Небесная голубизна ангельских одежд

скачать книгу бесплатно


В письме от 22 октября 1980 года тот же информатор прислал Тетерятникову исчерпывающие сведения по всем иконам Ханна, которые до продажи принадлежали Третьяковской галерее, включая все присвоенные номера, размер, откуда, когда и по какому акту поступили, когда и по какому акту были переданы в «Антиквариат»[282 - Архив Тетерятникова, 7/4.]. Однако и эту информацию Тетерятников не стал использовать в своей книге, потому что она, подтверждая принадлежность икон ГТГ, подрывала доверие к его аргументам.

Система учета произведений искусства, существовавшая в Третьяковской галерее, объясняет также, почему разные иконы могли иметь один и тот же номер ГТГ. Когда иконы приходили партиями, то целой партии мог присуждаться дробный первичный номер поступления, числитель которого означал общий и единый номер, присвоенный всей этой группе предметов, а знаменатель указывал на порядковый номер предмета в группе или в списке. Так, иконы, партиями поступавшие в Третьяковскую галерею из Исторического музея в 1930 году, получали общие первичные групповые номера – 5661/…, 5666/… (именно об этих двух номерах Тетерятников запрашивал Москву), 5668/…, 5683/… и т. д., а после дроби следовал порядковый номер иконы в группе поступления, например 5666/49. Затем, со временем иконы получали инвентарный номер постоянного хранения.

Взглянув на первичные номера поступления и инвентарные номера ГТГ, можно узнать примерное время поступления иконы в галерею и источник поступления. Однозначные и двузначные инвентарные номера говорят о принадлежности иконы первоначальной коллекции Павла Михайловича Третьякова. Эти иконы оказались в галерее еще до революции и избежали послереволюционных странствий, именно поэтому номеров других музеев и хранилищ на их обратной стороне нет. Проданная икона из собрания Третьякова «Свв. Макарий Египетский и Макарий Александрийский», чей номер – «инв. 30» – стал для Тетерятникова эталоном подлинности, относилась именно к этой группе. Но таких икон были лишь десятки в многотысячном собрании Третьяковской галереи. Четырехзначные инвентарные номера указывают на то, что иконы, скорее всего, поступили в галерею из Государственного музейного фонда в 1920?е годы. На таких иконах вероятны инвентарные номера других музеев и хранилищ, а также номера ГМФ. Пятизначные инвентарные номера начинаются с конца 1920?х и продолжаются в 1930?е годы, время массового поступления икон в ГТГ, при этом начальные 12000?е номера (примерно до 12128) – это иконы из бывшего собрания Остроухова, остальные 12000?е и 13000–14000?е номера, как правило, являются поступлениями из Исторического музея. Поскольку, как было рассказано ранее, ГИМ, будучи вначале главным хранилищем икон в Москве, аккумулировал тысячи икон из самых разных мест, оборотные стороны этих икон могли изобиловать разномастными инвентарными номерами. Те иконы Третьяковской галереи, которые после выдачи побывали в магазине Торгсина и «Антиквариата», а потом были проданы за границу, имеют магазинные этикетки и инвентарные номера этих торговых организаций, которые, как правило, начинались литерой «С». Такие номера присутствуют практически на всех иконах Ханна.

Собранная Тетерятниковым детальная, вплоть до цвета краски информация о номерах и этикетках с обратной стороны икон из коллекции Ханна полностью соответствует системе учета, существовавшей в Третьяковской галерее в то время. Знание истории революционных странствий икон и системы учета ГТГ позволяет понять шифры, которые Тетерятников в своей книге назвал бессмысленными. Приведу лишь один пример расшифровки. Икона «Благовещение» из собрания Ханна, которая была продана на аукционе Кристи в 1980 году за 34 тыс. долларов (лот 60), имеет на обороте следующую информацию. Этикетки: «Музей фарфора № 177», «Отдел по делам музеев и охраны памятников старины при Народном комиссариате по просвещению, владелец А. В. Морозов», «Государственная Третьяковская галерея № 198», а также номера «С/18886», «С 1/712» и номер «13458 ГТГ», написанный красной краской. Основываясь на этой информации, исследователь вправе предположить, что эта икона до революции принадлежала известному собранию Алексея Викуловича Морозова. В ходе революции собрание Морозова было национализировано и перешло в управление Музейного отдела Наркомпроса РСФСР. После этого икона некоторое время оставалась в доме Морозова в его собрании, которое составило Музей русской художественной старины, вскоре преобразованный в Музей фарфора. Известно, что после преобразования музея иконы Морозова были переданы в Исторический музей, а оттуда в 1930 году в Третьяковскую галерею, где икона «Благовещение» и получила инв. № 13458. Другой номер ГТГ «198» на обороте иконы – это внутренний номер отдела древнерусского искусства галереи. Номера с литерой «С» принадлежат «Антиквариату», значит, икона после выдачи из Третьяковской галереи поступила в продажу.

Разумеется, исследователь не может ограничиваться лишь информацией с обратной стороны икон. Формальное соответствие номеров и этикеток системе учета предметов в музеях и общей исторической ситуации 1920–1930?х годов – лишь начало исследования. Необходимо привлекать учетную музейную документацию, которая подтверждает наличие этой иконы под данным номером в инвентарной книге музея, а также акты, которые подтверждают выдачу икон из музея. Именно такой исследовательский подход и был применен в этой книге.

В данном случае принадлежность иконы «Благовещение» собранию Морозова подтверждается сохранившимся в архиве Исторического музея, а также Российского государственного архива литературы и искусства (РГАЛИ) собственноручно написанным Морозовым 10 июня 1920 года списком его икон. Икона «Благовещение» в списке Морозова стоит под № 177, который соответствует номеру Музея фарфора на обороте иконы. Размеры иконы, указанные в списке Морозова, соответствуют размерам в каталоге Кристи при продаже этой иконы в 1980 году[283 - У Морозова в списке указано 27 ? 22 см, в каталоге Кристи – 27 ? 21,7 см.]. Принадлежность этой иконы Третьяковской галерее подтверждается учетными документами музея. В «Описи на древнерусское искусство» ГТГ[284 - ОР ГТГ. Ф. 8. IV. Д. 302.] икона «Благовещение» имеет инвентарный номер 13458, который соответствует номеру ГТГ на обороте иконы. В учетных документах галереи указано, что икона поступила из Исторического музея по акту № 244 от 19 июня 1930 года и была выдана в «Антиквариат» по акту № 75 от 14 марта 1936 года. Факт выдачи также подтверждается сохранившимся в архиве галереи списком икон – приложением к акту выдачи № 75, датированным 13 марта 1936 года[285 - ОР ГТГ. Ф. 8. IV. Д. 153. Л. 13 и об.]. В акте выдачи указано, что икона происходит из собрания Морозова.

Представленная читателю реконструкция истории странствования иконы «Благовещение» – лишь один из примеров того кропотливого поиска архивных доказательств, который был проделан в ходе данного исследования и послужил основой заключений, сделанных в этой книге. Проведенная автором этой книги архивная работа позволяет предостеречь исследователей от слишком огульных обобщений. Так, Ю. А. Пятницкий в одной из своих статей пишет:

Для продаваемого древнерусского искусства имя Третьяковской галереи стало служить такой же специфической «визитной карточкой», как Ленинградский Эрмитаж для произведений западноевропейского искусства. Провенанс из Третьяковки или Эрмитажа, даже липовый, являлся своеобразной гарантией качества и подлинности продаваемых произведений искусства. Для придания правдоподобности подобного «провенанса» была выработана довольно запутанная система учета коллекций и их маркировки. Собранные для реализации памятники не вносились в основной музейный инвентарь (выделено мной. – Е. О.), а учитывались по различным описям, спискам, кратким каталогам-перечням коллекций. В эту систему учета попадали и иконы, выделенные для продажи из основных фондов Государственного Исторического музея, Государственной Третьяковской галереи, Оружейной палаты, церквей Кремля и других музеев. Поэтому попытаться сделать подсчет отправленных за границу или проданных на месте произведений древнерусского искусства в настоящий момент практически невозможно. Но их количество было действительно огромным[286 - Пятницкий Ю. А. Древнерусские иконы и антикварный мир Запада. С. 348.].

Пятницкий не называет ни источников информации, которая привела его к подобным выводам, ни конкретных примеров икон, которые стали объектом «запутанной системы учета». Изучение архивов в ходе работы над этой книгой позволяет сказать, что в отношении Третьяковской галереи выводы Пятницкого не находят подтверждения. Документы свидетельствуют о том, что из ста четырех икон, выданных в «Антиквариат» из этого музея, только три не имели постоянных инвентарных номеров, но и эти иконы были зарегистрированы при поступлении в галерею не в каких-то специальных описях предметов, предназначенных для продажи, а в тех же самых учетных книгах, что и иконы, оставшиеся в ГТГ на постоянном хранении (прил. 19). Эти иконы не получили номеров постоянного хранения, потому что их пребывание в галерее было коротким. Как уже говорилось, после поступления в галерею и первичной регистрации иконы должны были ждать своей очереди на инвентаризацию. В то время галерея получила тысячи икон, тогда как число сотрудников, проводивших инвентаризацию, исчислялось единицами.

Остальные отданные в «Антиквариат» иконы, числом 101, были приняты в Третьяковскую галерею на постоянное хранение и внесены в инвентари. У всех у них есть как первичный номер, присвоенный при поступлении, так и постоянный инвентарный номер. Иначе и быть не могло, так как в то время, когда эти иконы были переданы в галерею, они не предназначались для продажи, а поступали на постоянное хранение. В то время сказать, что именно эти иконы со временем будут проданы, никто не мог, поэтому все они прошли те же ступени учета, что и художественные предметы, оставшиеся в галерее. Хотя система учета в ГТГ может кому-то показаться запутанной, потому что она несколько раз менялась, но в каждый конкретный период она была общей и единой для всех художественных произведений галереи, никакой отдельной специально запутанной системы учета предметов, предназначенных на продажу, не было[287 - До 1926 года произведения в ГТГ регистрировались в учетной описи, а с 1926 года начали вести и книгу поступлений. В 1929 году, кроме того, стали составлять инвентарную книгу, которую в 1930 году заменила картотека. В 1934 году в ГТГ введена новая система учета и проведен полный переучет коллекций. Очередная проверка наличия ценностей состоялась в 1937 году (ОР ГТГ. Ф. 8. IV. Д. 144. Л. 1; Д. 145. Л. 59 об.; Д. 387. Л. 8, 10, 82).]. Все проданные иконы числятся выданными в «Антиквариат» по инвентарным книгам галереи. Работа с архивами и инвентарными книгами Третьяковской галереи позволила установить число памятников, продажа которых подтверждается документами. По мере возможности в этой книге сделаны основанные на документах предположения о размерах выдачи икон на продажу и из других музеев.

Часть III. Формирование экспортного фонда икон

Глава 1. 1928 год: Первый натиск

Конец 1920?х – начало 1930?х годов были не только временем стремительного роста иконного собрания Третьяковской галереи, но и началом распродажи ее икон. И не только икон. Третьяковская галерея не избежала печального сотрудничества с «Антиквариатом», хотя ее потери, видимо, несравнимы с потерями Эрмитажа.

Отбор произведений искусства на продажу начался в Третьяковской галерее, как и в других музеях, в ответ на постановление СНК СССР «О мерах к усилению экспорта и реализации за границей предметов старины и искусства» от 23 января 1928 года, которое разрешило продажу ценностей музейного значения, за исключением «основных коллекций»[288 - Поправка о запрете продажи произведений из «основных музейных коллекций» была внесена Совнаркомом вопреки желанию Наркомата внутренней и внешней торговли – автора проекта (см.: Осокина Е. Антиквариат (Об экспорте художественных ценностей в годы первой пятилетки) // Экономическая история: Ежегодник. 2002. М., 2003. С. 233). Текст постановления опубликован в: Жуков Ю. Сталин: Операция «Эрмитаж». М., 2005. С. 106–109. Жуков ошибочно считал, что Совнарком принял подготовленный Наркомторгом проект постановления без поправок.]. В свою очередь, это постановление стало откликом на прошедший только что, в декабре 1927 года, XV съезд ВКП(б), где рассматривались варианты первого пятилетнего плана индустриализации. Даже по начальным наметкам пятилетки, существенно затем завышенным в окончательном амбициозном варианте 1929 года, было ясно, что валютные затраты на индустриализацию предстояли огромные. Оборудование, промышленное сырье, технологии, знания специалистов предстояло покупать за границей, тогда как золота и валюты для осуществления индустриального рывка у советского руководства не было[289 - Государственный банк России накануне Первой мировой войны хранил золота на сумму около 1,7 млрд золотых рублей. По мнению одних специалистов, это был самый большой золотой запас среди запасов центральных банков мира; по мнению других, он уступал лишь Банку Франции. Еще до прихода большевиков к власти часть российской золотой казны – 643,4 млн руб. – была вывезена за границу царским и Временным правительствами для получения военных кредитов. В перипетиях Гражданской войны истратили, украли и потеряли золота на сумму около 240 млн руб. Но даже с учетом этих потерь в распоряжении советского правительства к концу Гражданской войны из запасов Российской империи оставалось золота на сумму – около 1 млрд руб., включая золото Румынии (более 100 млн руб.), переданное на хранение в Кремль накануне Февральской революции. Однако уже к началу 1920?х годов от этого внушительного золотого запаса почти ничего не осталось. По данным «Отчета по золотому фонду», который был подготовлен специальной комиссией СТО по приказу Ленина, на 1 февраля 1922 года в наличии имелось золотых слитков и монет на сумму 217,9 млн руб., в том числе румынского золота на 105,1 млн руб. При этом невыполненные обязательства правительства по платежам золотом составляли почти 103 млн руб. Остальная скудная наличность состояла из серебра на сумму 22,4 млн руб. при невыполненных обязательствах по платежам серебром в размере 4,8 млн руб.; иностранной валюты на сумму 686 тыс. руб. и платины на сумму 10,4 млн руб. Таким образом, в начале 1922 года свободные от обязательств золотовалютные резервы страны, включая российское и румынское золото, серебро, платину и иностранную валюту, составляли всего лишь 143,6 млн руб., а без румынского золота – 38,5 млн руб. Более подробно об этом см.: Осокина Е. Золото для индустриализации: Торгсин. С. 70–71 и табл. 2.]. Грандиозный золотой запас Российской империи был истрачен уже к началу 1920?х годов, всего за несколько лет существования советской власти[290 - По Брестскому миру Советская Россия отдала Германии золота на сумму более 120 млн руб. «Подарки» по мирным договорам 1920?х годов прибалтийским соседям и контрибуция Польше после проигранной войны превысили 30 млн руб. золотом. Безвозмездная финансовая помощь Турции в 1920–1921 годах составила 16,5 млн руб. Огромные средства шли на поддержку коммунистического и рабочего движения за границей. Однако основная часть бывшего золотого запаса Российской империи была продана в 1920–1922 годах для покрытия дефицита внешней торговли Советской России: при практически полном отсутствии доходов от экспорта и трудностях с получением кредитов советское правительство вынуждено было расплачиваться имперским золотом за импорт продовольствия и товаров. За 1920–1922 годы Советская Россия продала золота на сумму не менее 680 млн руб. (Там же).]. Золотодобывающая промышленность старой России развалилась в годы революций и Гражданской войны[291 - Золотодобыча царской России в 1913 году составила 60,8 т. В 1921/22 хозяйственном году советское государство получило от добычи лишь около 8 т золота. В первые годы индустриализации, в 1927/28 и 1928/29 хозяйственных годах, государственная добыча золота, включая скупку золота у частных старателей и добытое сверх государственных заданий на предприятиях, составила 21,8 и 24 т соответственно. Парадоксально, но при острой нужде государства в золоте золотодобывающая промышленность считалась третьестепенной. Среди отраслей горной промышленности, подлежавших национализации в 1918 году, золотодобыча стояла на седьмом месте, уступив даже добыче асбеста. В отличие от платиновой, где были национализированы все предприятия, в золотодобывающей промышленности государство вначале взяло себе только двадцать наиболее крупных предприятий. Большевики были более заняты конфискациями накопленного золота, чем его промышленной добычей (Сапоговская Л. В. Золото в политике России (1917–1921) // Вопросы истории. 2004. № 6. С. 31–47; Осокина Е. Указ. соч. С. 77–80 и табл. 7 и 8).], Сталин начал заниматься созданием новой советской золотодобывающей индустрии с лета 1927 года, за несколько месяцев до принятия первого пятилетнего плана[292 - В конце лета 1927 года Сталин назначил Александра Павловича Серебровского, большевика «ленинской гвардии», председателем только что созданного Всесоюзного акционерного общества «Союззолото» и послал его в США изучать опыт золотодобывающей промышленности. Задача была поставлена непростая – догнать и перегнать лидеров мировой золотодобычи. Стараниями Серебровского «гражданская», то есть основанная на вольнонаемном труде, золотодобыча с 1930 по 1935 год выросла с 28,1 до 80,9 т чистого золота. Советская Россия вышла на четвертое место в мире после Южной Африки, Канады и США. Несмотря на заслуги перед страной, Серебровский был расстрелян в феврале 1938 года как «враг народа». С 1932 года к «гражданской» золотодобыче, находившейся в ведении Наркомата тяжелой промышленности, прибавился Дальстрой – золотодобыча заключенных Колымы. Золотодобыча гулаговского Дальстроя в первой половине 1930?х годов росла медленно: с 0,5 т в 1932 до 14,5 т в 1935 году (см.: Осокина Е. Указ. соч. С. 77–83 и табл. 7–10).].

Начиная индустриализацию при пустых золотых кладовых[293 - Оставшихся к концу 1928 года драгоценных металлов и валюты на сумму 131,4 млн руб. не хватило бы, даже чтобы покрыть дефицит внешней торговли будущего хозяйственного года (Осокина Е. Указ. соч. С. 72–73 и табл. 3).], советское руководство рассчитывало оплатить ее за счет советского экспорта сельскохозяйственного сырья и продовольствия, однако эта надежда не оправдалась. В 1929 году после краха Нью-Йоркской биржи западный мир потряс экономический кризис. Конъюнктура мирового рынка не благоприятствовала развитию советской внешней торговли. В советском экспорте преобладало сырье, цены на которое катастрофически падали, а в импорте – машины и оборудование, цены на которые росли[294 - Даже советская официальная опубликованная таможенная статистика показывает резкий дефицит внешней торговли СССР, то есть преобладание расходов на импорт над доходами от экспорта. Однако есть основания полагать, что положение было более тяжелым. Данные Госплана СССР о динамике валютной выручки по экспорту за 1928/29–1935 годы и данные Госбанка о выполнении валютного плана экспортными организациями свидетельствуют, что реальная выручка от экспорта составляла лишь половину, а то и треть ожидаемых валютных доходов, то есть доходов, которые советское государство могло бы получить, если бы экспортные цены остались на уровне докризисного 1928/29 года. В 1929/30 хозяйственном году подобная «недовыручка» по экспорту составила порядка 125–160 млн руб., а в 1931–1933 годах – порядка 600–700 млн руб. золотом. Дефицит внешней торговли достиг апогея в 1931 году. Страна оказалась в долговой яме. В соответствии с валютным балансом, подготовленным Наркомфином СССР, внешняя задолженность страны Советов на 1 октября 1926 года составила 420,3 млн руб. Всего через пять лет, к концу 1931 года, по признанию Сталина, она выросла до 1,4 млрд руб. Главным кредитором СССР до 1933 года была Германия. В погашение долга Советский Союз вывозил на продажу все золото, что добывала «гражданская» промышленность и ГУЛАГ, что скупили у населения в голодные годы первых пятилеток в обмен на продовольствие и товары магазины Торгсина, а также золото, конфискованное сотрудниками ОГПУ. По сведениям главы Наркомвнешторга А. П. Розенгольца, в 1932 году СССР вывез в Германию золота и валюты на 110 млн руб., а в 1933 году – на 170 млн руб. (Осокина Е. Указ. соч. С. 74–77 и табл. 4–6).]. Советское руководство лихорадочно искало источники валюты для финансирования индустриализации. В золотой лихорадке не брезговали и малым, но стремились найти большую золотоносную жилу. Массовый экспорт антиквариата и художественных ценностей, в том числе и икон, в этой связи казался многообещающим[295 - Прямая и тесная связь между форсированием индустриализации и превращением антикварного экспорта, который начался сразу после прихода к власти большевиков, в массовый вывоз произведений искусства не вызывает сомнений. Развитие экспортного аппарата и рост объемов вывоза следовали за приступами индустриализации. Рубежным стал 1927 год. СНК СССР в декрете от 8 июня 1927 года постановил использовать все ресурсы для развития промышленности. Тогда же в июне СНК предложил Наркомторгу «организовать вывоз из СССР предметов старины и роскоши», не представляющих музейной ценности. В декабре 1927 года XV съезд ВКП(б) рассмотрел первые варианты пятилетки. Именно в это время Наркомторг обратился в СНК с проектом постановления об усилении «экспорта предметов искусства и старины». С начала 1928 года антикварный экспорт приобрел плановый характер, а в конце лета 1928 года в Госторге РСФСР была образована Главная контора по скупке и реализации антикварных вещей, сокращенно «Антиквариат». Появление «Антиквариата» не случайно совпало с принятием окончательного и амбициозного варианта первого пятилетнего плана. Создание правительственной комиссии под руководством М. П. Томского, которая тогда же, летом 1928 года, приняла решение о переходе к продаже музейных шедевров, также связано со стремительным ростом планов индустриализации. Осенью 1929 года «Антиквариат» стал всесоюзной конторой и перешел от Госторга РСФСР в ведение гораздо более властного Наркомвнешторга СССР. Более подробно см.: Жуков Ю. Сталин: Операция «Эрмитаж»; Осокина Е. Антиквариат (Об экспорте художественных ценностей в годы первой пятилетки) и др.]. Произведения религиозного искусства должны были послужить делу строительства государства безбожников.

После выхода январского постановления Совнаркома об усилении экспорта художественных ценностей Наркомпросу потребовалось около месяца, чтобы составить руководство к действию, и в конце февраля инструкция Главнауки[296 - Главнаука – Главное управление научными, научно-художественными и музейными учреждениями Наркомата просвещения РСФСР. Образовано в 1921 году. В 1930 году преобразовано в Сектор науки Наркомпроса РСФСР, который существовал до 1933 года.] поступила в музеи. Она сохранилась в архивах и Третьяковской галереи, и Исторического музея, и Эрмитажа, и Государственного музейного фонда: текст тот же, меняются лишь вписанные от руки названия музеев и ответственных лиц[297 - Экземпляр, сохранившийся в ГТГ, см.: ОР ГТГ. Ф. 8. IV. Оп. 1. Д. 60. Л. 4–6.]. Инструкция требовала отбирать на продажу наиболее ценные «как по материалу, так и по качеству» предметы. Их первичная оценка должна была быть проведена в стенах самого музея оценочной комиссией, состоявшей из его сотрудников и экспертов «по профилю», приглашенных со стороны. Состав оценочной комиссии утверждал Наркомпрос. В связи с переходом к массовому экспорту антиквариата Главнаука потребовала от музеев, которые в 1920?е годы для пополнения своих скудных бюджетов распродавали через аукционы и комиссионки ненужное им имущество и малоценные художественные произведения, прекратить всякую самодеятельную торговлю. А то ведь могут продать за рубли то, за что можно получить валюту!

Вместе с тем анализ текста инструкции позволяет сказать, что она давала музеям возможность защитить произведения, которые те не хотели отдавать на продажу. Дело в том, что январское постановление Совнаркома, которое запретило трогать основные музейные коллекции, не уточняло, что именно к таким коллекциям относится. Это давало Главнауке свободу действий. В ее февральской инструкции к основным музейным коллекциям были отнесены собрания и отдельные предметы, находившиеся как в экспозиции, так и в запасниках, которые вошли в состав музеев до и после революции путем обмена, покупки, дарения, национализации и конфискации, а также изъятые государством церковные ценности, материалы, связанные с историей данного города или местности, и вещи из основных коллекций других музеев, временно находившиеся в данном музее на хранении. Получалось, что основная коллекция – это практически все художественное содержимое музея. В список неприкосновенных не попали только переданные на временное хранение в музеи предметы из Государственного музейного фонда и Госфонда страны, если такие там были. Столь расширительное толкование основной музейной коллекции давало музеям возможность защищать практически любое произведение из своего собрания. История показала, что уловка Главнауки не смогла уберечь музеи от потери шедевров, но попытка это предотвратить заслуживает внимания.

Возглавить операцию по отбору ценностей на продажу из музеев страны Наркомпрос вначале уполномочил Михаила Петровича Кристи[298 - М. П. Кристи (1875–1956) родился в Керчи в семье выходцев из Македонии. Высшее образование получил в эмиграции на естественном и литературном факультетах Лозаннского университета. Член РСДРП(б). По возвращении в Россию в 1917 году был членом президиума Совета рабочих и крестьянских депутатов в Керчи. В 1918–1926 годах занимал руководящие посты, в Петроградском отделе научных учреждений и вузов, был заведующим ленинградским отделом Главнауки. В 1926 году стал зам. начальника Главнауки в Москве. Кристи возглавлял ГТГ с ноября 1928 по 1933 год и с 1934 по октябрь 1937 года, то есть фактически во время всего периода массовых продаж произведений искусства. В 1933–1934 годах директором ГТГ был А. А. Вольтер, Кристи был его заместителем. Сотрудники ГТГ с благодарностью вспоминают Кристи. Он много сделал для создания отдела древнерусского искусства. По иронии судьбы, одним из поводов к его увольнению из ГТГ в 1937 году стало слишком обширное по сравнению с советской живописью экспонирование икон. Кристи был арестован в 1937 году, но освобожден. В 1938–1948 годах служил художественным руководителем Московского товарищества художников (Гладышева Е. В. Основные направления деятельности отдела древнерусского искусства Третьяковской галереи в 1930?е годы. С. 497, сн. 12; 535).] – в то время заместителя начальника Главнауки Наркомпроса[299 - Начальником Кристи был Алексей Иванович Свидерский (1878–1933) – уполномоченный СНК РСФСР по наблюдению за выделением ценностей и начальник Главискусства Наркомпроса РСФСР. Он курировал художественный экспорт с сентября 1928 до сентября 1929 года. Сын земского служащего, недоучившийся студент Петербургского университета, член партии большевиков практически с момента ее создания. Показательны должности, которые Свидерский занимал до прихода в Главискусство: в годы военного коммунизма проводил продразверстку в деревне, затем – член Особой комиссии по борьбе с хищениями и спекуляцией при ВЧК, член коллегии Наркомата рабоче-крестьянской инспекции, зам. наркома земледелия. Преданный партиец, далекий от мира искусства, отлично подходил для налаживания антикварного экспорта и преодоления сопротивления музейных работников. После Наркомпроса Свидерский был отправлен послом в Латвию (см.: Большая советская энциклопедия; Залесский К. А. Империя Сталина: Биографический энциклопедический словарь).] и без пяти минут… директора самой Третьяковской галереи[300 - После назначения директором Третьяковской галереи Кристи, видимо, передал функции уполномоченного Главнауки по выделению предметов искусства и старины из московских музеев В. А. Эйферту (1884–1960) – художнику, историку искусства, зам. директора ГТГ.]. Хотя за Кристи позднее закрепилось звание искусствоведа, он таковым в академическом понимании этого слова никогда не был. Художник, но прежде всего революционер и старый партиец, он по эмиграции знал и Ленина, и наркома просвещения Луначарского. На портрете работы А. М. Герасимова, написанном в 1951 году за несколько лет до смерти Кристи, тот предстает «чудесным стариком с юной душой», этаким седоусым и седобородым благодушным дедом морозом. Возможно, Кристи и был умным, веселым, молодым душой, добрым человеком, но прежде всего он был членом партии. Конец 1920?х годов стал временем, когда к руководству главными музеями страны пришли варяги – большевики, никогда ранее не работавшие в музеях, но вымуштрованные выполнять партийные приказы. Да и наверху, в самом Наркомпросе, власть переменилась. Вместо интеллигента Луначарского просвещать страну стал военный комиссар Бубнов, который пересел в кресло наркома просвещения прямо из кресла начальника Политуправления Красной армии. Назначение профессиональных партийцев на руководящие просветительские и музейные должности свидетельствовало о конце музейной вольницы. Укрепившееся сталинское руководство прибирало музеи к партийным рукам.

Согласно инструкции Главнауки, в помощь Кристи в деле распродажи музейных ценностей были назначены уполномоченные Наркомата торговли Борис Павлович Позерн[301 - Б. П. Позерн (1882–1939), родом из Нижнего Новгорода, из семьи врачей и до революции сам студент-медик Московского университета, больше походил на ученого, чем на военного, но в годы революции и Гражданской войны служил комиссаром Петроградского военного округа, членом реввоенсоветов Западного и Восточного фронтов. В конце 1920?х годов – секретарь Ленинградского обкома, а в 1937 году (время массового террора) – прокурор Ленинградской области. Между этими грозными обязанностями, частью которых было посылать людей на расстрел, затерлась в 1928–1929 годах должность уполномоченного по продаже произведений искусства. В публикациях Позерна иногда называют уполномоченным Наркомпроса, однако в инструкции Главнауки он фигурирует как уполномоченный Наркомторга (см.: Протасов Л. Г. Люди Учредительного собрания: портрет в интерьере эпохи. М.: РОССПЭН, 2008; Залесский К. А. Империя Сталина).] и Николай Степанович Ангарский (Клестов)[302 - Н. С. Клестов (1873–1941) взял псевдоним Ангарский по месту отбытия ссылки при царе. Родом из Смоленска, из семьи купца-просветителя, владельца книжного магазина. Если бы не революция, он так бы и остался Клестовым и, наверное, посвятил бы свою жизнь издательской и литературной деятельности. Сначала молодой народник, затем член РСДРП практически с момента создания партии, Ангарский даже успел познакомиться в Женеве с легендарным Плехановым. Затем – организация вооруженного восстания в 1917 году в Москве и работа в Московском Совете. После этого судьба привела Ангарского в торговлю – Кустэкспорт, директор-распорядитель Мосторга, торгпред в Литве и Греции, глава Международной книги – преемницы упраздненного «Антиквариата». Последним его назначением стала должность старшего научного сотрудника в Институте Маркса, Энгельса и Ленина. Тот факт, что партия бросила боевых партийцев на экспорт художественных ценностей, свидетельствует о серьезности намерений и крайней решительности.], первый отвечал за музеи и пригороды Ленинграда, второй – за музеи Москвы. Представители Наркомторга получили право беспрепятственно осматривать фонды музеев. Биографии Позерна и Ангарского сродни биографии Кристи, только исход их трагичен. Оба служили интересам революции и партии. Оба были расстреляны. Позерн – за «контрреволюционную деятельность и измену Родине», 25 февраля 1939 года, Ангарский – «за работу на царскую охранку, а также немецкую и английскую разведку», 27 июля 1941 года[303 - Об обвинениях, выдвинутых против Клестова-Ангарского, см. спецсообщение Л. П. Берии И. В. Сталину от 29 июня 1940 года, а также протокол допроса, опубликованные на сайте «Хронос»: http://www.hrono.ru/dokum/194_dok/19400629beri.php.]. Оба реабилитированы практически сразу же после ХХ съезда партии.

Директора Третьяковской галереи разных лет (Н. М. Щекотов, А. М. Скворцов, В. А. Щусев, И. Э. Грабарь, М. П. Кристи) на открытии выставки И. Э. Грабаря 7 января 1936 года. Трем из них посвящены многие страницы этой книги. Среди них: Н. М. Щекотов, который сыграл роковую роль в разгроме отдела религиозного быта ГИМ и, как следствие, в трагической судьбе А. И. Анисимова; И. Э. Грабарь – организатор первой советской выставки икон за рубежом, соблазнявший Госторг барышами от иконного бизнеса; М. П. Кристи – сначала уполномоченный Наркомпроса по отбору ценностей на продажу из музеев страны, а затем директор галереи в период массовой передачи икон из Исторического музея в ГТГ и выдач в «Антиквариат». Государственная Третьяковская галерея