скачать книгу бесплатно
Но от нее не требовали объяснений, что именно непонятно.
– Вникайте побыстрее! – приказала Кефирова в последний свой визит. – А то из-за вашей некомпетенции может развалиться весь учебный процесс. Представляете? Сотни студентов, не считая преподавателей и сотрудников, трудились зря, потому что кто-то не справляется с какой-то ерундой, понятной любой дуре. Все ясно?
– Почти, – кивнула Женя. – Однако у меня вопрос по статистической справке. Вы не могли бы…
– Не могла бы! – оборвала ее Кефирова. – Я ваш непосредственный начальник и не обязана знать все. Моя обязанность заключается в том, чтобы вы все знали. Не справляетесь, так и скажите – быстро найдем другого методиста, который не станет задавать глупых вопросов. Чтобы завтра утром на моем столе лежали списки всех зачисленных на первый курс.
До конца рабочего дня оставалось совсем немного. Женя сверяла списки зачисленных абитуриентов, когда вдруг услышала знакомый голос. Подняла голову и увидела перед своим столом Аллу Пасюк. Растерялись обе.
– А ты чего здесь? – первой пришла в себя бывшая сокурсница.
– Работаю.
Алла оглядела кабинет таким взглядом, словно впервые оказалась в нем, а потом пожала плечами:
– А я преподаю. Два года назад защитила диссертацию. А потом…
Ей явно хотелось поговорить.
– Пойдем покурим, – предложила она.
– Я не курю.
Но Алла уже направилась к двери.
Они уселись на стулья в пустой курилке. Пасюк оглядела Женю и без всякого выражения на лице констатировала:
– А ты не изменилась, все такая же…
– Зато ты вся такая представительная, – сделала комплимент Женя.
– Стараюсь соответствовать.
Пасюк и в самом деле изменилась, немного располнела. Мини-юбки и маечки с вырезами Алла, вероятно, став преподавателем, исключила из своего гардероба. На ней теперь были строгий серый костюм и туфельки на среднем каблуке. Только сейчас Женя обратила внимание на ее ступни и невольно отвела взгляд – обувь была никак не меньше сорок первого размера. Раньше это так не бросалось в глаза, видимо, оттого, что Пасюк при своем немалом росте ходила на высоченных шпильках.
– Да, не ожидала тебя здесь встретить, – затягиваясь, произнесла Алла.
– И я, признаться, тоже. Мне сказали, что тебя отчислили и что…
– Отчислили, но потом восстановили, – быстро поправила Пасюк. Внимательно посмотрела на Женю, пытаясь понять, что той известно, решила, видимо, Лукошкиной наболтали лишнего. Поэтому, не снижая голоса, объяснила: – Меня подставили. Я даже определенно знаю, кто именно. Подкинули наркоту, дело начали шить. Но я ведь тоже не под забором родилась. Среди моих поклонников нашлись достойные люди, которые добились справедливости. Вернулась на факультет, защитила диплом. Потом аспирантура, диссертация. Нелегко, конечно, было, ведь я параллельно вышла замуж и родила ребенка…
– И кто у нас муж? – поинтересовалась Женя.
Пасюк сделала круглые глаза, словно услышала вопрос, ответ на который известен всем.
– А тебе не доложили разве?
Женя пожала плечами. Алла хмыкнула, достала из сумочки новую сигарету, прикурила и равнодушно ответила – будто речь шла о каком-то малозначительном предмете:
– Кэлман.
Фамилия показалась Жене знакомой. Очень знакомой. И вдруг она сообразила.
– Василий Трифонович? Заместитель декана?
Пасюк кивнула и поправила:
– Проректор по научной работе. Он был моим руководителем в аспирантуре. Так получилась, что…
Алла не договорила – отворилась дверь, в курилку вошли Кефирова и еще две женщины. Кефирова внимательно посмотрела на беседующих Женю и Пасюк. После чего спросила:
– Лукошкина, вы статистическую справку по зачисленным подготовили?
– Вы же сказали представить к завтрашнему утру. Но если надо срочно, то через двадцать минут принесу.
– Так что вы тут расселись? Или думаете, вся ваша работа пройдет в курилке? Понабирают тут…
Снова открылась дверь, и в проем заглянул ректор. Все поднялись, приветствуя его. Первой вскочила Кефирова.
– А, вот вы где, – заходя в курилку, произнес Шашкин, обращаясь к Жене и показывая рукой всем, чтобы они опустились на свои места. – Я вас искал.
Максим Анатольевич посмотрел, куда можно присесть, чтобы оказаться рядом с новой сотрудницей. Пасюк поднялась и уступила ему свой стул. Она уже докурила вторую сигарету и ушла бы, но распирало любопытство: каким это образом такая мелкая сошка, как Лукошкина, могла заинтересовать ректора. Замолчали и прислушались остальные.
– Так вот, Евгения Николаевна, – широко улыбаясь только Жене, начал Шашкин, – я перерыл свои записи и обнаружил то, что имеет отношение к нашему вчерашнему разговору. Случай, конечно, уникальный по своей комичности и вместе с тем трагизму. Не единичный, разумеется, но, пожалуй, очень яркий. Сейчас к печати готовится учебник по истории русской и советской журналистики под моей общей редакцией, и я непременно, прямо сегодня, включу в него то, что случилось с вашим отцом.
Ректор обернулся к другим слушателям, посмотрел на Пасюк и произнес таким тоном, словно обращался к студентке, опоздавшей на его лекцию:
– А вы что это, милочка, столбом встали? Присаживайтесь и слушайте.
Алла послушно опустилась на свободное место.
– Двадцать семь лет назад, – начал рассказ Шашкин, – отец уважаемой мною Евгении Николаевны трудился замом ответственного секретаря в крупной городской газете, куда я попал по распределению. Так вот, подписывая в свет очередной номер, он пропустил ошибку. Я понимаю, да и все понимали, что он, как выпускающий, несколько раз его уже вычитал, потом подписал в печать, затем уж, не просматривая сигнальный экземпляр, отправил номер на ротацию. Теперь вот слушайте внимательно! Газета была вечерней, то есть в ней должны были оперативно появляться все дневные новости. А самой главной новостью того дня оказался визит Генерального секретаря ЦК КПСС в Баку. Естественно, материал на первую полосу. На второй – всякие городские события: партийная жизнь, производственные успехи трудовых коллективов; на третьей полосе – культура и прочая ерунда; на последней – ничего не значащие события, криминальные сводки, реклама, кроссворд, программа теле– и радиотрансляций… Именно на четвертой полосе в тот день была опубликована заметка о молодом цирке, который, не имея своего помещения, мотался на фургонах по городам и весям, выступая перед тружениками полей и перед строителями Байкало-Амурской магистрали. Заметка называлась «Цирк на колесах», а при ней имелась фотография: веселый клоун на велосипеде катит по улицам какого-то городка, за ним бегут дрессированные собачки. Так вот, номер напечатали, тираж спустили в экспедицию, началась уже развозка – и тут – бомба! Да какая! Все городское партийное руководство могло тогда полететь. При Сталине бы точно всех расстреляли. Оказалось, что перепутали заголовки. Над большой фотографией, где был запечатлен открытый лимузин с Генеральным секретарем, стоя приветствующим счастливый народ Азербайджана, стояло – «Цирк на колесах». А на четвертой полосе над фотографией клоуна на велосипеде значилось «Прибытие Генерального секретаря ЦК КПСС в Баку». Все наше управление, то есть управление КГБ по Ленинграду и области, встало на уши. Виновного нашли сразу. Естественно, взяли того, кто выпускал номер. Начались допросы. Но на защиту уважаемого мною Николая Сергеевича Лукошкина встал принципиальнейший человек – секретарь правления городского Союза журналистов Владимир Владимирович Колосов. Бывший фронтовой корреспондент, кавалер многих орденов, человек необычайной отваги… Вы даже представить себе не можете, сколько усилий он приложил, чтобы спасти невиновного. Как выяснилось, провокатором был верстальщик номера. Раньше ведь как газеты печатались? Никаких компьютеров, текст линотиписты набирали, а заголовки верстальщики, которые из кассы, где хранились свинцовые литеры, доставали те буквочки, которые были нужны, и составляли заголовки, размещая их по полосам. Так вот этот негодяй решил покончить с собой… Тому верстальщику, видите ли, изменяла жена, причем с участковым милиционером. Вот мужчина и подумал: в измене жены виновата советская власть и что жить ему не стоит, раз такое дело. Расчет был такой: он делает провокацию, попадет под расстрел, его поступок всколыхнет народные массы, волна протеста прокатится от Камчатки до Калининграда, на защиту новой революции поднимутся западные страны… потом состоится совещание в Совете Безопасности ООН, будет принята резолюция об установке памятника герою-верстальщику во всех крупных городах СССР, в Париже, в Лондоне, в Пекине, а самую большую статую водрузят в Нью-Йорке на специально построенном острове рядом со статуей Свободы. То есть верстальщик будет стоять с поднятой кассой с набором своего заголовка рядом со Свободой, как рабочий и колхозница Веры Мухиной у ВДНХ. Обманутого мужа, конечно, не расстреляли, а отправили в спецлечебницу под Казань, где в те годы поправляли психическое здоровье все диссиденты. В лечебнице, насколько мне известно, он покусал медсестру, а после того, как освободился через восемнадцать лет, открыл секс-шоп в своем родном Крыжополе. Вот у таких героев я учился, – закончил свой рассказ Максим Анатольевич. И тут же поправился: – Вы понимаете, что я имею в виду отца и деда нашей уважаемой Евгении Николаевны Лукошкиной.
Сгоревшая сигарета обожгла пальцы Кефировой. Нина Николаевна затрясла рукой. Алла Пасюк отвернулась к окну, а две другие сотрудницы факультета во все глаза разглядывали Женю. Причем созерцали ее с таким притворном восторгом, словно все их будущее зависело теперь только от ее расположения.
– Я, пожалуй, пойду, с вашего разрешения, – произнесла Женя, поднимаясь, – мне списки поступивших надо подготовить.
– Отставить! – твердо произнес Шашкин. – До утра все равно ничего не изменится. Сегодня у вас первый рабочий день, а по древней журналистской традиции это событие надо отметить. Пойдемте ко мне в кабинет – я вас угощу старым армянским коньячком. Попробуете и сразу почувствуете разницу между нынешней французской бодягой, что продают у нас сейчас, и настоящим продуктом.
– Я за рулем, – сказала Женя.
– Жаль, – расстроился ректор. – Но завтра на работу приезжайте на метро. Выпьем, как полагается, а домой вас мой водитель доставит. Договорились?
Женя кивнула. Алла смотрела на нее через прищур, Кефирова смахнула испарину со лба, а у двух других сотрудниц свело челюсти от застывших слишком приветливых улыбок.
Вечером позвонила мама. Теперь в комнате, где прежде обитала Женя, поселилась тетя Ника, оставив свое жилище племяннице. Женя волновалась за маму, которой придется многое терпеть. Но больше, конечно, тревожилась за тетку, которую вряд ли что-то может остановить.
– У нас две новости, – почему-то стала шептать мама.
– Хорошая и плохая, – догадалась Женя.
– Почему? – удивилась мама. – Нет, обе хорошие. Хотя я и не знаю точно. Тут к нам приезжал сосед по даче, Саленко, с предложением.
– Кому он сделал предложение? – удивилась теперь Женя.
– Всем нам. Он предложил построить для нас новый дом. Разумеется, не такой большой, как прежде. Сказал, размером шесть на восемь. Даже пообещал воду подвести и сделать автономную канализацию.
– С чего вдруг?
– Небезвозмездно, разумеется. Он построит нам новый дом, а мы за это переписываем на него часть нашего участка, которая граничит с его землей. Ему надо восемь соток.
– То есть мы отдаем ему все наши сосны.
– Жаль, конечно, – вздохнула мама, – это ж восемь соток. Но, с другой стороны, нам-то самим дом не построить, даже самый маленький. А Саленко говорит, в том, что он предлагает возвести, будут две спальни и маленький кабинет наверху, а на первом этаже гостиная с кухней и еще одна спаленка, не говоря уже о туалете и душевой кабинке.
– Надо брать, – поспешила согласиться Женя. Затем спросила: – А вторая новость какая?
– Даже не знаю, как и сказать. Вторая новость главная – Ника уже третий день не пьет.
Глава 7
Шашкин заглянул в Женин кабинет и махнул рукой:
– Евгения Николаевна, попрошу зайти ко мне.
Сначала Женя не поняла, зачем понадобилась ректору, но потом вспомнила вчерашний разговор и его предложение выпить коньячку. Вдвоем они шли по коридору. Попадающиеся им навстречу студенты, преподаватели и сотрудники, приветствуя ректора, жались к стенам и бросали быстрые взгляды на Лукошкину.
В кабинете все уже было готово. На большом столе для заседаний была расстелена бумажная скатерть, на которую выставлены закуски – тарелочки с нарезанными лимоном, сыром, бастурмой, вазочка с фруктами и большая плитка шоколада.
Максим Анатольевич достал большую хрустальную бутылку и поставил её перед собой.
– Мне стыдно признаться, – попыталась отговориться Женя, – но я опять сегодня за рулем.
– Мой водитель вас отвезет, – не принял возражений ректор.
Он указал на стул, опустился за стол сам и начал открывать бутылку, продолжая говорить.
– Если вы считаете, что я выпиваю с каждым принятым на работу сотрудником, то ошибаетесь. Если думаете, что я алкоголик и просто ищу повод для выпивки, то ошибаетесь вдвойне. Тем более тут такой коньяк, который я хранил почти полтора десятка лет.
Шашкин до половины наполнил два коньячных бокальчика, один из них вручил Жене.
– Подержите фужер в ладони, чтобы напиток нагрелся до температуры тела. Только так пьют хороший коньяк. Всякое другое пойло можно охладить и проглотить залпом и еще запить соком, как делают сейчас многие, чтобы не было неприятных ощущений. А этот коньяк дарит вкус, аромат и радость. Это вообще не коньяк, а немного радости в хрустальной бутылке. После второй рюмки уже забываешь, что наш мир несовершенен, а если мы с вами выпьем всю бутылку…
– Я не смогу, – призналась Женя.
– Так я и не заставляю. Просто хочу выпить сегодня именно с вами. За вашего деда, которого я знал, может, и не очень хорошо, однако достаточно, чтобы сказать о нем пару слов. Это был исключительно порядочный и честный человек. Он помог многим. Есть такая шутка, будто журналистика – вторая древнейшая профессия. Что ж, отчасти правда. Хрущев вообще называл журналистов подручными партии. Было и такое. Но дед ваш, Евгения Николаевна, так смотрел людям в глаза, что от его взгляда подлецам становилось не по себе, а честные люди начинали верить, что все в мире будет хорошо, когда на земле есть такие люди. Я помню его руки – руки труженика…
– Дедушка даже дом на даче своими руками построил, – вставила Женя. – Правда, дом сгорел на днях.
– Жаль, но дело наживное, – покачал головой Шашкин, – никто не погиб, и то хорошо. Давайте же выпьем за вашего деда. За то, чтобы земля была ему пухом и чтобы там, где он сейчас находится, его любили и уважали так же, как и при жизни.
Женя сделала маленький глоток.
– Не так, не так! – встрепенулся ректор. – Подержите коньяк немного во рту, пусть он слегка пощиплет язык, и только потом проглатывайте.
Женя так и сделала, осушив свой бокальчик. Шашкин дождался окончания процесса и продолжил разговор:
– На самом деле я вчера немного слукавил, когда пытался вспомнить имя вашего отца. Я его хорошо помню. Просто этот Нильский позвонил проректору, и Кэлман пришел просить за вас. Я бы отказал ему сразу, чтобы не быть ничем обязанным этому человеку, но он назвал вашу фамилию, и я решил проверить, родственница вы уважаемым мною людям или просто однофамилица.
– Вам не нравится Василий Трифонович?
– Только между нами – на дух не переношу. Как ученый и преподаватель Кэлман – полный нуль, даже нуль с минусом. Журналист, ни дня не проработавший в печати. У него, кстати, нет даже базового образования. Опубликованных работ мало. Я просмотрел темы его диссертаций. Кандидатская посвящена внедрению принципа плюрализма на страницах советской печати. Во времена Горбачева это было модно. А докторская и того хуже: «Журналистика переходного периода как важнейший рычаг демократизации постсоветского общества». Не тема, а прямо лозунг с плаката. Не ученый, а услужливый лакей, так и слышишь его вопрос – чего изволите? Но хуже всего, что он лакей с амбициями. А главное, везде пытается пропихнуть своих людей – таких же холуев, как сам. Вот почему я не хотел принимать вас на работу. Тем более что вакансий сейчас действительно нет. Через год только появятся, когда я выгоню отсюда кое-кого. А пока потерпите немного.
– Простите, Максим Анатольевич, но ведь идея преобразовать журфак в самостоятельный институт, говорят, именно ваша.
– Так я и не скрываю. Самостоятельное учебное учреждение – это отдельное финансирование. Большие бюджетные вливания, не говоря о средствах, получаемых за коммерческое обучение. Сейчас пока все эти средства уходят в кассу университета, нам достаются лишь крохи с барского стола. Больше, конечно, страдают естественно-научные факультеты, где фактически прекратилось финансирование научных и исследовательских программ. Зато ректор и два десятка его приближенных получают несусветные оклады. На одну только личную безопасность ректора сейчас тратится в месяц столько, что можно целый год содержать физическую лабораторию со штатом сотрудников в десяток человек. А ведь у ректора есть еще и приглашенные советники – юристы, маркетологи какие-то, которым выплачиваются сумасшедшие гонорары. Через год, когда у нас уже будет выделено отдельное финансирование, мы не только поднимем зарплату профессорско-преподавательскому составу, но и создадим свою учебную теле– и радиостудию с самым современным оборудованием. А посмотрите, какая сейчас техника на кафедре визуальной журналистики! Если у кого-то из преподавателей хорошая камера или компьютер с мощным процессором, то они точно личные, за каждую эту вещь преподаватель отдал полугодовую зарплату, отказывая себе и своей семье в самом необходимом, лишь бы студентов обучать как положено… Мда… Нынче большие деньги закачиваются в образование, да вот только уровень образования падает год от года. И основная причина этому – то, что выделенные на учебный процесс средства используются не по назначению. А проще говоря, разворовываются. Причем разворовываются почти в открытую. Каждый год перед наступлением зимы у нас начинают ремонтировать кровлю зданий. Каждый год! Будто и не было прошлогоднего ремонта. Причем квадратный метр крыши по стоимости дороже метра дорожного полотна какого-нибудь хайвея в Калифорнии. И ведь никого не смущает, что никаких работ не проводилось ни в этот год, ни в прошлый, ни в позапрошлый. Залезают на крыши какие-то личности, сидят там, курят, бросают сверху окурки и поплевывают на студентов, как будто так и надо. Все воруют. А в былые годы только за одно подозрение в нечистоплотности люди постов лишались. Ваш дедушка ушел из секретарей правления, когда его дочь заподозрили в связях…
Шашкин посмотрел на Женю и замолчал. Потом все же продолжил:
– Я что-то не то говорю? Или вы не знаете этот случай?
– У моего дедушки были две дочери, – напомнила Женя. – И имена обеих переводятся «Победа»: мою маму зовут Виктория, а тетя – Ника. Никаких скелетов в шкафу у нашей семьи нет, все говорится в открытую. Просто я не помню тот случай, о котором вы упомянули.
Максим Анатольевич дернул плечом.
– Дело давнее. На квартиру вашего деда пришли с обыском. Якобы была получена информация, что его дочь хранит и перепродает краденые вещи. Потом все, разумеется, прояснилось. Оказалось, одна из дочерей Владимира Владимировича была знакома с молодым человеком, промышлявшим квартирными кражами. Группа воров, которыми он руководил, обчищала дома состоятельных горожан, извлекавших, как тогда говорилось, нетрудовые доходы: работников торговли и общественного питания, зубных техников, валютчиков и фарцовщиков. Не знаю уж, кого именно, Викторию Владимировну или Нику Владимировну, задержали и отправили в следственный изолятор, но Владимир Владимирович сразу сложил с себя обязанности секретаря правления городского Союза журналистов. А позже, конечно, открылось, что дочь его ни при чем. Некий молодой человек, ухаживавший за ней, делал ей подарки, стоимость которых девушка не могла знать. Как и того, откуда он брал эти вещи, сие тоже было ей неведомо. Любовь – штука такая…
Максим Анатольевич замолчал и прислушался.
– Я, кажется, забыл запереть дверь приемной, и теперь там кто-то находится.
Шашкин поднялся, направился к выходу в приемную, но створка тут же отворилась, и в кабинет ректора заглянул Василий Трифонович Кэлман. Он бросил взгляд на Женю, на накрытый стол, на бутылку коньяка. А потом взглянул на ректора и произнес деловым тоном:
– Мне надо поговорить с вами. Вопрос серьезный. Дело в том…
Кэлман умолк и покосился на Женю, намекая Шашкину, что при посторонних не хочет беседовать.
– Завтра, – сказал ему Максим Анатольевич. – Мы тут уже заканчиваем, поэтому не приглашаю присоединиться к нам. Мне срочно надо домой.
– Буквально пять минут.
– Пяти минут для обсуждения серьезного вопроса не хватит, следовательно, и серьезного вопроса нет.
Василий Трифонович помялся в дверях, затем, пятясь, спиной вперед двинулся в приемную. Ректор вышел вслед за ним. Пока дверь за ними не затворилась, до Жени долетел жаркий шепот мужа Аллы Пасюк:
– Я вас прошу, я буду вам по гроб жизни обязан…
Дверь затворилась. Через несколько минут Шашкин вернулся в свой кабинет.
