скачать книгу бесплатно
Мать сказала опасливо:
– Сынок, готовится закон, что животных нельзя будет называть животными. Это оскорбительно.
– Мы же готовимся к сингулярности, – добавил отчим печально, – животных оцифруем тоже, дополним разум и дадим все права… Пойдем в дом! Мама приготовила для тебя столько вкусного! А что твой Яша кушает?
– Мы, мужчины, – заверил я, – не перебираем.
– А это теперь можно? – спросил он опасливо. – Нет ли какой-нибудь дискриминации?
Я отмахнулся.
– Пока не слышал. Не беспокойся, новые законы нам в первую очередь доносят. И проверяют, как запомнили. А что она приготовила?
Он ответил с вымученной улыбкой:
– Боюсь, не смогу выговорить… Сейчас, когда столько безработных, прости, фрилансеров, то по крайней мере треть занимается всякими рецептами…
– Не отравимся, – заверил я. – В наших желудках теперь отборные бактерии! Проверенные. Все переварят во что надо. Ты разве не ставил новую версию?
– А какая сейчас новая?
Я пожал плечами.
– Сам запутался. Мне вообще-то и старые служили неплохо, но сейчас с такими взглядами быстро загремишь в биоконы… Вообще-то вкусно пахнет!
Из гостиной, что вроде бы совмещена с кухней, но на самом деле это все сплошная огромная кухня, мощно катят тяжелые ароматы, даже запахи, такие чувственные, что желудок у меня в нетерпении завозился, устраиваясь поудобнее, и приготовился ловить лакомые куски.
Отчим сел рядом со мной на диван, выглядит неважно, хотя я-то знаю, что со здоровьем у него все в порядке, сейчас нездорового человека встретить – чудо, поинтересовался с некоторой заминкой:
– Как тебе твоя… работа?
– Чудесно, – ответил я. – Разве не это мечта человечества: есть, пить, хорошо одеваться и вечно отдыхать?
Он вздохнул:
– Точно-точно. Ты прав.
– Разве не за это, – спросил я, – лучшие умы человечества шли на костры, на пытки, отрекались от семей и совершали величайшие открытия?
Он вздохнул еще горше:
– Да, конечно…
Мать весело позвала из другого конца:
– За стол, за стол!
Мы разом поднялись, отчим несколько поспешно, то ли спешит уйти от радостного разговора о прогрессе, то ли очень любит покушать что-то новое.
На столе разноцветье и разнотравье, мама в последнее время увлеклась веганством и сыроедением, это сумасшествие то приходит, то уходит с регулярностью лунных приливов, а сейчас у нее, к счастью, переход от веганства к норме, на столе помимо обилия зелени еще и горки тонко нарезанного мяса, креветки, рыба…
– Мы столько не съедим, – сказал я, подцепил на вилку ломтик мяса, попробовал на вкус, уточнил: – Наверное…
– Съедим, – заверил отчим. – Наша мама в последнее время начинает принимать современный тезис, что еда должна быть не только красивой, но и хоть в некоторой степени вкусной…
– Съедим, – поддержал я, – мама всегда на острие прогресса!
Мать гордо улыбнулась, с этой лавиной открытий многие из ее подруг уже отстали от прогресса и просят детей, а то и внуков включить новый гаджет, настроить, сделать так, чтобы работал и ничего не требовал.
Она спохватилась, посмотрела на меня трагически расширенными глазами.
– Сынок, я ничего не понимаю!..
– Все мы, – ответил я дипломатически, – путники в этом лесу, именуемом жизнью.
– Нет-нет, я о том, – пояснила она, – что час назад заехала по дороге к Алите Руненковой, ее муж раньше работал с лазерами, большой специалист по рубинам, но знает и все остальные камни… Нужные, я имею в виду. Хотя, конечно, булыжник тоже нужный, но только как оружие пролетариата.
– Ох, – сказал я со стесненным сердцем, уже догадываясь, – мама, ты всегда меня подставляешь.
Отчим насторожился, а она охнула:
– Я? Подставляю?.. Не ты ли сказал, что это красивая подделка только для съемок? Но ее муж прямо вцепился, так и так рассматривал… я сперва думала, что просто заглядывает в мое декольте, даже оттопырила для него, у меня там все еще торчат, как у девочки на холоде, но он в самом деле пялился не на сиськи, вот негодяй!
– Мама…
– Что «мама»? Он уговорил тут же зайти к нему в лабораторию… Но, как оказалось, не для, а всего лишь хотел посмотреть ту брошку под микроскопом и еще под какими штуками. Негодяй и мерзавец! Так поступить с женщиной…
– Красивой женщиной, – поспешно вставил я, – и что дальше? Ты зашла?
Она поджала губы.
– Зашла. Думала, не так его поняла, но он сразу же положил брошку на свое стеклышко… Это на столе у него такое стеклышко, хотя оно не стеклышко, а… В общем, негодяй, мерзавец и хам!
– Понятно, – сказал я обреченно.
Отчим слушает внимательно, ест тихонько, стараясь не привлекать внимания ни словом, ни жестом, а она всмотрелась в меня пристально.
– Ты знал? Знал, что тот камешек – настоящий бриллиант, еще неизвестный науке?
– Мама, – сказал я с тоской, – я же просил не афишировать.
Она округлила глаза.
– Что? Ты всерьез? Может быть… и остальные камешки…
Я вздохнул:
– Мама… какие другие? Где ты видела другие?
– Но…
– Тебе показалось, – произнес я настойчиво. – Почудилось. Померещилось.
– Но тогда, – прошептала она в священном ужасе, – и твоя Орландия… ей что, для реализма дали поносить настоящие драгоценности из Версаля, Лондона или Грановитой палаты?.. Вот это настоящее отношение к искусству!.. Это правильно, сериалы – в массы! Сериалы – это наш современный Версаль, Пикассо и Бертолини Берлускони!
Отчим произнес осторожно и стеснительно:
– Дорогая, он хочет сказать, что все гораздо серьезнее.
Она посмотрела на меня вытаращенными глазами.
– Сынок?
Я покачал головой.
– Мама…
Она ахнула, глаза вовсе округлились, а рот распахнулся.
– Что… я боюсь даже услышать такое… Это что, королева Брунея? Или где у нас еще остались монархические режимы?.. Она что… настоящая?
– Вы же обнимались, – буркнул я. – Не виртуальная вроде бы. Хотя со стороны…
– Сынок, – вскрикнула она, – но я не представляю… Нет, королеву представляю, да и видела, но ты… ты не умел заинтересовать девушек, что даже в официантки не годятся. Да что там в официантки, в посудомойки! А здесь… королева.
– Мама, – сказал я с тоской, – все гораздо серьезнее. Выполняю важное правительственное задание. В детали посвятить не могу. И так сказал очень много.
Отчим проговорил медленно:
– Евген… ты работаешь в тех местах, на которые я думаю?
Мать оглянулась на него в диком непонимании.
– Отец, – сказал я, – помолчи, мама у нас такая впечатлительная, такая наивная, такая, что… Чем меньше об этом знают, тем лучше. Никто не заподозрит во мне что-то более, чем я с виду.
Мать прошептала в ужасе:
– Ты что, ее телохранитель?..
– А что у человека еще есть, – спросил я, – кроме тела?.. Вот перейду в экзорцисты, буду хранитить души.
– У нее прекрасное тело, – сказал отчим, посмотрел на мать с испугом и добавил пугливо, – как мне показалось. Издали. Кстати, как-то звонили Тимошенки, все собираются зайти. Они же почти соседи, а видимся редко… Сынок, они же трансгуманисты, как и ты…
– Но-но, – сказал я предостерегающе, – я трансгуманист, но я другой трансгуманист. Очень даже. Я крайне правый.
Она переспросила у отчима:
– А что, собирались прийти? У них же какое-то событие…
Он вздохнул:
– Да их не поймешь. Мне всегда казалось, что у них все напоказ, а эти, напротив, скрытные до чересчур.
Я хмыкнул. Василь и Гарольд Тимошенки – семья геев, так они себя позиционируют, так их воспринимает и общество. Только я, хорошо зная обоих с детства, знаю их постыдную тайну, в которой нет ничего постыдного, но если мы, мужчины, порой комплексуем из-за того, что у соседа пенис длиннее, то еще больше комплексов, если у человека вообще импотенция.
Ну что делать, такое бывает, большинство случаев уже удается лечить, но все же мужчины обычно стесняются даже заикнуться о таком позоре, как они считают, потому либо замыкаются в себе, избегая общества, либо создают дымовую завесу, как вот сделали Василь и Гарольд, хитроумно объявив себя геями.
По их мнению, считаться геями все же лучше, чем импотентами. Быть геем все еще некий вызов обществу, как бы добровольный: хочу – гей, хочу – не гей, а вот импотент что-то вроде калеки, даже хуже, так утвердилось в общественном мнении со времен палеолита.
Вообще-то как-нибудь нужно заглянуть в вики, а то мне чудится, что процент рождения импотентов при наличии в обществе геев должен совпадать до сотых долей.
Во всяком случае, геи добились каких-то прав, могут даже усыновлять детей, а вот у импотентов таких прав нет. Хотя, конечно, все это ерунда, уже сейчас втыкаем в себя имплантаты всякие и разные, лет через десять начнем менять себя так, что мама родная не узнает. Не будет не только геев или импотентов, вообще самцов и самок не останется. Разве что самые дикие и религиозные восхотят оставить себя в пещерности двадцать первого века с гендерными различиями, что сейчас нас так радуют… за неимением других радостей, что будут повыше и помощнее.
– Придут, – сказал я, – так придут. Не придут – не придут. Мне по фигу, у меня своих проблем выше крыши и еще надстройка. В виде башенки. С парапетом. И зубчиками.
Мать спросила с сочувствием:
– Девочки?
– Мама, – сказал я с досадой, – уже в твое время проблем с девочками не было! А сейчас так и вообще… Все настолько беспроблемно, что даже… и не знаю.
Она спросила в недоумении:
– Тогда в чем?
– Мама, – сказал я, – без женщин жить нельзя на свете, нет!.. Так пели в «Сильве»?.. Тогда считали так, дебилы. Сейчас умеем как-то обходиться. Еще как умеем! Потому, мама, не надо. Это что, пирожки?.. А почему шевелятся?
– Такие пирожки, – сообщила она с энтузиазмом. – Два научно-исследовательских института год работали, чтобы заставить их шевелиться и ползать по столу!.. Все должно быть красиво и гармонично. Даже еда должна быть эстетичной, а не просто получением калорий.
Я промычал с набитым ртом:
– Согласен, согласен… Хоть есть в этом что-то от людоедства… но это же пирожки… хоть и ползающие…
Отчим повел бровью в сторону чайника, там моментально зашумела вода, вскипая. Мать цапнула, не глядя, за ручку и налила мне первому, как редкому гостю.
– А чай, – спросил я опасливо, – из чего?
– Из чая, – ответила она скромно и со вздохом. – Теперь это модно. Чай вместо чая, здорово? Хотя и с добавками. Всякими, но полезными.
– Еще бы, – сказал я. – Сейчас все полезное. А кто скажет иначе, того…
Глава 3
После обеда мать осталась мыть посуду, так она это называет, а мы с отчимом вышли на веранду, откуда прекрасный вид на синее небо и далекий лес. Тем и другим принято любоваться, хотя мне, как убежденному трансгуманисту, такое вообще дико, но против общественности не попрешь, хотя, конечно, попереть можно, но оно мне надо?
Он все посматривал на меня искоса, а когда убедился, что мать далеко, спросил тихохонько:
– Евген… но как же…
