скачать книгу бесплатно
Края чувственных губ дернулись кверху, будто он хотел улыбнуться.
– Мне и их любовь безразлична.
– А что насчет этих? Они стоят здесь несколько часов подряд.
На этот раз усмехнулся он.
– Им просто больше некого любить.
– А разве человеку обязательно кого-то любить?
Спросила и замерла – его взгляд изменился, потяжелел, став свинцовым.
– Чтобы не скатиться в самую бездну – да. А вы никого не любили, мисс Арнольд?
Пожала плечами, отводя глаза.
– Почему не любила? Папу…маму. Как все.
И снова ухмылка исказила его рот, и я прикусила губу – в черных глазах холод появился, и желваки заходили на скулах. Невольно засмотрелась на его лицо. Запоминающееся, необычное. Хоть черты и правильные, но нет ощущения смазливости, скорее, мужественность в каждой линии. Прямой нос, ровные темные брови, губы…чувственные. Почему-то это слово пришло на ум. И глаза…чёрные глаза, в которых будто сама бездна затаилась. Он ими насквозь прожигал, казалось, особенно когда заходил в кабинет, хоть и закованный в наручники, но как к себе домой, по-хозяйски и медленно, чертовски медленно разглядывал меня с ног до головы. Молча. Уверенно. Так, будто искал, что во мне изменилось за ночь…или будто имел право так на меня смотреть. Взгляд, от которого в жар бросало, потому что впервые поняла, что взглядом на самом деле раздевать можно. И от такого взгляда действительно чувствуешь себя обнажённой. Слишком обнажённой.
– А мужчину?
Хриплый голос возвращает в реальность, заставляя сосредоточиться на его словах. И в ту же секунду раздражение испытать от собственной реакции на его голос…и на себя за то, что позволяю подозреваемому задавать подобные вопросы. За то, что образ Росса возник перед глазами…и он размытый. Впервые за последние несколько месяцев. Неясные очертания мужского лица, как непрошеное напоминание о прошлом. И нет такой привычной тоски, которую ощущала при каждой мысли о нём.
– С каких пор здесь вопросы задаете вы, Дарк?
– Мы давно уже перешли на «ты», разве нет? – склонил голову набок, улыбнувшись, а у меня от этой улыбки мурашки по спине пробежали – самоуверенной, наглой. И на ум одно слово пришло – сильный. Силой от него веет мужской. Той самой, настоящей, которую женщина за версту ощущает. От бродяги, живущего за городом в старом домике на территории катакомб. С другой стороны, кем нужно быть, чтобы стать во главе десятков бездомных, маргиналов, не признающих ни власть, ни законы? Какой мощью нужно обладать, чтобы получить власть над подобными людьми?
И да, мы давно перешли на «ты». Перешли, потому что Дарк уже на второй день отказывался отвечать на любой мой вопрос, в котором не будет звучать его имя. А я уступила его требованию. Уступила, потому что произносить его имя казалось таким естественным, таким правильным…и потому что этот ублюдок действительно молчал, даже когда разъярённый Люк пригрозил выбить из него дух, если не заговорит. Так и безмолвствовал до тех пор, пока я всё же не обратилась к нему по имени.
– Не заставляй меня вернуться к началу нашего пути…Натан Дарк.
– Если это подарит мне ещё неделю рядом с вами, мисс Арнольд…
Резко встала со своего места, с шумом отодвинув кресло. Иногда его наглость раздражала…чаще всего, да, чаще всего она раздражала.
– Послушай…
– Это вы послушайте, мисс Арнольд…, – ударила ладонями по столу, когда он перебил меня, но этот хам даже внимания не обратил, повышая голос, – ведь вы же интуитивно знаете, поэтому и сомневаетесь. Вы же чувствуете, что мы с вами по одному пути идем. Что мы с вами одного хотим.
– И чего же ты хочешь, Дарк?
– Вас. Я хочу вас, – пауза длиной в бесконечность, в которую я замираю, чувствуя, как словно легкие перехватило колючей проволокой, которая в диафрагму впивается, и больно сделать даже вдох. Не в силах поверить услышанному смотрю в его глаза, затянутые ожиданием…да, он ждёт моей реакции на свою наглость. А я…я сама не могу объяснить себе, почему вдруг от этих слов стало жарко. Невыносимо жарко, и вмиг пересохли губы, а ладони вспотели, и захотелось вытереть их о платье.
– Что. Ты. Себе. Позволяешь?
Срывающимся, таким непослушным голосом.
Пожал плечами, пробежавшись острым пронизывающе-тёмным взглядом по моему лицу, по шее, и я чувствую, как начинает покрывать румянец эти места.
– Вы задали вопрос. Я ответил. Ведь именно так проходит допрос? Но я вам солгал.
Дарк приблизил корпус ко мне, и я невольно сглотнула, когда он потяжелевшим взглядом посмотрел на мои губы.
– Точнее, сказал лишь часть правды. Больше всего на свете я хочу вас, – и снова молчание, заставляющее вцепиться пальцами в край столешницы, чтобы не выцарапать эти наглые чёрные глаза, – и найти суку, которая убивает детей. Позвольте мне помочь вам, Ева. Просто поверьте.
И на дне тьмы его глаз яркими всполохами взвилась вверх ненависть.
***
…Двадцать три года назад.
Они всегда боялись его глаз. Все, кроме отца. Того ублюдка, наоборот, это завораживало. Он помнил, как еще маленьким подходил к маме, протягивая ей книжку с любимыми сказками, а она отстранялась, не позволяя коснуться себя и стараясь не смотреть в его лицо. Отводила глаза, выдавливая приторную лживую улыбку, и начинала читать монотонным обречённым голосом очередную историю.
Он однажды услышал, как прислуга обсуждала поведение матери. Тогда маленький ещё был. Пробрался на кухню на четвереньках, представляя себя разведчиком, который должен стянуть пирожки из корзины, стоявшей на столе, и спрятался за дверью, когда раздался голос его няни, пухленькой Бетти.
– Я так скажу, не готова – нечего ребенка брать. Дети тебе не игрушки. Сегодня взял, завтра отдал. Дитё к ней ручки тянет, на колени просится, а она его из залы выпроваживает, говорит, чтобы из комнаты не выпускала, пока сама не ляжет в своей спальне.
– Мне вообще кажется, что боится она его. Ты глаза его не видела, можно подумать. Как ими зыркнет на меня, так я то соль просыплю, то воду пролью, то тарелку уроню. Нехороший взгляд у него. Словно и не ребенок смотрит, а взрослый…или того хуже.
Мальчик шею вытянул из-за угла шкафа и увидел, как молоденькая Хельга перекрестилась поспешно.
– Что? Да что за бред ты говоришь, дурёха? – Бетти всплеснула руками, – Ребенок, он и есть ребенок. И глаза у него нормальные. Тёмные очень. Ну подумаешь. Зато как улыбнется, так любое сердце оттает. А у этой…у неё не сердце, а кусок камня в груди, вот и не принимает мальчика.
– А ты вглядись, я тебе говорю! Не тёмные они, а тьму в себе прячут! Словно само зло на тебя уставилось и прямо в душу смотрит. А хозяйку не осуждай. Она никогда его не хотела. Хозяин сам решил, сам привел, а ей, что теперь, насильно любить его?
Мальчик тогда мало что понял из этого разговора, но запомнил каждое услышанное слово. Он вообще тот день запомнил в мельчайших подробностях. Каждую минуту каждого часа. В эту ночь он впервые плакал для своего папы.
А ещё у мальчика были воспоминания, которые приходили к нему после таких ночей. Когда клубочком сворачивался в своей кроватке и смотрел в тёмное окно. Иногда ему казалось, что кто-то там, за ним, шипит, зовёт к себе мальчика. Но этот кто-то не знает, что мальчик сейчас не то, что ходить не мог, а и дышать. Что ему не просто было больно, он весь превратился в комок пульсирующей боли. Словно кто-то вспорол тонкие голубые вены на маленьких ручках и наполнил кровь сплошной агонией.
Нет, мальчик не боялся ни шёпота за окном, ни яростно бивших по стеклу веток деревьев, которые словно звали его встать на подоконник, звали прыгнуть к ним в темноту, туда, где его ждет облегчение. А если вдруг ему и становилось страшно, то он всегда подходил к зеркалу шкафа и начинал играть. Со своим отражением. Почему-то только рядом с зеркалом и чувствовал себя в безопасности. Будто только оно его и может защитить. Будто это самое естественное – смотреться туда и улыбаться отражению себя самого. Иллюзия того, что он не один. Иллюзия того, что его любят. Любят не за слёзы, а просто так.
***
…Двадцать три года спустя
– Сукин сыыын!
Люк зло пнул ногой комод в детской, взревев от злости.
– Что ж за тварь способна на это?!
Вопрос, не требующий ответа. Особенно когда задают его рядом с телом двенадцатилетнего мальчика с перерезанной шеей и вырезанными на лице слезами.
Так странно. Вдруг поймала себя на мысли, что не ужасаюсь. Что не чувствую того панического ужаса и непонимания, которые были в самом начале расследования, когда видела истерзанных детей. Поймала себя на мысли, что привыкаю…привыкаю? Господи, я привыкаю к человеческой жестокости, только потому что какая-то тварь играется с жизнями маленьких мальчиков. Меня это злит, меня приводит это в самую настоящую ярость, вызывая ненависть к подонку, способному на подобное…но я перестала поражаться этому. Перестала ощущать чувство тошноты при виде залитых кровью трупов. Перестала затыкать нос, когда шла на место преступления. Так, будто я сама становилась такой же безразличной и жестокой, как этот ублюдок. И это пугало. Будто я могла потерять что-то важное, какую-то важную часть себя. Точнее, Живописец отбирал эту часть меня, уничтожал её вместе со своей очередной жертвой.
Обхватила себя руками, согнувшись от холода. И я на самом деле не знала, откуда он шёл – снаружи или изнутри. Всё же не сдержалась.
– Теперь мы, по крайней мере, знаем, что это не та тварь, которая у нас в камере сидит.
– Проклятье! Что?
Томпсон шагнул ко мне, переступая через лужу крови на полу.
– Какая-то дрянь режет в моём городе детей, а ты радуешься тому, что это не твой бездомный?
Поморщилась, когда он больно сжал плечи, и обхватив его запястья, стряхнула с себя мужские руки.
– Я не радуюсь. Я констатирую факт. И Дарк не мой бездомный, а подозреваемый.
И отмечаю про себя, что нет никакой радости. Зато есть облегчение. Потому что это не Натан. Потому что я не ошиблась…не ошиблась, когда в ответ на его просьбу, сказанную надтреснутым хриплым голосом, кивнула. Доверяя не себе, а ему.
«Позвольте мне помочь вам, мисс Арнольд. Просто поверьте. Вы ищите его своими методами, а я – своими. Эта мразь убивает не просто детей богатеньких родителей. Он убивает наших…тех, кому удалось вырваться из одного Ада, он отправляет их в другой. Только приёмные дети, обратите внимание. Только мальчики. Некоторые приехали издалека. Откуда он знает, что они неродные? Убийца связан с приютами, Ева. Не отпускайте меня, но позвольте мне своими способами добывать информацию.
– А что можешь сделать ты, чего не можем мы?
– Я свяжусь с детьми из приютов. Со смотрителями. Они могут многое знать и расскажут всё. Но только не вам, а мне.
– Если получат повестку…
– То будут молчать как рыбы, утверждая, что ничего не знают. Поверьте, мисс Арнольд, эти люди слишком ненавидят полицию, чтобы заговорить.
– Ты говоришь о детях, Дарк. К ним всегда можно найти подход.
– Я говорю о детях, которые потеряли абсолютно всё. Они намного циничнее вас, мисс Арнольд. Для них вы все…мы все – не более чем способ получить те или иные блага. И ради достижения своих целей они с готовностью используют любого из нас.
Оторопела, не веря в то, что слышу. Чувствуя, как изнутри волна протеста поднимается. Эти люди, они стояли на холоде столько часов, чтобы поддержать своего главаря, который так легко открещивается от принадлежности к ним.
Наклонилась к нему, пристально в глаза вглядываясь, пытаясь эмоции прочесть. Не могла я ошибиться в этом человеке. С другой стороны, а что я знала о нём, кроме сухих фактов из материалов дела? Почему считала, что он должен быть обязательно благородным, если взял шефство над бездомными?
– Как? Как ты можешь…
– Вы удивлены, мисс Арнольд?
В глазах насмешка вспыхнула холодными искрами.
– …говорить так, будто ты их…
– Презираю?
– А ты презираешь?
И снова плечами пожал, удерживая мой взгляд своим, не позволяя отвернуться той самой тьмой, в самом центре которой словно бесы танцуют.
– Я их защищаю. И это единственное, что им нужно.
– Но как же они? – кивнув в сторону окна.
– Они? Вы думаете, они от большой любви или уважения торчат здесь?
Дарк откинул голову назад и расхохотался, а когда резко замолчал и снова на меня посмотрел, я увидела, что его глаз смех не коснулся.
– Я единственный, кто дает им защиту. Кто обеспечивает их едой и крышей над головой. Если завтра наступит голод, они первым разорвут на части меня, чтобы сожрать.
– Почему тебя?
– Чтобы я не мешал сделать этого с другими.
Он псих. Ведь псих? Потому что на его лице я вижу наслаждение. Ему нравится запутывать меня…и я могла бы прекратить этот разговор в любую минуту. Могла бы. Но не стала, убеждая себя в том, что должна узнать его глубже, подойти как можно ближе к краю пропасти, за которой скрывается личность возможного убийцы.
– Тогда зачем всё это ТЕБЕ?!
– Потому что больше никто за это не возьмётся.
– Это не ответ.
– А вам так важно его услышать, мисс Ааааарнольд? – растягивая первую букву моей фамилии, и я невольно отшатнулась, чувствуя, как от этого бархатного низкого тембра сотни мурашек встрепенулись по позвоночнику. Во рту стало сухо, и я облизнула губы, глядя на то, как меееедленно голову набок склоняет, будто изучая мою реакцию на свой вопрос.
И не дождавшись ответа, продолжил:
– Чтобы помочь отбросам общества мне не нужно их любить, Ева. Достаточно ненавидеть тех, кто сделал их таковыми.
– А ты ненавидишь? И тем не менее предлагаешь мне поверить тебе??
– Я предлагаю вам сделку, мисс Арнольд. И чем дольше вы будете думать над ней, тем больше вероятность того, что появится новая жертва.»
Он был прав…Дарк оказался абсолютно прав. Наши сомнения стоили жизни ещё одному ребенку.
Наутро я лично выпустила Натана Дарка из камеры.
Глава 5. Натан. Ева
Я сидел в камере, прислонившись спиной к стене, ощущая, как холод от камня нещадно проникает под кожу и морозит кости, вызывая желание съёжиться. Идиот. Если бы он знал, насколько привычно для меня мёрзнуть, насколько обыденно бороться с пронизывающим ветром, беспощадно вспарывающим лицо острыми краями снежинок. Когда-то именно мысль о том, что это не что иное, как борьба, моя битва против собственной слабости, и давала силы для того, чтобы не сломаться, не позволить поглотить себя ни холоду, ни ветру.
После того, как сбежал с приюта, я долгое время скитался по улицам, прячась от полицейских, от взрослых, от бродячих собак, остервенело бросавшихся на мальчика, копошащегося на мусорных свалках, прямого конкурента за шанс выжить.
Затем я направился в соседний город, понимал, что убийство свяжут со мной, даже если я останусь в детском доме. Одна из воспитателей не просто видела, как я заходил в кабинет мрази, ставшей нашим директором. Она сама привела меня за руку к нему. Я плохо запомнил черты лица грёбаного извращенца, но её лицо с печатью абсолютного равнодушия, врезалось в память навсегда. Теперь я точно знал, что именно с таким лицом совершаются самые ужасные поступки. Убивает не тот, кто отдаёт приказ. Чёрт, ведь в действительности это настолько крутая отмазка для тех, кто ею пользуется, что они начинают верить в неё. Верить неистово. Со всем рвением, на которое только способен человек гнилой, мелкий, ничтожный…и в то же время совершенно неспособный принять свою вину.
Равнодушие и раболепное выполнение откровенно жестоких приказов – что может быть хуже? Можно сколько угодно прикрываться тем, что к твоей голове приставлен пистолет и поставлен жестокий выбор – или ты, или тебя. В тот момент, когда ты выбираешь себя, ты делаешь выбор. И убиваешь тоже ты, а не приказ, не твое звание и не положение.
Я тоже сделал свой выбор. Много лет спустя, когда стучался в дверь к благообразной старушке с покрытой монашеским апостольником волосами. И когда смотрел в её сузившиеся в попытке узнать незнакомца глаза…и расширившиеся в испуге зрачки, когда она всё же признала. Равнодушие к жестокости страшнее самой жестокости. Потому что вторая честнее. Она не скрывает отвратительное нутро своего раба. А вот безразличие…это маска для собственной чёрной души. В тот день я содрал этот покрытый трещинами лжи и времени слепок с её лица, чтобы обнажить всю мерзость, которая пряталась под ним, перерезав её дряблую шею.
Это был мой второй приезд в родной город…иногда хотелось смеяться от этого слова, но да, всё же именно тот адский котел и был моим родным городом.
А до этого были месяцы и годы скитаний. Были драки с такими же убогими бродяжками, как я, за найденную на очередной свалке наполовину протухшую еду. Были стычки с полицейскими и приводы в разные приюты, из которых сбегал сразу же.
И была Мэри…чёрт побери…когда-то у меня была Мэри.
