скачать книгу бесплатно
А иногда даже:
– Разумеется, Русь! – и улыбается.
И это значит, что всё точно в порядке.
***
АРБУЗ НАДО НЕСТИ ВДВОЁМ.
Это совершенно точно.
Мы с папой его купили на рынке и несли домой.
Мы совершенно не собирались его покупать, но он был такой красивый – ровный-ровный, словно глобус, сам тёмно-зелёный, а полоски – светлые, почти совсем белые. А ещё он был почти как барабан: когда папа постучал по нему костяшками пальцев, раздалось звонкое «тум-тум». И мы с папой его купили.
Только арбуз оказался такой большой, что папа его одной рукой нести не мог, и мы понесли вдвоём – папа за одну ручку сумки, а я за другую.
И арбуз стал лёгким.
Нет, ближе к дому он мне показался уже очень даже тяжёлым, но папе-то он точно стал легче. А значит, так и надо носить арбузы. Чтобы не только папа.
Ему ведь тоже бывает тяжело, пусть он и самый сильный человек на свете.
Самым сильным сложно быть в одиночку…
Дома нас встретила мама, всплеснула руками и пошла мыть арбуз в ванную.
А потом папа резал арбуз, и мы все вместе его ели. Арбуз оказался ярко-красным и очень сладким, он возвышался в центре стола, словно полосатая гора, и я размечтался, как было бы здорово на такой горе жить. Захотел сладкого, взял ложку, забрался на вершину и черпай себе, сколько влезет. И плюйся косточками сверху.
– Как же вы его до дома-то дотащили? – удивлялась мама, а мы с папой переглянулись, подмигнули друг другу и честно ответили:
– Вдвоём!
– Прямо от рынка?!
– Честное десантное! – возмутились мы с папой хором.
– Мы с Русем вдвоём вообще ого-го! Сила, – пояснил папа.
– Сильнее ста тысяч силачей, – добавил я. Мама рассмеялась, и я уточнил: – Так папа говорит, – и с удовольствием вгрызся в сочную, ярко-красную мякоть.
А вообще, вдвоём надо не только арбузы носить.
Например, мы с папой однажды тащили целый ящик яблок с первого этажа – соседке помогали.
А ещё картошку маме из магазина.
А ещё… ещё можно много всего нести. То особое кухонное молчание, которое про папины сны. И даже сами сны.
Только это непросто очень, но можно, если очень-очень попросить про себя. Ведь сны у папы куда тяжелее арбуза. И даже целой кучи арбузов.
Так что пусть папе будет чуточку полегче. Я справлюсь, правда. Хотя бы просто видеть их – это как с молчанием. Вдвоём легче.
А что ещё тут сделать, я не знаю. Но ничего не делать – нельзя, ведь я – папина вторая рука.
Я обещал.
А арбуз мы потом целую неделю ели. И даже соседке четверть отдали, угостили.
И сны папе стало чуточку легче смотреть, я видел. А «чуточку» – это во сне очень-очень много.
***
ПАПА ПОЖЕЛАЛ МАМЕ СПОКОЙНОЙ НОЧИ.
Кровать чуть слышно скрипнула, и мама шепнула папе в ответ:
– Да уж, Игорь, надеюсь, ночь будет спокойной.
На что папа ответил:
– Конечно, Ириш. Спи. Сегодня ночь будет совершенно спокойной.
– А завтра?
На некоторое время в комнате повисло то самое молчание, и на прикроватной тумбочке сменились цифры на часах: «10.08 00:00», а потом папа ответил – но уверенности в его голосе я не услышал:
– Конечно, будет.
…От собственного голоса майор Николаев открыл глаза. Земля дрожью отозвалась на близкий разрыв, прошелестела где-то неподалёку автоматная очередь, бьёт в глаза красное, словно кровью умывшееся солнце. Щёку оцарапало взметнувшимся песком, и слух постепенно стал возвращаться, словно кто-то подкручивает громкость в телевизоре.
Николаев шевельнул головой. Жив.
Отполз в сторону. Значит, цел… кажется.
Слух вернулся в полной мере, на мгновенье оглушив какофонией жаркого боя. Во всех смыслах жаркого, август-месяц.
– Тащ командир! Тащ командир! – вплетается в грохот голос одного из бойцов. Заяц?.
Чьи-то руки подхватывают Николаева и тащат прочь из комнаты.
– Живы, товарищ командир?!
– Жив, – успокаивает Николаев, привставая. – Контузило слегка… А так порядок.
Да, это Заяц, санинструктор.
– Точно? – заглядывает он командиру в глаза – обеспокоенный и виноватый, будто… будто… сердце майора прихватывает тревогой.
– Абсолютно, – заверяет Николаев, вытирая – размазывая по лицу – кровь и пыль. – Я долго валялся?
– Да не, сразу вытащили.
Николаев кивает, восстанавливая в памяти предыдущие события – по цепочке, шаг за шагом, словно в поисках ошибки, из-за которой всё свернуло не туда…
Подъём полка, немая тревога, постановка задачи, погрузка, Беслан – Роккский туннель – Джава – Цхинвал, марш-бросок, бой, автобаза, снова бой, попытка грузин прорваться, полк принимает решение занять круговую оборону – в ночь уходить бесполезно. Какое-то помещение… Гарин в дверях… Окно… Гранатомётный выстрел…
– Заяц!
Санинструктор тут же вскинул голову, но вместо ответа на невысказанный ещё вопрос отводит глаза.
– Инженер?.. – всё же с необъяснимой, упрямой надеждой спрашивает Николаев.
Заяц не торопится отвечать, и Николаеву самому приходится произнести горький, как пыль на губах, приговор:
– «Двухсотый».
Не «умер», потому что невозможно про Гарина сказать «умер», просто невозможно. Лучше спрятаться за безликой чёрной цифрой.
– Не было шансов, – солдат отвернулся, и где-то внутри Николаева поднимается глухая боль и отрицание того, что случилось.
Так не бывает. Так нельзя. Глупая война, нелепая, нельзя так, нет!
«…Нет, нет, почему так?!»
Это уже я пытаюсь выкрикнуть, но получается что-то тихое, сиплое, и мир рассыпается на паззлинки – из большой мозаики на много маленьких кусочков.
Сон… Это папин сон.
Заскрипела кровать – это заворочался папа в соседней комнате.
Я сел, кутаясь в одеяло, и поглядел на Руслана. Тот только немножко грустно улыбнулся мне с рисунка.
Папа тоже сел, потом встал и на цыпочках ушёл на кухню – попить. Ночью в квартире всё-всё слышно.
Заворочалась мама, почувствовав, что осталась одна, но папа быстро вернулся и сел обратно на кровать.
– Игорь, ты же обещал спокойную ночь, – сонно сказала мама.
– Она спокойная. Я уже ложусь. Просто пить захотелось.
– Ах, просто пить захотелось? Со стонами?
– Тише, Руся разбудишь…
– Это ты его будишь своими хождениями…
– Да не виноват я, Ир, – голос папы прозвучал глухо и, вопреки его словам, виновато.
– Нет, ну скажи мне, зачем ты тот рапорт подал? Чечни не хватило?! Перевёлся же в штаб, жили как люди, ты успокоился тогда совсем, и снов этих не было, и всё было хорошо. Так нет же, как чувствовал, что это всё случится… и конечно, куда им без тебя!
– Не заводись, Ир, ради Бога… Так вышло.
– Не поехал бы в Осетию – сейчас бы спокойно спал…
– Совесть бы не дала спать спокойно, Ириш, – папа снова лёг. – Мои пацаны все пошли, а я бы остался?
– Игорь…
– Ириш.
Мама вздохнула. Папа вздохнул. Я снова лёг.
Тишина квартиры – она какая-то не такая. Словно слышны в ней глухие разрывы и треск автоматных очередей.
Наверное, это папа так слышит, особенно после этого сна. Из всех его снов этот – самый непростой. Я даже не знаю, что с ним делать – он какой-то неправильный.
Интересно, а Руслан знает?..
– Конечно, – Руслан сидит на краешке моей кровати. Из замотанных синей изолентой наушников у него на шее доносится какая-то песня.
– Конечно, знаю, – повторил Руслан.
***
ЭТО ТОЛЬКО В КИНО – ЗРИТЕЛИ.
Так сказал Руслан.
«Очень странно, – подумал я. – А как ещё чужие сны смотреть? Раз смотрю – значит, зритель…»
– А это как? – спросил я вслух. – Руслан! Русла-ан!
– А так, – донеслось до меня чуть слышное. И смех. Руслан будто невидимым стал – он это умеет.
Ну и причём здесь кино?
Я же просто хочу помочь папе – но у меня не получается.
А потом всё становится так странно и неправильно, что я просыпаюсь. И папа тоже.
Гарина больше нет.
Именно это во сне – самое неправильное. И не только во сне.
Если бы он на самом деле был, а там – нет, это было бы ещё ничего. Папе так о Рубике, в смысле, капитане Рубцове снится иногда, хотя Рубика там вообще с ними не было. Но тогда достаточно проснуться – и снова всё в порядке.
Но Инженера-то нет и здесь, в обычном мире. Его совсем нет.
