скачать книгу бесплатно
– Как дела, Жорик? – спрашиваю.
Жорик молчит.
– Ну, Жора, как живёшь? – я снова его спрашиваю.
– Ничего, – мычит.
– Расскажи нам про Ленку.
– Зачем?
Я ему руку с повязкой ДНД показываю.
Он замялся, но потом говорит:
– Хорошая она была. Знаете, как посёлок любила! Самозабвенно. Стихи про посёлок сочиняла. «Та-та-та-та-та-та-та посёлок, та-та-та-та-та-та-та весёлый». Врагов у неё здесь не было. Один раз, правда, напал мороз-злыдень. Но я то, конечно, парень не робкий, за свою жену заступился. Палку схватил и морозу по голове ударил. Мороз и упал. Лежит, не пошевельнётся. Я глаз ему приоткрыл, а глаз пустой. Страшно.
Жорик вздохнул и голову подушкой накрыл.
– Жорик, – я его за плечо тереблю, – что ты можешь еще сообщить следствию?
Но тот молчит, как партизан.
– Спасибо и на этом, – я говорю.
Вышли мы с Чувилкой.
– Что ж, – я вздыхаю, – ничего нового мы не узнали, но отсутствие результата тоже результат. На том и порешили.
Глава 2
Научные мыши.
На другой день иду: пасмурно, кажется, вот-вот стемнеет. Солнце в небе – пятно. Словно девочка-лапушка-малышка не в настроении: прикрыла лицо шифоновым платком, сидит – куксится. Снежок порхает: словно это на небе пьяный Пашка Сазонов отряхивается (пока шёл, извалялся): вот снег и летит.
Кстати, думаю, дай-ка к Пашке зайду, а то давно у него не была, может, он причастен к исчезновению Ленки. Пашка Сазонов у меня под надзором, технику любит, но всё у него шиворот-навыворот выходит: ремонтирует электроутюги да электробритвы, но только после ремонта утюг жужжит, а электробритву в руке держать невозможно – горячо. Всё изобретает какую-то ерунду, лучше бы на работе рацпредложения вносил. Одним словом, странный человек. Жена Анька с ним измучилась: так и говорит про него «мой маньяк». А за маньяком глаз да глаз нужен.
Пришла я к Пашкиному дому: дверь приоткрыта: кто ж ее зимой так оставляет, я на Чувилку ругаюсь, когда она Борьку ко мне впускает – он поросенок длинный.
– Эй, – кричу в дверь, – есть кто дома?
Никто не отвечает.
– Эй, – опять кричу.
И снова тишина.
Постояла я на пороге, постояла и вошла: подозрительно ведь, что дверь открыта. Может быть, что случилось? Конечно, заходить без приглашения в чужой дом нехорошо, но ДНД – это не булка с маслом, а черствый хлеб, надо знать, что произошло.
В доме чисто. Везде полотенца, да салфетки лежат, кастрюли и другая посуда по полкам расставлены, чистота, только в одном непорядок – мыши на столе!
Что они на нем делают – непонятно.
Хотя вспомнила: Пашка мне про этих мышей рассказывал: они дрессированные: одна мышь черная, а другая белая, одна мышь ночью спит, другая днем – Пашка по ним время определяет: часы в доме есть, но ему интересно по мышам какое время суток знать!
Хозяева отсутствуют, надо было мне сразу уйти, да засмотрелась на мышей. Тут слышу шаги: снегом скрипит кто-то: куда деваться? Неудобно, если в доме застанут. Я шмыгнула на всякий случай за вешалку и в одежде закопалась, польты до пола висят, авось, не найдут.
Слышу, входят (судя по голосам) Пашка и Вера: она тут с какого бока!? Опять козни строит!? Подслушивать тоже нехорошо, но не специально же уши затыкать!
Вера говорит:
– С чего ты взял, что я богатая бабка?
– А разве нет? Кулачок-то жим-жим.
– Ну, есть кое-какие сбережения, только богатством это не назовешь!
– Не прибедняйся, тёть Вер.
– Могу поделиться – но за это ты должен кое-что сделать. Мне капкан нужен. Хочу его под окном поставить, чтобы вора, если полезет, поймать.
– Теть Вер, ты в своем уме?
– В своем. Я хорошо заплачу.
– Я капканы делать не умею.
– А ты постарайся.
– Сказал же, не умею.
– Тьфу, тоже мне мастер. А это у тебя что?
– Мыши.
– Вижу что мыши, что они на столе делают?
– Я по ним время определяю: видишь: чёрная спит, а белая нет – значит сейчас день.
– И так ясно – в окошко посмотри.
– Это не по-научному.
– Вот дуралей!
Слышу: ушла Вера, Паша один остался: ходит из угла в угол, думаю, сейчас заметит
меня, ой, заметит! Сердце моё меня выдаст: оно стук-стук-стук. Так Вера ковры выбивает. Иной раз по часу колотит.
На посёлке говорят:
– Пошла мутузить за себя и за дядю Кузю.
Сила в ней нечеловеческая просыпается! Словно пыль для неё первый враг.
Слышу, Пашка совсем близко ко мне подошел, сердце у меня замерло, словно Вера один ковёр на другой поменяла, и снова стук-стук-стук.
Но тут, о чудо, слышу: Пашка вышел из дома. Пронесло!
Я стою, дух перевожу, а Пашкино пальто из кожзама мне на плечи рукава возложило, дескать, живешь ты хорошо, Ольга Ивановна, продолжай в том же духе, а вот Пашке моему передай, всё, что он ни делает, через пень колоду.
– А ты почём знаешь? – спрашиваю.
– А кто я?
– Ну… кто в пальто.
– А в пальто кто? Никого.
Я руки сторожкой-то в рукава сунула: и впрямь пусто.
– Что, – говорю, – тогда выступаешь?
Он молчит, обиделся что ли?
Постояла я ещё, постояла, наконец, выйти решилась. Надо ж когда-то из своего убежища выбираться. Выползла с грехом пополам, да как чихну. От всей души, что называется.
Выглянула на улицу – никого, я шмыг в дверь.
На другой день вышла я из дома пораньше. Небо ясное, душа радуется – воздух на поселке свежий. Мороз-злыдень тут как тут, нос мне хрустальной прищепкой зажал, вся-то его забота: к людям приставать – не работать. Хотя как посмотреть, такие порой узоры на окнах нарисует – диву даёшься. В венцы деревья оденет – сказка. Я порой своему деду покойному начну что-нибудь доказывать: ну, там, на дворе трава, на траве дрова или сшит колпак да не по колпаковски, надо колпак переколпаковать да перевыколпаковать, а он мне всё своё: «Не верю. Где трава? Какой колпак?» Тогда я его вывожу на улицу, кругом показываю и спрашиваю:
– А в это ты веришь?
Иду, значит, я по поселку, вдруг крики: возле магазина Вера голосит:
– Обокрали, по миру пустили!!!
Ну вот: началось представление. Вера – артистка, но ДНД не проведешь!
Подхожу ближе, Вера кричит:
– В дом залезли, пока я за хлебом ходила.
Бабки ее обступили:
– Ах, бедная ты несчастная! Ах, бедная ты несчастная!!!
Жалеют аферистку:
– Ах, бедная ты несчастная!!!
Вот заладили.
Тьфу, противно слушать, знали бы они то, что ДНД знает.
Подхожу я к Вере:
– Что за шум, а драки нету? – спрашиваю.
– Обокрали меня, – Вера голосит, – весь дом вынесли. Я Пашку Сазонова просила капкан смастерить, он отказался. Я думаю, Пашка меня обворовал. Специально капкан не стал делать.
– Ты факты давай, – я брови нахмурила.
– Утром за хлебом пошла: возвращаюсь – окошко разбито: в доме все вверх дном. Кинулась к шкафу – денег нет, и украшений нет, двенадцати серебряных ложек тоже нет – ничего нет.
– Во сколько ты за хлебом ходила?
– Часов в девять.
– А Жорик где был?
– На работе.
– Понятно.
– Что тебе понятно!? – Вера рыдает.
– Надо Пашку допросить.
– Я уверена, что он.
Пошла я к Пашке. Воровства-то у нас на посёлке нет. Даже дверей никто кроме Веры не запирает. Очень, конечно, всё странно. Вдруг на ловца и зверь бежит: Пашка Сазонов навстречу идёт. Одну руку в кармане держит, другой размахивает.
– Что, попался преступник? – я говорю.
– Почему преступник?
– Веру Ивановну обокрал.
– Ничего я не крал.
– Она на тебя грешит. Ты ей капкан специально не сделал, чтобы самому залезть.
– Во сколько же её обокрали?
– Часов в девять.
– Я в мехмастерской в это время был.