скачать книгу бесплатно
В гостиничный номер я заселяюсь вместе с Викой Грачевой из танцев. Мы не слишком близко знакомы, так что для меня это отличный вариант. Можно не бояться, что она будет лезть мне в душу, а я ненароком сболтну что-нибудь лишнее.
О полноценной тренировке сегодня не идет и речи, но около восьми вечера нас на автобусах вывозят на тренировочную арену недалеко от ледового дворца «Айсберг», чтобы мы освоились на новом льду. Покатавшись в свое удовольствие, я несколько раз захожу на каскад и аксель, приземляя их без особых проблем, а потом тренирую вращения.
Ночью я сплю как младенец. Вика оказывается неплохой девчонкой и весь вечер развлекает меня забавными историями с тренировок, даже не подозревая, что тем самым спасает меня от запретных грез о мужчине, который в это самое время находится в номере через несколько дверей от нашего.
Следующее утро начинается с завтрака и встречи с Виолеттой Владимировной, которая, несмотря на прилет утренним рейсом, выглядит сногсшибательно. Когда она поднимается к себе в номер чтобы переодеться, к нам с девочками спускается Вернер. Все еще с влажными после душа волосами, которые в беспорядке падают ему на лицо, в простой белой футболке с логотипом модного бренда и джинсах он выглядит невероятно привлекательно. Мое глупое сердце сладко сжимается, а ладони начинают потеть с такой силой, что я всерьез думаю, что внезапно в помещении перестали работать все кондиционеры.
– Возьми, – я не сразу понимаю, что Никита Сергеевич обращается ко мне, поэтому несколько мгновений в замешательстве смотрю на его протянутую руку, в которой зажат белый листок. – Твое расписание.
С горящими щеками, я забираю у него лист и, пробегая по нему глазами, с облегчением думаю, что день будет таким насыщенным, что времени на всякие глупости у меня просто не останется.
По давно заведенной традиции контрольные покаты сборной идут два дня: в первый фигуристы показывают короткую программу, во второй катают произвольную. В этом году отрывают программу танцоры, следом – мужчины, спортивные пары и закрывают вечер выступления женщин.
На утренней тренировке в день короткой программы у меня получается буквально все. Выезжая с катка, я чувствую, как крепнет моя уверенность в себе, и с улыбкой встречаю сдержанную похвалу Виолетты Владимировны и Вернера.
До старта остается меньше двух часов, поэтому вся наша группа перемещается в буфет, а потом в спортивный зал. К моему облегчению, там к нам присоединяется только Суворова.
Заткнув уши наушниками, я методично выполняю упражнения на координацию и растяжку. Тренер по очереди общается со мной, Лизой и Мариной, делая последние замечания к программам, а когда до выхода на лед остается пятнадцать минут, я отпрашиваюсь в туалет, который находится в ста метрах по коридору.
Туалет оказывается занят, и я, памятуя свои прошлые соревнования в «Айсберге», решаю пройти еще двести метров до следующего, расположенного в самом конце служебного крыла. Все идет хорошо ровно до того момента, пока я не покидаю безопасное уединение уборной. На полпути к спортивному залу мое внимание привлекают две фигуры в затемненном углу коридора. Мужчина стоит ко мне спиной в толстовке с натянутым на голову капюшоном, девушка с длинными золотистыми локонами что-то шепчет ему на ухо. Я не могу рассмотреть их как следует, но это и не требуется – что-то неуловимо знакомое в фигуре и движениях не позволяет мне усомниться, что передо мной Вернер и та самая блондинка, которую я видела с ним на пороге Академии.
Теперь я точно знаю, кто она. Катя Сорокина – женская половина первого танцевального дуэта страны, которая уже успела выступить на прокатах, и может себе позволить откровенно наслаждаться обществом моего тренера.
В первое мгновение мне кажется, что меня со всей силы ударили под дых. От захлестнувшей изнутри волны чувств – боли, обиды, ревности и отчаяния – становится физически нехорошо, и я хватаюсь за стену, чтобы устоять на ногах. Тяжело принять тот факт, что Никита Сергеевич никогда не будет моим. Но смириться с тем, что он может быть чьим-то еще, оказывается выше моих сил.
Я знаю, что мне нужно уйти, но оставаясь незамеченной, я с удовольствием мазохистки наблюдаю, как Катя кладет руку с красивым маникюром на затылок Вернера, поглаживая плотную ткань капюшона, а потом поднимается на носках, с явным намерением его поцеловать.
Где-то вдали раздаются чьи-то шаги. Этот простой звук выводит меня из оцепенения, и я со всех ног бросаюсь в спортивный зал, на бегу смахивая с щек горячие слезы.
Глава 9
Вернер так и не появляется в тренировочном зале. На моей памяти, это первый случай, когда он пренебрегает своими непосредственными обязанностями. Очевидно, объятия с Сорокиной для него оказываются важнее, чем я, Марина и Лиза вместе взятые.
Игнорируя обеспокоенные взгляды Виолетты Владимировны, которые она бросает на меня с того момента, как я ворвалась в зал, дрожащими пальцами всовываю беспроводные наушники и включаю музыку на максимум.
Мне пора надевать коньки, потому что до разминки на льду остаются считанные минуты, но бешеный адреналин внутри не позволяет мне остановиться. Я хорошо себя знаю – стоит мне дать слабину, как я тут же расклеюсь. Поэтому я бегаю по кругу. Тренирую прыжки на паркете. С маниакальным упорством растягиваюсь. Но как ни стараюсь, не могу изгнать из головы видение двух стройных, прижимающихся друг к другу тел.
Вот Никита Сергеевич обнимает Сорокину. Вот ее тонкая рука скользит по его широкой груди. Вот он с нежностью в глазах смотрит на нее и наклоняется, чтобы поцеловать…
Прекрати, прекрати сейчас же!
Зажимаю пульсирующие виски пальцами, отчаянно пытаясь вернуть самообладание, но от слез, застилающих глаза, спасения не нахожу. Сжимаю переносицу и часто-часто моргаю. Мне ни в коем случае нельзя плакать. На льду камеры, зрители, все сливки ФФКР[1 - ФФКР – Федерация фигурного катания России], а мне после провального прошлого сезона дали шанс доказать, что я чего-то да стою. Почему, черт возьми, Вернер появился в моей жизни так некстати?
Делаю глубокий вдох и медленный выдох. Слезы отступили, но грань, которая отделяет меня от срыва, настолько тонкая, что я боюсь сделать одно неосторожное движение, чтобы ее не перейти.
С остервенением шнурую коньки и перематываю их скотчем, надежно фиксируя на ноге. Потом. О нем я подумаю потом. Единственное, что должно заботить меня сейчас – мое выступление.
Вернер на арене. Я замечаю его на привычном месте у бортика, когда отдаю чехлы от лезвий на коньках Виолетте Владимировне. Он ловит мой взгляд и коротко кивает, словно ничего не произошло. С болезненной обреченностью я вдруг понимаю, что для него действительно ничего не изменилось – это только мой мир разлетелся вдребезги.
Я буквально заставляю себя выйти на лед. Понимаю, что нужно сосредоточиться, сжать себя в кулак и сделать то, что я умею, выкинув из головы любые воспоминания о Никите Сергеевиче. Но вместо этого мои глаза приклеены к бортику, где он стоит в компании Суворовой и нашего врача, а сердце мучительно екает, когда я проношусь в непосредственной близости от него.
Шесть минут разминки. Три минуты выступления. Конечно, я могу выдержать это.
Стискиваю зубы, взывая к своей внутренней Жанне Д’Арк, делаю свой фирменный каскад и перехожу на вращения.
Обычно я ищу поддержку в лице Виолетты Владимировны, но сегодня ничто не может заставить меня оторваться от созерцания Вернера. Вот он что-то говорит Суворовой, вот забирает спортивную куртку из рук Лизы, вот смеется и проводит рукой по волосам.
Если бы только он не был таким красивым! Таким обаятельным. Живым. Талантливым. Харизматичным и настоящим. Как бы мне хотелось, чтобы мужественность и сила, исходившие от каждой клеточки его тела, не били наотмашь по моим чувствам. Чтобы я могла оставаться равнодушной, когда он обнимает других. Чтобы…
Противный скрежет лезвий по льду вырывает меня из омута фантазий. Резко оглянувшись по сторонам, я торможу, едва избегая столкновения с заходящей на четверной прыжок Быстровой.
Пробормотав сбивчивые извинения, я пытаюсь сбросить с себя опасное оцепенение и уже осторожнее еду на новый круг.
Прокат короткой программы я полностью заваливаю. Хуже я катала только на прошлогоднем Чемпионате России, хотя, вполне возможно, сегодня переплюнула даже то «великое» достижение. Я падаю с каскада и акселя, кое-как устояв на флипе, спотыкаюсь на дорожке, а финальное вращение даже не успеваю закончить в музыку. К бортику возвращаюсь в полном раздрае, все еще не до конца понимая, что только что произошло, но предвкушая выволочку, которую устроит мне Суворова, и сенсацию, которую из всего этого сделают журналисты, в очередной раз отправив меня на пенсию.
Резко натягиваю на коньки чехлы и с неожиданной ненавистью смотрю на Вернера, игнорируя попытку Виолетты Владимировны обнять меня. Борясь с жжением в глазах, набрасываю на плечи свою олимпийку и, не оглядываясь, бегу в раздевалку.
Впрочем, бежать мне не стоит – за мной никто не идет. После меня выступает Лиза – смотреть на нее и ее тройной аксель, куда приятнее, чем разговаривать с неудачницей, которая отчаянно цепляется за карьеру фигуристки.
Глава 10
Один, два, три, четыре… Семнадцать… Двадцать пять… Тридцать… Семьдесят восемь.
Механический счет. Свист скакалки. Прыжок. Свист скакалки. Прыжок.
Девяносто, девяносто один…
Со стороны я, должно быть, похожа на заводную куклу, которая прыгает, пока не кончится заряд, но именно так я себя и ощущаю: как бесполезная сломанная Барби, место которой осталось далеко в прошлом.
Когда я в растрепанных чувствах убежала с ледовой арены и спряталась в этом маленьком спортивном зале, я не представляла, что буду делать. Рыдать? Кричать? Биться головой об стенку? Внутри все звенело от напряжения, а душевная боль, кислотой выжигающая внутренности, казалась нестерпимой. Мне хотелось драться, кусаться, орать, что есть сил, но вместо этого я схватила со скамейки скакалку и начала прыгать.
Девяносто девять. Сто… Сто двенадцать.
Я чувствую опустошение, усталость, растерянность. Эмоционально я на стадии выгорания. И ноги меня не держат, и по спине бежит струйка пота, но остановиться я не могу. Боюсь, что если сделаю это, что-то окончательно сломается во мне, а я к этому не готова. Что-то и так уже сломалось во мне там, в полумраке коридора…
Сто семьдесят…
Я погружена в себя, но слышу, нет, скорее физически ощущаю, что в зал открывается дверь. Даже это не заставляет меня остановиться и оглядеться. Я просто знаю, что больше не одна.
Сто семьдесят три. Сто семьдесят четыре.
– Хватит, – произносит низкий, вибрирующий, до боли знакомый, до дрожи в коленках любимый голос.
– Я хочу побыть одна, – задыхаясь, бросаю я.
Сто восемьдесят.
По паркетному полу Вернер двигается почти бесшумно, но я ощущаю, что с каждой секундой он становится все ближе.
Сто восемьдесят три.
Крепкое прикосновение к моему локтю, легкий толчок и рассекающий воздух свист скакалки, которая вот-вот исполосует мое тело. Я жмурюсь, ожидая неминуемой боли, но ее нет, а в следующее мгновение скакалка оказывается выдернутой из моих рук и отброшена на пол.
– Достаточно.
Жадно хватая ртом воздух, я открываю глаза.
Никита Сергеевич стоит в метре от меня, не делая ни единой попытки заговорить, а у его ног валяется моя скакалка. Его лицо спокойно и расслабленно. В глазах нет ни жалости, ни злости. Уже за это я ему благодарна. За то, что не жалеет. Жалость от него все только усугубит, а мне жизненно необходимо выпустить пар. И скакалка этому лишь жалкая прелюдия.
Он делает шаг, потом еще один, останавливаясь строго напротив меня. Как бойцы на ринге, приходит мне в голову дикое сравнение.
Все напряжение последних недель, горькое послевкусие проваленного проката и жгучая-жгучая ревность – все это обрушивается на меня одним махом. Барьеры приличия, сдерживающие меня, падают, и первая яростная вспышка, такая яркая, что затмевает мой разум, буквально ошеломляет меня.
– Уйдите, – севшим от эмоций голосом прошу я, мысленно умоляя тренера дать мне пространство и время, чтобы прийти в себя, чтобы перетерпеть эту злость, подумать.
– Нет, – категорично отвечает он.
Перед глазами у меня мерцают красные огоньки, и где-то на границе сознания я думаю, что, наверное, так чувствует себя бык на родео, когда перед ним размахивают красной тряпкой.
– Пожалуйста, – мой голос похож на писк.
Но Вернер не сдвигается с места.
Напряжение, повисшее в воздухе, достигает апогея. Сердце наливается свинцовой тяжестью. Что-то взрывается внутри меня. Что-то незнакомое. Страшное. Пугающее.
Я больше не Арина, прилежная ученица, чемпионка, хорошая девочка, которая всегда слушает старших, а Вернер не мой наставник, старший друг, даже не герой моих фантазий. Он просто человек, который оказался рядом тогда, когда я больше всего в нем нуждаюсь. И я, совершенно не отдавая себе отчет в своих действиях, замахиваюсь и бью его.
Этот первый неловкий удар попадает прямо в широкую грудную клетку. Потом еще один, и второй, отметившийся у предплечья. Вместе с каждым новым ударом я отчаянно надеюсь, что он остановит меня. Но он этого не делает. Не останавливает. Не отталкивает. Даже не уклоняется от моих ударов. И это его смирение становится последней каплей – я окончательно слетаю с катушек, перестаю различать оттенки, мысли покидают мое тело. Я бью, а он стоит и молчит, позволяя мне выплеснуть всю ту желчь, накопившуюся во мне, и в глазах его горечь, которая не имеет ничего общего с физической болью.
То, что происходит сейчас, за гранью отношений тренер – ученица. Я это понимаю. Знаю, что он понимает тоже. Тогда что это? Разрядка? Зарядка? Логический финал?
Я не представляю, сколько времени проходит – часы, минуты, доли секунды. Знаю только, что настает момент, когда моя истерика начинает угасать: злость выдыхается, руки безвольно повисают вдоль тела, а глаза жжет от наводняющих их слез. И только тогда Никита Сергеевич начинает двигаться – берет мои холодные дрожащие пальцы в свои ладони и сжимает. Его прикосновение теплое, крепкое и надежное, вселяющее в меня ложную уверенность, что пока он рядом, со мной не случится ничего плохого.
– А теперь возьми себя в руки, – командует он, будто бы всего минуту назад это не он выступал мишенью моей ярости. – Скоро придут девочки и Виолетта Владимировна.
Наши взгляды встречаются. Нежность в его глазах повергает меня в такое смятение, что я спешу отвернуться. Все еще не доверяю себе. И лишь только-только начинаю осознавать, что натворила.
Стараясь не делать резких движений, высвобождаю свои руки и делаю пару неуверенных шагов назад.
О, Господи!
Я никогда, никогда в жизни не обидела ни одно живое существо. Как я могла поднять руку на своего тренера?
– Я… Извините… – мне с трудом удается выдавить из себя эти слова, а в следующий миг в зал действительно заходят Виолетта Владимировна с Лизой и Мариной.
Глава 11
Укутавшись в тонкий плед, я сижу на балконе номера, глядя, как на горизонте догорает и утопает в море закат. Несмотря на тяжелые события уходящего дня, я ощущаю необъяснимое умиротворение. Может быть, потому, что все, чего я боялась, уже произошло?
– Тебе не обязательно выступать завтра, – Вика ставит на столик рядом со мной чашку травяного чая и опускается в плетеное кресло по соседству. – Ты всегда можешь сняться.
Все-таки хорошо, что я живу именно с Грачевой. Она словно из другой вселенной, где все проще, – в нашей группе никому и в голову не придет сняться, пока ты в состоянии передвигать ноги.
– Я не могу сняться, Вика, – со вздохом говорю я. – Как бы мне ни хотелось бросить все и вернуться в Москву первым же рейсом, слишком многое поставлено на карту. Я должна выйти.
– Ну, вот, – она добродушно улыбается. – Теперь я узнаю Арину Романову. А то расклеилась из-за пары падений. Вон Марина Быстрова тоже упала.
– Она упала с тройного акселя, а я с двойного и лутца, – уточняю я с печальной иронией. – Нашла чем утешить.
– А я и не утешаю тебя, – фыркает она, беспечно пожимая плечами. – Посмотри на это с другой стороны. Завтра у тебя будет шанс показать всем настоящую Арину Романову – чемпионку мира и Европы.
– Я выигрывала их три года назад, – напоминаю я. – С тех по многое изменилось. Может быть, та, что сегодня протерла лед своей пятой точкой, и есть настоящая Арина Романова.
– Ой, сама хоть веришь в то, что говоришь? – Вика картинно закатывает глаза. – Все в сборной знают, что ты боец, а неудачные дни бывают у каждого.
Делаю глоток чая и вновь смотрю на темнеющее небо. Неудачный день звучит как насмешка над тем, что приключилось со мной сегодня. Еще никогда, даже после непопадания на главные старты в прошлом году, я не чувствовала себя настолько растерянной. Тогда я была уверена в своей способности бороться, а сейчас не представляю, что ждет меня дальше.
Конечно, побег – это не мой путь. Выступить завтра, и выступить хорошо, я должна не только для себя, но и для Суворовой, которая, несмотря на наличие юного отряда с трикселями и четверными, не списала меня со счетов и наравне со всеми готовила к новому сезону. И даже для Никиты Сергеевича. Он же не виноват, что я так неосторожно влюбилась и не могу контролировать свои эмоции, когда он рядом. Он всегда был добр ко мне. Приходил на помощь. Поддерживал и оберегал. Уж конечно он не заслужил… всего этого.
Тру щеки руками, отгоняя от себя воспоминания о постыдной сцене в спортивном зале. За нее мне еще предстоит попросить прощения, а пока надо взять себя в руки. Сыграть свою роль завтра как нельзя лучше, а потом уже принимать какое-то решение. Я не отплачу людям, которые верили в меня и долгие годы вели к победам, такой черной неблагодарностью. И не важно, придется ли мне потом уйти или остаться, смирившись с тем, что подружки Вернера будут у меня перед глазами, он никогда не узнает, что каждый день разбивает мне сердце.
Склоняюсь в поклоне, благодаря зрителей за поддержку, и мысленно ставлю себе «удовлетворительно» за произвольную программу. Пусть сегодня я катала без особого огня, но, по крайней мере, не упала с прыжков и выдержала нарастающий темп музыки. Было непросто настроить себя, но я справилась.
Виолетта Владимировна встречает меня у бортика в гордом одиночестве. На ее сосредоточенном лице тень одобрения, но она лишь кивает, передавая мне чехлы для лезвий. Я не жажду встречаться с Никитой Сергеевичем, но внутри меня все сжимается от осознания, что, скорее всего, теперь так будет постоянно.
Когда я покидаю арену, на ходу раздавая автографы юным поклонницам, вижу Вернера с Лизой Ломакиной. Она выступает через пять минут и, видимо, именно он готовил ее к выходу. Острая ревность пронзает сердце, но я с высоко поднятой головой прохожу мимо, делая вид, что их не замечаю.
За весь оставшийся день я больше ни разу не сталкиваюсь с Никитой Сергеевичем – он не появляется ни в автобусе, который везет нас в отель, ни в лобби, где мы ужинаем. Допускаю, что он избегает меня, но больнее и, скорее всего, реалистичнее мысль о том, что он приятно проводит свободное время с Катериной Сорокиной.
В Москву мы тоже улетаем без него. Когда я осторожно интересуюсь у Виолетты Владимировны, почему с нами в самолете нет младшего тренера, она равнодушно отвечает, что он задержится в Сочи еще на пару дней и вернется к работе в Академии в среду.
Два дня до возвращения Вернера я мониторю его Instagram и отметки, надеясь узнать о нем хоть что-то новое, но все безрезультатно. В конце концов, я делаю то, что обещала себе никогда не делать – захожу на страницу Сорокиной, чтобы убедиться, что в Сочи задержался не только Вернер, но и она.
Вечером во вторник, уже засыпая в своей кровати, я обещаю себе принять его выбор и держаться от него на максимальном расстоянии. Впрочем, уже к концу следующего дня понимаю что, особенно это и не требуется – Никита Сергеевич сам ведет себя крайне отчужденно, и, хотя это причиняет мне боль, я не могу не признать, что так проще.
Нет, на людях все вполне пристойно. Он, как и прежде, дает комментарии к моим прокатам и ставит задачи, но легкость, теплота и дружелюбие исчезают из наших взаимоотношений. Мы больше не остаемся одни, и он не приближается ко мне без особой на то надобности. Впрочем, чего я ожидала после того, как буквально избила его?
