скачать книгу бесплатно
Как барахло в подвале,
Не для него во тьме горят
Небесные скрижали…
Костел
Как голова, увенчанная терном,
костела профиль в небе равнодушном —
так одинок, так судорожно вздернут…
Вороны, раздирая воздух душный,
над готикой вечернею повисли,
пейзаж окрестный безнадежно беден —
и кажутся кощунственными мысли,
что не равна гармония победе.
Великолепье канувшего века,
готического храма взрыв могучий,
пересеченье воздуха и света —
но по спине озноб ползет колючий…
Зачем взорвалось готикой строенье,
когда здесь человек так мал и жалок?
Не для того ли, чтоб в оцепененье
душа не воспаряла, а дрожала.
Печален век, когда души недужный
удел – не воспарять, а покоряться.
И воронье над готикою кружит —
над жаждой гибельной с Всевышним
поравняться…
Но даже превратясь в сплошную рану,
душа не примиряется с разрухой —
она не Бога ищет в Божьем храме,
а профиль в небе – как величье духа.
Радищев
Ты пытался водой этой черной умыться,
Этих медленный струй возмутить естество,
но на родине нищей ты лишний, патриций —
и она не признала родства твоего.
Тяжелы времена, но удел тяжелее,
если вещий огонь прозябает в груди…
Нет покоя уже в петергофских аллеях,
но февраль и декабрь еще впереди.
Не потребны отчизне твои воспаренья —
видно, каждое слово имеет свой срок.
Можно спрятать гордыню под маской смиренья,
но возможно ли жить, если так одинок?
…Этой черной воды пригуби на прощанье,
Этой нищей землей хоть карманы набей,
а ненужные крылья сложи за плечами —
утро вечера не мудреней…
Вот теперь ты готов. И до самого края
яд туманный в фамильную чашу налит…
Хлещет кровь из судьбы – вовсе не голубая,
и немая гортань о свободе хрипит.
Средневековое каприччио
(Диптих)
1. Монолог ведьмы
Извивается небо, пронзенное жаркими
стрелами молний,
и исходит дождем – светлой кровью небес.
Подставляю ладони, чтоб небом наполнить
и домой принести – чтобы милый воскрес.
Поцелую пресветлую кровь поднебесья
и омою незрячие очи его,
и взмолюсь темным силам болота и леса —
чтоб свершилось святое мое колдовство.
Никогда, никогда мне волшба не давалась,
но недаром же крестится встречный народ —
если Богу душа дорогая досталась,
пусть себе сатана мою душу возьмет.
Чтобы милый воскрес, чтобы светлое небо
не напрасно катилось по мертвым щекам,
стану ведьмой седой, а потом на потребу
городскому костру свое тело отдам.
2. Казнь
Светает.
Плывешь за цветами.
С ветрами.
И челка
галчонком
летит над лодчонкой,
качаясь.
Очами
лови это утро
над лодочкой утлой —
и с каждой минутой
душа твоя будет печальней.
Плечами
почувствуешь холод беды незнакомой
и вспомнишь, что дома
все птицы ночные кричали…
Ныряй!
Окунайся в запретную темень
обветренным телом,
рассветная дева.
Зеленый огонь обожжет твои ноги,
и брызги в тревоге
скользнут по щекам…
Кукушка, считай!
Считай все слезинки колдуньи умытой,
что в этот ручей
в свете ранних лучей
скатились по зелени трав перевитых
из детских очей…
Горячей! Горячей
огонь разгорается желто-зеленый,
зеленого меньше, но больше огня —
и слезы не гасят костер разожженный…
На площади
в городе
ведьму казнят.
Одиночество
Стареет аист.
Дерево растет,
гнездо приподнимая к небу,
и урожай сменяет недород,
и в быль перерастает небыль.
И женщина стареет, и слеза
плывет своей привычною дорогой,
и не смахнуть с усталого лица
сеть времени. И светится убого
в ночи пустынной старенький «Рекорд»,
и в этом свете, медленном и странном,
мерцает женщина… Но гаснет за экраном
заемной жизни голубой узор.
А ночь, пространство сжав до пустоты,
плывет все дальше, медленно и скучно,
но наконец на смену ей тщедушный
встает рассвет из дебрей темноты.
И нужно жить среди забот дневных,
а женщина все смотрит за ворота,
где старый аист парой крыл тугих
все машет и, готовясь к перелету,
знакомит с небом малых аистят,
их крылышки беспомощно свисают,
но в каждом аистенке виден аист —
и их глаза загадочно блестят…
Проводы
Спасенный эхом, звук вернется,
но здесь его уже не ждут —
уже захлопнуто оконце,
и лишь ольхи недужный прут,
быть может, на ветру качнется…
Следы к дороге приведут.
Уже телега отстучала,
и безразлична вновь трава,
лишь у дощатого причала
волна качается едва.
Потом и речка замолчала,
отговорив свои слова.
А там и лодки след растает,
и, завершая долгий круг,
звук, ставший эхом, перестанет
тревожить, наконец, мой слух…
А дальше – тишина пустая.
Да время валится из рук.
Засуха
Умирает колодец.
Охрипшее горло его
обложил душный мох, как налет при ангине.
И пустым возвращается к небу ведро —
ничего, кроме солнца в безжалостной сини.
И расплавленный воздух стекает на дно,
выпивая последнюю влагу колодца.
Но со дна – если вверх посмотреть, как в окно, —
видно: в небе звезда не погасшая бьется.
«Олень склонился над рекой…»
Олень склонился над рекой —
рога, как взрыв над головой, —
и пьет неторопливо.
Не потревожьте водопой,
