях ? A и ? B. – Утвердительную достоверность этого результата трудно отрицать! И это было бы первое.
Далее; теперь мы называем ментальное действие in distans, которое в пределах оптико-эмпирической области феноменальный Cаузус как бы осуществляет, видя дерево A B, «проекцией», и рассматриваем эту проекцию как гипотезу первого порядка, т.е. как такое предположение, которое навязывается. как такое предположение, которое навязывается нам непосредственно воспринимаемыми фактами и претендует на достоверность только в эмпирическом поле восприятия; тогда точно так же гипотезой первого порядка является то, что я сам проецирую содержание своих ретинальных ощущений на бисирные линии ?» A, ?» B, a. И это будет вторая.
Только теперь, после того как все, что было до этого, полностью рассмотрено и установлено, можно и нужно в отношении феноменального характера оптической картины мира поставить более глубокий вопрос: Какой абсолютно реальный факт, что «само по себе» может лежать в основе эмпирического явления этой «проекции»? Примерно так же, как метафизик природы после завершения планетарной теории может спросить: Что «само по себе» может лежать в основе феномена «тяготения»?
– И только здесь в игру вступают гипотезы второго порядка, т.е. те, которые объясняют воспринимаемые факты косвенно, которые хотят вернуть физический процесс к его метафизической основе. Только здесь – заметьте! – взгляд Уэбервега находит свое теоретическое место. Если бы он стал конкурировать с нашей теорией проекции или вообще с гипотезами первого порядка, то он пришел бы слишком поздно. Ведь вместо того, чтобы спросить: «Как получается, что Каузус видит объекты вне вертикали внутри данного мне эмпирического мира?
«Каково может быть место и положение наблюдаемого мною явления мира?». – Только здесь, среди множества мыслимых видов метафизики, может возникнуть конъектура: Мое видимое тело, являющееся эмпирической видимостью, основано, как метафизический коррелят или ноумен, на теле, геометрически подобном ему, но в целом гораздо большем, которое, по сравнению с феноменальным телом, следует мыслить как перевернутое в положении, колоссальное по протяженности; А в гигантской голове этого абсолютного тела находятся наделенные сознанием образы дерева A B, Каузуса, его сетчаточного изображения ? ?, а также видимые части моего собственного феноменального тела. Моя (абсолютная) голова достигает (феноменального) Сириуса.
– Такую метафизику можно теперь судить перед тем критическим трибуналом, перед которым вершат свой бессмертный суд учение об идеях Платона, субстанция Спинозы, реальное Гербарта, воля Шопенгауэра, вещь-в-себе Канта и иже с ними; перед трибуналом трансцендентальной критики разума. Мы же со своим взглядом стоим перед совсем другой инстанцией, перед такой же, как теория тяготения Ньютона или теория вихрей Картезиуса. Эмпирическая проблема объективного видения уже получила ответ от нашей, т.е. от теории проекции Кеплера, Фолькмана, Нагеля, прежде чем аналитический поезд мысли достигнет в своем обращении границ царства метафизических систем и партикулярных понятий.
Если Уэбервег хотел вступить в обсуждение эмпирической проблемы, то он должен был либо прямо привести противоположную теорию ad absurdum, либо косвенно устранить ее, выдвинув другую гипотезу первого порядка. Он не сделал ни того, ни другого. Следовательно, наша теория проекции остается по отношению к нему совершенно нетронутой. – Что же касается метафизической проблемы, то вряд ли нужно специально говорить о том, что выражение «проекция» является лишь ad usum Delphini, поскольку мы используем его только в рамках чувственного эмпиризма, то есть с оговоркой. Если бы мы понимали язык единственно истинной метафизики сверхчувственного, как воскресные дети понимают язык ангелов, то, конечно, на место этого выражения искусства пришлось бы поставить нечто совершенно иное, возможно, то, для чего человеческому языку не хватает слов, для чего человеческому познанию вообще не хватает понятия.
Наша теория проекции оставляет эту метафизическую проблему нерешенной, и на то есть веские причины. Ведь, как уже было сказано в третьей главе моей работы «Об объективном зрении» (Sch?ft «Ueber den objectiven Anblick»), я стою на позициях критицизма и, соответственно, считаю по меньшей мере проблематичным, например, вопрос о том, обладает ли наше евклидово пространство трансцендентальной реальностью или нет. Уэбервег же, напротив, является догматиком. Он хочет создать (как и многие другие философы, хронологически следующие за Кантом, но логически отстающие от него) метафизику сверхчувственного. Habeat sibi! Сконструировать свой мир «сам по себе», как ему кажется правильным! Только вместо того, чтобы сомневаться в таких эмпирических гипотезах, как теория проекций, он обязан был бы догматически объяснить их из сверхчувственного тайными средствами своего догматизма, подобно тому, как Шопенгауэр хочет объяснить тяготение из воли в природе. Но этой обязанностью он пренебрег. —
– А при таком раскладе наш логический приоритет вообще отпадает, и вся сделка может считаться решенной.
Но мы идем еще дальше. Для полного прояснения ситуации полезно еще раз вернуться к высшей посылке рассуждений Уэбервега, т.е. к аксиоме нативистского мировоззрения, изложенной ранее Иоганном Мюллером. Этот великий исследователь физиологии, как известно, был одновременно и ярко выраженным спекулятивным, философским умом. Решительно отвергая причудливую игру аналогий, популярную у Шеллинга как «ложная натурфилософия», он в то же время оказал глубокое влияние на мировоззрение Спинозы и особенно Канта. Для знатока это недвусмысленно проявляется даже в некоторых внешних чертах его письма, в его продуманном стиле, например, в следующем отрывке, который как раз относится к нашей теме.
Понятие пространства не может быть «образовано», напротив, восприятие пространства «и времени является необходимой предпосылкой, даже «формой восприятия» всех ощущений. Как только человек чувствует, он «чувствует и в этих формах восприятия». Но что касается «заполненного пространства, то мы ничего не чувствуем повсюду, «а только себя пространственно, когда говорят только об ощущении, «о чувстве; и тем более мы отличаем от «объективно заполненного пространства суждение, как пространственные части «себя в состоянии аффекта, с сопутствующим сознанием внешней причины возбуждения чувства». Ср. Физиология органов зрения, раздел II, с. 54—55. В целом из этого второго раздела, посвященного «посредничеству субъекта и объекта через органы зрения», с полной ясностью видно, что Иоганн Мюллер считает, что он переводит априорность и субъективность наноскопического восприятия Канта непосредственно в физиологию, утверждая: пространственно воспринимающий орган чувств распознает в ощущении свою собственную пространственную протяженность и истинную величину. Действительно ли этот перевод передает смысл оригинала – вопрос открытый; я в этом, конечно, сомневаюсь. Но то, что ответ на вопрос о материальной истинности этой аксиомы, совершенно не зависящий от нее, ни в коем случае не может быть утвердительным, с тех пор было ясно продемонстрировано эмпирикой. Фолькманн излагает это очень четко и основательно в «Handw?rterbuch der Physiologie» Вагнера, III, p. 336 и далее. И с тем, что он пишет, можно почти безоговорочно согласиться и сегодня. Что касается восприятия размера чувства осязания, то в качестве отрицательного примера он справедливо приводит известные опыты Э. Х. Вебера с круглым наконечником.
Если положить компас, ножки которого раздвинуты настолько, что кончики отстоят друг от друга на дюйм, на наиболее чувствительные крайние фаланги, а затем, не меняя этого расстояния, провести компасом вверх по кисти и руке, то кончики как бы сближаются, и, наконец, на коже появляется место, где расстояние ощущается не больше, чем расстояние линии на крайней фаланге. В этом месте расстояние в дюйм является наименьшим, которое еще может воспринимать чувство осязания. Отсюда следует, что мы оцениваем размеры предметов с помощью кожного осязания таким образом, что в качестве единицы измерения используем размер последнего расстояния, воспринимаемого кожей. Если мы назовем эту единицу измерения x, то размер дюйма для кончика пальца = 12 x, для верхней части руки = 1x. Отсюда eo ipso следует, что теорема И. Мюллера о самовосприятии органов ошибочна в соответствии с их абсолютными размерами по отношению к чувству осязания.
Кроме того, для глаза наименьшее воспринимаемое расстояние чрезвычайно значительно больше, чем для осязания руки, поскольку на одинаково больших площадях сетчатки и кожи в первом случае содержится гораздо больше диссеретированных сенсорных нервных окончаний, чем во втором. Поэтому, хотя изображения на сетчатке выглядят в миниатюре, ни в коем случае нельзя утверждать, что глаз видит предметы меньше, чем их ощущает рука. «По сравнению с кожей сетчатка «действует как физиологический микроскоп, умножая размер изображения на количество своих чувствительных точек». (Поэтому, возможно, слепой, которого оперировал Франц, был удивлен, обнаружив, что предметы, известные ему через чувство осязания, гораздо больше, чем он ожидал[108 - Philos. Transact. 1841, pag. 59 ff.]. Кроме того, недавно было обнаружено, что как восприятие расстояния на тактильной поверхности глаза сильно варьирует в разных точках, так и восприятие расстояния на сетчатке; на боковых участках сетчатки расстояние кажется меньше, чем в точке наиболее четкого видения в центре сетчатки[109 - Helmholtz, Physiologische Optik, §18, §28. Es liegen Beobachtungen vor von Hueck, Volkmann, Bergmann, Aubert und F?rster. Vgl. Fechner’s Elemente der Psychophysik, Bd. I, S. 293—295. 164].
Уже одно это показывает, что теорема И. Мюллера для органа лица не более справедлива, чем для органа осязания. Как орган чувств может воспринимать себя в абсолютном размере, если его восприятие размера в разных местах совершенно различно? Наконец, есть еще один момент. Мы видим предметы только как угловые величины, т.е. под определенным углом зрения, который меняется по мере их приближения, удаления и изменения положения, но ни в коем случае не как определенные линейные или поверхностные величины, которые, скорее, всегда должны быть сначала выведены из углов зрения. Мы видим все перспективно при любых обстоятельствах. Мы называем «кажущимся» размером объекта его угол зрения на определенном расстоянии.
«Подлинное» значение величия, отличающееся от этого, – что это такое? Да ничего такого, что можно было бы однозначно и абсолютно определить! Только различия в величине видимы, эмпирически даны и могут быть измерены, т.е. разделены с помощью любой выбранной единицы. Мы знаем только отношения величин. Максимум, что можно сказать в среднем: «Наше представление об истинном размере предмета состоит в ассоциации осязательного размера предмета, воспринимаемого рукой, с тем углом зрения, который она имеет на расстоянии наиболее четкого видения». Вероятно, это определение достаточно близко к истине. Однако абсолютный размер предметов, взятый в смысле нативизма Мюллера, т.е. размер предметов, существующий сам по себе, extra sensum, и не зависящий от случайностей нашего субъективного чувственного восприятия, остается сомнительным, поскольку предполагает трансцендентную реальность пространства, что является и остается проблематичным.
При всем этом уэбервеговская теория, очевидно, лишается всего своего основания. И, таким образом, наша теория секций имеет не только формальную прерогативу для себя, но и для противоположной точки зрения требовать ее материального опровержения. Диспут закрыт. Ибо против принципа отрицания спорить нельзя. —
Что касается учения о бинокулярном зрении, то проблемы одиночного видения фиксированных объектов и двойного видения нефиксированных объектов, а также пластического зрения и восприятия глубины вновь породили множество разноречивых попыток объяснения. Если бы мы углубились в эту область, то вскоре столкнулись бы со вторым противоречием между нативизмом Иоганна Мюллера и нашей теорией проекции; противоречием, которое вытекает из более глубокой, фундаментальной оппозиции.
Мы должны были бы показать, что теория Иоганна Мюллера о наличии одиночного зрения с помощью так называемых одинаковых элементов сетчатки столь же решительно вытекает из нативистской аксиомы, как и из эмпирических фактов стереоскопического зрения и вообще пластически-телесного восприятия простого объекта на основе двух, перспективно различных изображений; тогда как, согласно теории Нагеля, каждый из двух глаз обладает своей особой сферой проекции, радиус которой зависит функционально от степени аккомодации хрусталика, от угла схождения двух осей зрения и от других обстоятельств, и что видится единично, что оба глаза проецируют на одно и то же место в эмпирическом внешнем пространстве, но вдвойне, что они переносят на разные места в пространстве; – доктрина, на которой, казалось бы, можно наиболее полно объяснить указанные проблемы.
Однако это учение находится дальше от нас и подробно обсуждалось в других работах. – Наконец, еще несколько общих замечаний, к которым подводит нас наша узкая тема, но которые выходят далеко за ее рамки. Но они не лишние!
Соотношение материального и духовного бытия, протяженности и зачатия сегодня остается такой же, как и тысячи лет назад, а именно – загадкой. Поэтому мы не говорим ни о «пунктуальной душе», которая сидит в шишковидной железе или в noeud vital, или бродит туда-сюда в pons varoli, ни о «душе-эфире», переливающейся туда-сюда между материальностью и джмактричностью, ни о пространственно протяженном, материальном лейсориуме. Мы знаем только следующее: В рамках феномена эмпирического мира наши психические фнкции представляются нам привязанными к телу, особенно к голове, которая, однако, сама является лишь оптическим и тактильным феноменом. Extra oculos и extra mentem – это совершенно разные вещи. То, что лежит вне глазницы, все равно остается внутри сознания.
Сознание духовных субъектов – это метафизическое место эмпирического мира, а внутри него животное тело, точнее, голова с мозгом и органами чувств, – геометрическое место сознательного субъекта. В липком геометрически-пространственные предикаты так же мало применимы к психическому, как психологические предикаты (такие, как счастье, печаль, мышление, чувство) – к материальному[110 - Ведь если слово «материя» воспринимать только как камни и глыбы, как profanum vulgus, или как массу и скорость, как физик, или как смеси, сублиматы и т.д., как химик. Ни одно понятие не достигает большего, чем в него вкладывается!]. Благодаря полной несравнимости и разнообразию мышления и протяженного бытия мы оказываемся в том неизбежном дуализме, который не в состоянии устранить из мира ни неуклюжий материализм vulgaris, ни шеллингианско-гегелевские утверждения о тождестве, ни берклианский нематериализм. Декарт и Спиноза гипостазируют этот дуализм: первый – в виде дуализма конечных субстанций, второй – в виде дуализма атрибутов единой мировой субстанции. Оба выступают при этом как добросовестные догматики.
Критически мыслящий человек остерегается трансцендентального дуализма, а эмпирический дуализм он признает как факт и в крайнем случае стремится свести противоположность двух способов бытия к более глубокой и меньшей оппозиции с помощью дуалистической конструкции материальности. – И тут, ни с того ни с сего, к нашим ногам падает метафизическая бомба, забредшая в область эмпиризма, – именно та теория чувствительной камеры-обскуры или фотографического алхимика, наделенного самосознанием. Вот она! Ее хотят считать физиологической, а она – метафизическая. Правда, изобрел ее физиолог, но не как физиолог, а как метафизик. Послушаем другого физиолога, который, как и Иоганн Мюллер, принадлежит к числу исключительно философских умов; я имею в виду Гельмгольца.
Он говорит: «Если бы между идеей в голове человека А «и воображаемой вещью существовало какое-либо сходство, «согласие, то второй интеллект В, «который воображает и вещь, и ее идею в голове «по тем же законам, нашел бы некоторое сходство «между ними или, по крайней мере, был бы способен его мыслить. Ведь «одна и та же вещь, представленная (воображаемая) одним и тем же способом, должна давать «одни и те же образы (представления)». Теперь я спрашиваю, какое «сходство следует усмотреть между процессом в мозгу, «сопровождающим представление о столе, и самим столом». Если представить себе форму стола, прорисованную электрическими «токами, и если воображающий «представит, что он ходит вокруг стола, то «человек также должен быть нарисован с помощью электрических токов». Перспективные проекции внешнего мира в полушариях головного мозга, «как это предполагалось, очевидно, недостаточны для представления «идеи телесного объекта».
И «если предположить, что смелое воображение не уклонится от таких «и подобных гипотез, то такой «электрический образ стола в мозгу был бы именно вторым «телесным объектом, который должен был бы восприниматься – «И действительно, добавим мы, единым, идентичным «субъектом, Я, которое стоит за мозговым образом) – но не представлением о столе»[111 - Helmholtz, Physiologische Optik, S. 443.]. Более того: «Что касается репрезентации пространственных отношений, то она «действительно происходит в определенной степени на периферийных нервных окончаниях «в глазу и на ощупываемой коже, «но только в ограниченной степени, поскольку глаз представляет только персептивные поверхностные репрезентации, а рука – объективную поверхность на «поверхности тела, максимально конгруэнтной ей.
Ни глаз, ни рука не дают прямого изображения «размера кадра», вытянутого в трехмерном пространстве.
Поскольку «наш мозг имеет три измерения, то, конечно, есть «большой простор для воображения, чтобы представить, по какому «механизму в мозгу возникают физически протяженные образы «внешних физических объектов». Но я не вижу ни необходимости, ни даже вероятности для такого «предположения». Представление о пространственно «протяженном теле, например, столе, включает в себя массу «отдельных наблюдений. Оно включает в себя «целую серию образов, которые даст мне этот стол, если я буду смотреть на него с разных сторон и с разных «расстояний, и целую серию «тактильных впечатлений, которые я получу, если буду класть руки «одну за другой на разные точки его поверхности». – Представление о едином индивидуальном «столе», который я ношу в себе, является правильным и точным, если я могу «правильно и точно вывести из него, какие ощущения «я буду испытывать, когда поставлю лицо и руку в такое-то и такое-то положение по отношению к столу».
Какое еще «сходство может быть между такой идеей и представляемым ею телом, я не знаю, как постичь»[112 - Ibidem, pag. 445—446.]. – Это поразительно! Материальные идеи не выдерживают точного анализа, поскольку они ничего не объясняют и сами по себе необъяснимы. Никто не знает, что, где и почему они есть и должны быть. Одним словом, они относятся к области химер.
