скачать книгу бесплатно
Следом мальчики певчего хора, чистые детские голоса возносят хвалу Господу, насколько я понял. Дальше еще народ, но тоже не из простых свиней, а все в золоте, неслыханной роскоши одежды, чему положит конец, как понимаю, Лютер.
К распахнутым воротам собора первым подходит чернец, несущий тиару, она показалась мне сильно вытянутым вверх воинским шлемом, словно создавалась для крупного ученого, коих зовут яйцеголовыми. Тиару опоясывают три полоски из золота с вкрапленными рубинами, поменьше того, что в рукояти моего меча, но рука огранщика показалась мне знакомой.
Полоски, естественно, с зубчиками, словно из-за них тоже крохотные арбалетчики готовы отстреливать врагов папы, а также с оттопыренными от стального купола золотыми листиками неких растений, что-то знакомое, но я как-то пропустил уроки биологии.
На вершине тиары золотой крест в женскую ладонь размером, в центре креста тоже рубин, уже покрупнее, почти такой же, как у меня на мече, Вельзевул бы уже заинтересовался и начал ревниво сравнивать.
Перед воротами собора носилки опустили на землю. Папа сошел на грунт медленно и величественно, длинный хвост его парадного облачения заносили только на ступеньках собора, а дальше он двигался, как древний динозавр в золоте, волоча роскошный хвост. Чернец с тиарой все еще впереди, идет медленно и торжественно, словно к памятнику Неизвестному Рыцарю, только что не печатает шаг. В том зале, куда направилась процессия, на удивление много женщин, все присели к самому полу и смиренно склонили головы, и только стражи в сверкающих доспехах стоят выпрямленные и все замечающие, хоть ни один не шевельнет и бровью.
Папа медленно и величаво, чтобы не перетрудиться, двумя пальцами раздает благословление направо и налево, на каждые десять медленных шагов одно направо, на следующие десять – налево.
Если кого-то и не зацепит благословлением, то, как я понимаю, хрен с ними, людей на земле много, а вообще-то скоро и эти погибнут, чего зазря стараться.
Чернец двигается к противоположной от входа стене, там нечто вроде театральной сцены: четыре ступеньки к ней, по бокам толстые, как баобабы, колонны. На самой сцене в глубине длинный стол, покрытый золотой скатертью, по два подсвечника с горящими свечами справа и слева, середина стола пуста, но это понятно: перед столом лицом к залу, а спинкой к столу, роскошное, хоть и облегченное, словно дачное, кресло для папы.
За столом на стене подчеркнуто простой крест из дерева, что-то символизирует, иначе был бы тоже в золоте и драгоценностях.
К сцене двигаются уже более тесной группой, кардиналов почти не отличить от папы, только у него полотняная тиара расшита золотом, а у них золота поменьше, а вместо остальной части широкие красные полосы.
На кресле с папы сняли простую тиару, оставив голову в простой белой шапочке. Он сидит терпеливо и не двигается, мне даже показалось, что дремлет, но вообще-то это называется думает о высоком.
И под пение церковного хора мужик в золотом облачении подошел к нему с тиарой власти в обеих руках и провозгласил зычно, не столько для папы, что вздрогнул от его рева, как для публики:
– Прими эту тиару, украшенную тремя коронами, и знай, что ты отныне отец королей земных и государей, владык земных, наместник нашего Господа. Да будет царствие и слава его ныне и присно и во веки веков!.. Аминь.
И с этими словами он опустил на голову папы тиару, только теперь я понял, что это в самом деле три короны на боевом рыцарском шлеме, удлиненном для того, чтобы поместились все три и между ними еще оставался промежуток в три пальца, означающий сегрегацию и апартеид в отношении трех разных миров.
– Его святейшество папа, – провозгласил он звучно, – Бенедикт Двадцать Первый!..
Заглядывая в книгу, церемониймейстер произнес так же громко и торжественно:
– По этому случаю папа дарует всем присутствующим полное отпущение грехов.
Вот повезло, мелькнула у меня злая мысль. Главное, подсуетиться и всегда быть поближе к власть имущим, что-то да всегда перепадет. А те, кто проливает кровь на дальних рубежах… ну, для них существует вера в идеалы, справедливость, это выше всяких наград, как им сумели объяснить, что вообще-то необходимо для любого стабильного общества.
Я ощутил, как тихонько подошел и встал рядом человек, что вроде бы смотрит на папу, но больше присматривается ко мне. Этого я не видел, но ощутил фибрами, все истончаюсь, хотя, казалось, должен огрубеть в грубом мире и на очень грубом посту монарха и самодержца.
– Господин Пьяченца, – спросил я шепотом, – он в самом деле настолько свят?
Он пару мгновений озадаченно молчал, как это я увидел, не поворачивая головы, затем ответил уклончиво и почтительным шепотом:
– Этот высокий сан дает особую благодать.
– Да?
– Даже не лучший человек, – объяснил он тем же голосом, – способен на папском троне исправиться в лучшую сторону.
Я пробормотал:
– Я все-таки не стал бы так рисковать.
– В смысле?
– Лучше на папский трон избирать сразу хорошего.
Он ответил тем же шепотом:
– Это вечный вопрос бытия, сэр Фидей. Избирать хорошего или же, напротив, умного?
– А он умен?
– Обстоятельства чрезвычайные, сэр Фидей, – произнес он. – Мир гибнет, вы же из-за этого прибыли так… быстро? Сейчас не до прекраснодушных, сейчас нужны выживаемые.
– Такое сейчас не только в церкви, – проронил я. – Но некоторые стараются выжить не поодиночке, а всем обществом.
– Папа Бенедикт тоже хочет выжить со своим обществом, – пояснил он. – Только у него не такое большое общество, о каком говорите вы, сэр Фидей.
– Вы знаете, о каком говорю я?
Он чуть-чуть раздвинул губы в улыбке:
– Вы молоды, а молодежь стремится либо завоевывать по меньшей мере весь мир, либо спасать его тоже весь.
– Вы управляете каким отделом? – спросил я.
Его улыбка стала шире:
– На генерального не тяну?..
– Можете не отвечать, – сказал я. – Уже понимаю, каким сектором рулите в любую погоду.
Он сказал мирно:
– При каждом развитом королевском дворце существует такая служба. А уж в Ватикане, где сосредоточены все нити…
– Что скажете о здешних настроениях? – спросил я.
– Кардиналы, – напомнил он, – люди в весьма зрелом возрасте. А к старости все мудреют и осторожнеют. Потому большинство, даже абсолютное большинство, даже не рассматривает вариант противодействия воле Господа.
– Понял, – ответил я. – Значит, придется рассчитывать на немногих.
Он одобрительно улыбнулся:
– А вы не теряете присутствия духа.
– Вынужден, – ответил я. – Я бы с удовольствием лежал на диване и созерцал, как другие работают.
– Все мы так говорим, – сообщил он заговорщицки. – Оправдывая то, что работаем день и ночь. Мир таков, не любит тех, кто работает больше, чем они, и тем самым обгоняет… Смотрите, аудиенция подходит к концу! Вам лучше идти к себе и подготовиться. Хотя определенная работа перед вашим появлением уже сделана, однако вам придется рассказывать все сначала. Кардиналы, как догадываетесь, не только вами занимаются.
– Странно, – удивился я, – а разве есть еще кто-то такой же замечательный?
Он улыбнулся и, неслышно отступив, смешался с толпой покидающих зал. Папа уже удалился через дверь в стене с той стороны стола, с ним ушли и все кардиналы.
Глава 6
Как подготовиться, Пьяченца не сказал, каждый из нас сам должен знать, как выглядеть лучше и какие доводы выложить, потому я просто выстраивал фразы, какие скажу, а какие придержу, когда в дверь легонько стукнули.
Я не стал кричать, что открыто, отворил сам. В коридоре по ту сторону двери древний и еще больше высохший, чем отец Дитрих, человек в пурпурном кардинальском одеянии и в красной шапочке. Опирается на палку, подчеркнуто простую, а это что-то да символизирует, в Ватикане все на символике и на тайных знаках, объяснение которым теряется в глубине веков.
Он показался мне похожим на старого сверчка, такой же костлявый и почти покрытый пылью. Я поспешил выйти, он протянул мне руку, явно чтобы я помог добраться в комнате до кресла. Я поцеловал ему тыльную сторону кисти и затем почтительно проводил вовнутрь, ухитрившись ногой зацепить дверь и захлопнуть за нами.
Он сел со вздохом и легким сдержанным покряхтыванием. Я молчал, продолжая выказывать почтение провинциала, весь из себя сплошное уважение.
– Коллегия кардиналов, – объяснил он свое появление сухим потрескавшимся голосом, так бы разговаривало засохшее дерево, – не собирается по пустякам.
Он остановился, ожидая реакции, я сказал ожидаемое:
– Но меня прислали не из-за пустяка!
Он кивнул, первый тест я прошел, не сам приехал, а меня прислали, хоть я и король. Значит, признаю над собой полную власть церкви, в тех землях олицетворяемую архиепископом Дитрихом.
– Ходатайство Верховного Инквизитора, – произнес он, – весьма важное, однако кардиналы желают удостовериться, что их не созывают ради вопроса, который мог быть решен на месте.
– Мудрое решение, – сказал я почтительно.
– Разные события, – объяснил он, – выглядят по-разному, смотря с какого места смотреть.
– Золотые слова, – сказал я с восторгом.
– Я кардинал Гальяниницатти, – сказал он, – если вы, сын мой, этого еще не знаете.
Я сказал пылко:
– Теперь это имя в моем сердце!.. К тому же я его уже слышал, правда-правда! Говорят только самое лучшее, вы ведь светоч и надежда всего простого и совсем простого народа. Ваше преосвященство, но спасение всего мира… это не совсем такие уж пустяковые пустяки!
– Спасение душ важнее, – возразил он. – Хотя да, Господь создал великолепный мир, его спасти тоже стоит… если цена не слишком велика.
– За спасение мира, – сказал я, – можно заплатить любую цену. Даже отдать душу! Господь поймет, оценит и простит.
Он посмотрел исподлобья, вздохнул:
– Сын мой, а не слишком ли вольно ты толкуешь его учение и его законы? Или сказывается удаленность от Рима?
– Великий теолог, – сказал я с прежним почтением, но и с некоторым пафосом, раз уж можно спрятаться за чужое мнение, – кардинал Йозеф Хёффнер определил социальное учение Католической Церкви как «совокупность социально-философских, то есть взятых из социальной природы человека, и социально-теологических, что взяты из христианского учения о Спасении, знаний о сущности и устройстве человеческого общества». Так? И о вытекающих отсюда и применимых к конкретным общественным отношениям нормам и задачам строя.
Он слушал с напряженным вниманием, вроде бы понял мою витиеватую мысль, хотя я сам ее понял не совсем, мне же главное – запомнить и донести, не растеряв по дороге.
– Дальше?
– Наш великий и мудрый Творец, – сказал я и перекрестился, – сотворив человека как существо телесное и духовное, личностное и социальное, наделил его неотъемлемыми достоинством и правами. То есть все люди стали равны, уникальны и причастны Богу, но имеют свободную волю и свободу выбора. Грехопадение повлияло на природу человека, но не лишило его естественных прав, а поскольку его природа до окончательного Спасения человечества неизменна, то даже Бог не властен отнять или ограничить свободу человека.
Он нахмурился, сказал нехотя:
– Да, это основная доктрина церкви, на которой она стоит и стоять будет. Хотя простой народ может понять неверно.
– Господь не властен отнять нашу свободу, – сказал я, – но разве это говорит о Его слабости?
Я сделал нарочитую паузу, он произнес с явной неохотой:
– Разумеется, нет…
– Но именно эту ошибку, – воскликнул я, – сделали ангелы! Не те, что подняли мятеж тогда, а уже нынешние. Да-да, господин кардинал, среди мятежных ангелов в аду нашлись те, кто вознамерился поднять новый мятеж! Они решили, что если за тысячи лет Господь ничего не сделал, чтобы изменить человека к лучшему, то Он, значит, либо бессилен, либо уже махнул рукой или там крылом на человека… а это значит… это многое для них значит!
Он сказал невесело:
– Молодежь всегда истолковывает мудрые решения, как трусливые или слабые. Она, дескать, сделала бы все жестче, быстрее и лучше!..
Я льстиво поддакнул:
– К сожалению, иногда пытается сделать, несмотря на запрет со стороны таких мудрых старших, как вот вы, кардинал.
– Вот-вот, – поддержал он. – Однако же, сын мой, меня очень тревожит то, что ты сказал о новом мятеже.
– Я бы хотел, чтоб его не было! Но увы.
– Насколько твои сведения… верны?
Я поколебался, но кардинал выглядит в самом деле мудрым, хотя внешность обманчива, к тому же напоминает отца Дитриха, я вздохнул тяжело, наклонился ближе.
– Тяжко мне это говорить, святой отец, однако…
– Говори, сын мой, – ответил он просто. – Знал бы ты, чего я только не наслушался…
Я вздохнул снова и начал рассказывать. Он слушал внимательно с самого начала, хотя тело и одряхлело, но ум сохранился живым и острым, все быстро схватывающим, что свойственно и молодым, однако и умеющим сравнивать со всем ранее известным, изученным и уже освоенным.
– Честно говоря, – произнес он несколько потрясенно, – такого еще не слышал… и даже не думал, что такое возможно… Подумать только, второй мятеж!.. Темные ангелы прозрели и готовы молить Господа о прощении!.. Светлые ангелы завидуют человеку и тоже не любят его… Хотя, если поразмыслить, именно так и должно бы случиться… но кто из нас заходит в своих рассуждениях и догадках так опасно далеко?
Я молчал, наконец сказал осторожно:
– Так что мне ждать от коллегии кардиналов?
Он тяжко вздохнул:
– Мне очень не нравится тон, который ты взял в разговоре с ангелами… Я имею в виду ангелов небесного легиона. С темными уже неважно, с побежденными не считаются.
Я признался:
– Мне мой тон тоже не нравится. Более того, скажу честно, я откровенно трушу. Наверное, потому и хамлю.
