скачать книгу бесплатно
Земля имеет форму чемодана
Владимир Викторович Орлов
Причудливый и остроумный, фантасмагорический и совершенно нереальный, овеваемый мистическим холодком потустороннего, новый роман классика современной литературы Владимира Орлова заставляет увидеть окружающую нас привычную обыденность иными глазами. «Земля имеет форму чемодана» – своего рода приглашение в яркий феерический мир, полный необычных загадок и неожиданных решений. Книга по праву пополнит коллекцию почитателей таланта знаменитого писателя!
Владимир Орлов
Земля имеет форму чемодана
1
Евгений Куропёлкин служил в Москве стриптизёром, звался Эженом, жил сытно, с уважением к самому себе, стряхивал с белёсых усов крошки осетрины и капли крепких коктейлей, но хозяин ночного клуба «Прапорщики в грибных местах» Верчунов был им недоволен и грозил уволить. Правда, слов «под зад коленом» он пока не произносил, и это Куропёлкина отчасти обнадёживало.
Однако при всей своей беспечности и сквозняках в извилинах Куропёлкин вынужден был соображать. А куда ему в случае «Под зад коленом!» пришлось бы деваться? Происходил он со станции Волокушка Архангельской губернии. Наверное, что-то волокли куда-то, пока всё не уволокли. Делать балбесу в поселении со льнозаводом и пекарней было нечего, и он шестнадцати лет попёрся в Котлас, промцентр, да ещё и с двумя городишками рядом – Коряжмой (там – лесопильни) и Сольвычегодском (Строгановская старина, будто бы и Грозный царь заезжал, музей, культура, две дивные церкви, в виду них при тихих всплесках Вычегды в сухие дни Куропёлкин любил полёживать в играх воображений…). А в Котласе (до флотских макарон и клёшей, сначала в корабельном городе Большой Камень – Тихий океан, а потом и в других бухтах) сладости жизни баловали Куропёлкина футбольным полем, пусть и вытоптанным, и влажными губами возбуждённых свежей травой юных необходимостей с их требовательными задами (хорошо, хоть ни одна не залетела, аккуратные выросли, впрочем, если бы хоть одна залетела, всё бы проще было…). Но особую отраду давали Куропёлкину занятия в гимнастическом кружке. В ту пору Куропёлкин обучался на пожарника, а при их училище имелся крытый спортивный зал. Гимнастические снаряды были, правда, стары, на них нередко калечились, но Куропёлкину и без брусьев, колец и коня была мила чистая акробатика, не хватало, пожалуй, батутной сетки. Вот бы уж он натешился, напрыгался, накувыркался и полетал бы! Но его отвезли на флот.
Все флотские – здоровяки. К этому обязывают брюки клёш и макароны. А Куропёлкин усердствовал и на гимнастических занятиях, добрался до кандидата в мастера по акробатике. И ему во флотские праздники поручали место «Нижнего» в Пирамидах (молодые о них слыхом не слыхали), он поддерживал – идиотом – легковесных, тех, кто стоял наверху и размахивал сигнальными флажками.
И что примечательно, имел возможность посещать библиотеки и продолжать культурно-просветительское плавание.
Но вот после дембиля в компаниях пожарных Куропёлкин заскучал.
Одно тут понятно: быстрая смена стихий. Вода и Огонь.
Хотя, по правде, смена эта и не вышла стремительно-быстрой. Куропёлкин позволил себе после дембиля неспешные хождения по земле с намерением испытать себя и увидеть дальние сути России.
А вернувшись в пожарные, он не только заскучал, но и захандрил.
2
Хандрил он и перебравшись из Котласа в Москву, с целью обретения здесь светлого, пусть и с пробками, житейского пути. Готов был водить по дорогам, украшенным неуравновешенными блондинками при штурвалах, хотя бы «Ниссан». При этом с дураками трудностей не вышло бы, дураки, они создают правила и приёмы движения, и в их автопробегах по Москве передвигаться одно удовольствие. Но ни у блондинок, ни у крашеных Куропёлкин не вызвал порыва подарить ему не то что бы «Ниссан», но и потрёпанный мопед. Участвовать в тушении торфяников, взбудораженных энергией инженера Классона в разгар революционных фантазий, ему надоело. Прежде всего надоели исполнители высочайших распоряжений, появлявшиеся со своими дилетантскими глупостями на день-на два (а потом ходившие героями Обороны Москвы от пожаров, почти что наполеоновских). И Куропёлкин ушёл в грузчики.
Мешки с цементом, шпалы, пропитанные гнусным креозотом, недолго натруждали мышцы крепыша Куропёлкина, потому как произошёл Счастливый случай.
То есть показалось вдруг, что он Счастливый.
3
Случай этот произошёл в банях, то ли Рижских, то ли Ржевских. Бани эти, именно то ли – (дипломатик-политес) Рижские (вокзал рядом), то ли Ржевские (вокзал прежде назывался Ржевским и служил Ржевско-Виндавской железной дороге), были мне, жителю одного из соседних коммунальных домов без горячей воды и гигиенических удобств, утешительно знакомы тридцать два года. На первом этаже со вторыми десятикопеечными разрядами они были грязны и вонючи, в войну и после неё служили санпропускником, и пацанам, залезавшим на сугробы в надежде увидеть женщин с их тайнами, попадались на глаза лишь тощие солдатские зады. На втором же этаже – Первый разряд, чистые простыни, пиво в разлив из рук татар-пространщиков, сущий Баден-Баден! – имелась довольно неплохая парная. Пропарившись, Куропёлкин опустился в глубины второго разряда и встал под холодный душ, промыл глаза и заметил, что возле его кабинки вертится некий любопытствующий гусь. Интереса к Куропёлкину (или к особенностям его тела) он не скрывал.
– Что тебе надо? – грубо сказал Куропёлкин.
– Мужик, – быстро заговорил любопытствующий. – Не подумай про меня дурного. Я агент по трудоустройству. Ты кем сейчас деньги добываешь?
– Грузчиком.
– И сколько в месяц?
– Хватает! – рассердился Куропёлкин.
– Ты не злись! – разулыбался агент. – Тысяч тридцать. Не больше. А я тебя могу определить на место за сто тысяч.
– Это куда же? – высокомерно спросил Куропёлкин.
– Сейчас же, после бани, могу и отвести. Такой, как ты, срочно надобен.
4
И повёл Куропёлкина к Борису Антоновичу Верчунову, хозяину культурного центра, бывшего также ночным клубом с серьёзно-таинственным названием «Прапорщики в грибных местах» вольно-гимнастического направления. С танцами, кручениями вокруг шеста и со страстно-призывными освобождениями от одежд.
5
Нельзя сказать, что артистическое развитие Куропёлкина проходило успешно.
Хотя находились и у него поклонницы, и обещанные агентом деньги он получал. Правда, пока не все.
Но кому неизвестны нравы духовно-ценностных серпентариев? Хотя бы из программ «Ты не поверишь!». Тем более разбавленных присутствием бывших и ныне избалованно-удачливых прапорщиков. Да и отслужившие балетные и цирковые, мазавшие руки магнезией, были хороши! Собственно против новичка Куропёлкина Эжена они ничего не имели, но поспешили утвердить (или возвысить) свою (и так будто бы очевидную) незаурядность и уж точно успокоить себя, определив сущность Куропёлкина «Дубина дубиной». Да и держался Куропёлкин особняком. Старался не входить в спорные состояния с ветеранами клуба. На их ехидства, а порой и злые шутки, имея в виду тончайших свойств натуры прапорщиков и бывших звёзд кордебалета, грубостями не отвечал, а лишь стеснительно-добродушно улыбался. И уж совершенно укрепил мнение коллег об ущербности личности Куропёлкина случай с успешным исполнителем чувствительных номеров (стало быть, и богатеем) Звягельским. Звягельский одолевал кроссворд. Уже вывел в клеточках «кисель», «голавль», «перекос», «скатка» и прочее, но его остановил вопрос: «Французский мыслитель эпохи Просвещения». Не только остановил, но и измучил. Довел до аллергического зуда кожи всего его прекрасного тела. И, похоже, вот-вот должен был произойти у него заворот кишок.
– Девять букв, в середине буква «ш»! – моля о соломинке, восклицал Звягельский.
Испуганное молчание было ему ответом.
Проходивший мимо Куропёлкин взглянул в кроссворд и произнёс небрежно:
– Ларошфуко.
Ларошфуко, бесспорно, удовлетворил составителей кроссворда, но имя, брошенное Куропёлкиным небрежно (а по сути – протест и вызов), для артистической составляющей клуба окончательно сделало его фигурой крезанутой и чуждой. Куропёлкина пытались даже подковыривать этим Ларошфуко, но прозвище не прилипло. То ли его не могли запомнить, то ли оно вызывало несомненный мистический страх.
6
Странно, но Эжен Куропёлкин не имел коммерческого успеха у милых клубно-ночных дам. То есть на него глядели. И всё. Странно, потому как фактурой своей Куропёлкин никому из артистов (танцоров, крутанов на шесте и др.) клуба не уступал. Ну, только если двум южанам и одному японцу, превосходство их и сам Куропёлкин признавал и завидовал им творческой белой завистью. Эти трое были в шерсти на груди и там, где зрительницам нравилось. Они словно были зашиты в шкуры хищных самцов и разумно позволяли дамам, в их с границами нравственности заведении, почёсывать им свои заросли. За это шерстяные вознаграждались бумажками иных валют (носили для них финансовые пояса на бёдрах), а иногда их приглашали и в гости. И по справедливости, а Куропёлкин и не роптал. Шерстяные и поручик Звягельский (такое присвоил Куропёлкин звание Звягельскому, хотя Звягельский ни в каких армиях не служил, а некогда блистал переплясами в хоре имени Пятницкого) были лицом клуба, истинными мачо. У самого же Куропёлкина на груди колесом ни волосинки, ни даже овсы не всходили. При этом Куропёлкин был одним из нескольких феноменов, которому позволялось (или от кого требовалось) доводить свой номер до решительного конца, то есть освобождать себя от всяческих тряпок и представать перед публикой в виде античного Дискобола. Фактура, оценённая агентом по трудоустройству в Ржевских банях, позволяла. Хозяин клуба Верчунов полагал, что жанр ночных видений при этом не нарушается, а перчинка, вот она, тут как тут.
Но ни бумажек (хотя они и бывали), ни поцелуев. А хотелось бы и того, и другого. Увы…
Может, сказались тут сплетни о Куропёлкине весело прикормленных коллег, нашёптывания ими изящным ушкам с пирсингами дури о якобы его изъянах или чуть ли не о болезнях, или сами дамы почувствовали его неуклюжесть в куртуазных общениях и определили его в «Дубину дубиной». Словом, – никаких приглашений в «Сопровождающие Кавалеры» или в ночные гости. Вершиной успеха был вызов «Мужчиной на час».
Уже тогда Куропёлкин жалел о том, что произнёс злосчастное «Ларошфуко».
И себя жалел.
А хозяин Верчунов объявил, что он ему невыгоден и пусть ищет новую работу.
7
Однако под зад коленом почему-то не гнал.
А какую работу и где её нынче искать?
Возвращаться в Котлас, Сольвычегодск или в Коряжму? Или даже в уродившую его Волокушку?
Известно, какими словами его бы встретили волокушские мальчишки, если они там ещё водятся:
«Грудь моряка, жопа старика!»
Или: «На побывку едет молодой моряк,
Грудь его в медалях, жопа в якорях!».
Но и медалей не было.
И как кормить отца-инвалида, мать и трёх мелких Куропёлкиных?
Лучше повеситься.
Однако не спешил мироед Верчунов…
А один из прапорщиков, неизбежно чуявший грибные места, с улыбкой закулисного интригана сообщил (подсказал) Куропёлкину, что на него щурится некая редкая, но известная в клубе дама глубоко-страстных лет, вот Верчунов и не спешит. При этом интриган подхихикнул.
А Куропёлкин и сам замечал (мельком), что на него, опуская очки к вздрагивающим ноздрям, а иногда и поднося к глазам бинокль, посматривает объёмная дама, будто бы откупившая столик у стены, при том её опекают два молодца в брендовых костюмах «от кого-то». С молодцами дама не общалась, они лишь вминались рядом в стену, а она попивала мелкими глотками коньяк. Однажды дама подняла рюмку, как будто имея в виду его, Куропёлкина, а он только что совершил соскок кувырком в три оборота с турника (специально ввели в зрелище из-за способностей Куропёлкина), сумев на лету, но и с изяществом сбросить с себя последнюю тряпку, и раскланивался теперь перед публикой в природном телесном виде, а она очевидно улыбнулась ему, вызвав в Куропёлкине всплеск слюнявой, несообразной его судьбе фантазии.
«Но она ведь старуха!» – талой водой облил свои фантазии Куропёлкин.
В клубе она была известна как Купчиха и мадам Звонкова. Купчихой её прозвали не только из-за схожести (в размахе и линиях обнажённых плечей, в частности) с кустодиевскими любительницами чаепитий из блюдечек, но и из-за особенностей нарядов. Обслуживал мадам Звонкову самый награждённо-важный и самый юркий модельер страны. Проявляя любезность, Звонкова называла своего стилиста и портного (сам он не шил, шили его мастера) «Шустриком» и соглашалась носить изыски его творческих капризов. Ходили слухи, что Шустрик, используя нанотехнологии, одарил Звонкову нижним бельём с подогревом, а оно вышло в цену обмундирования батальона мотопехоты. Но Купчихой Звонкова не была, то есть иногда ей приходилось бывать и купчихой… Однако интересоваться, как и в каких отраслях Звонкова заработала и зарабатывает свои миллиарды, было бы дурным тоном. Журнал «Форбс» знает, наверное. И достаточно.
Вечером, часа через два после якобы запечатлённой им улыбки Купчихи, невыгодный Куропёлкин был вызван в кабинет Верчунова. В кресле сидела мадам Звонкова, курила сигару.
– Вот-с, Нина Аркадьевна, – выгнулся перед Звонковой то ли приказчиком, то ли половым (полотенце бы ему на руку), – наш Евгений Куропёлкин собственной персоной.
– Спасибо. – Звонкова встала, подошла к Куропёлкину, прощупала его бицепсы, попросила показать зубы, зачем-то достала рулетку, измерила высоту лба, длину губ и ушей Куропёлкина, произнесла:
– Беру! Доставьте завтра.
И удалилась.
Странно, что не распорядилась:
– Заверните!
Возможно, не смотрела утопию с изобилиями из жизни кубанских казаков.
8
Поначалу Куропёлкин обрадовался. И даже заважничал. Но потом намёки и подколы коллег-артистов и обстоятельства доставки его в пейзажное хозяйство (поместье) Звонковой Куропёлкина встревожили. И даже обдали страхом. Хозяин клуба Верчунов Куропёлкина поздравлял, но в глазах его было ехидство сострадания. «А что же меня-то не спросили? – будто бы возмутился Куропёлкин. – Я что, содержант, что ли, теперь? Или крепостной?» «Ты передан госпоже Звонковой в аренду», – успокоил его Верчунов. «На правах свободного агента, на манер хоккея или футбола!» – вставил оказавшийся рядом Поручик Звягельский. Плясун, было известно, следил за спортивными новостями. «И сколько же вам заплачено за свободного агента?» – строго спросил Куропёлкин. «Коммерческая тайна!» – нахмурился Верчунов. «А мне что?» «Спроси у Звонковой!» – сказал Верчунов и гнусно рассмеялся. «Спрошу, – пообещал Куропёлкин. – А где мой-то расчётный гонорар за службу в Прапорщиках и в грибных местах?» «Спасибо, что напомнил. А то я бы… – вздохнул Верчунов. – Сейчас отыщем…» И была найдена в сейфе пачка денег в целлофановой упаковке. «Распишись!» Куропёлкин расписался и рассмотрел витринную бумажку.
– Это же не рубли! – вскричал он. – И не евро с долларами!
– Ну и что? – возрадовался Верчунов. – Это песо! Других денег у нас сейчас нет. И чем песо хуже рубля?
– А что я пошлю родичам в Волокушку? На что они будут кормиться? – всё ещё кричал Куропёлкин.
– Не хочешь песо, не бери! – рассердился Верчунов. – Тебя у Звонковой будут посыпать золотом. Надоест отсылать в Волокушку слитки.
Сверкая блеском стали, как подмечено в боевых песнях, Куропёлкин двинулся на мироеда Верчунова.
Но тут было доложено, что в клуб прибыл представитель госпожи Звонковой Трескучий-Морозов с поручением.
9
– Полчаса на сборы! – распорядился возвращавшийся к рублёвой жизни мироед и кровосос Верчунов.
Понятно, что полчаса на сборы превратились в час посошка. Диктатор Верчунов, перекормленный ценой, уплаченной Звонковой за аренду свободного артиста Куропёлкина, не имел сил препятствовать излияниям чувств творческого коллектива. Он понимал, что произойдёт завтра, и был готов сейчас же бежать на Соломоновы острова и там зарыться в песок до первого землетрясения. Но от Купчихи Звонковой и её сундуков со златом бежать было бесполезно.
Артисты же пили в помещении за сценой. Куропёлкина не поздравляли, и были скорее не весёлыми, а мрачными, будто бы сами себя пригласили на поминки коллеги. Тогда в присутствии Куропёлкина и было впервые произнесено слово «Люк». Балерун по прозвищу Стружкин (голова в белых бараньих завитках) похлопал Куропёлкина по плечу, сказал: «Ну, ты, Коряжма (а Куропёлкин рассказывал в клубе о Котласе и Коряжме), молодец, пошёл на такой подвиг! Прилично получат твои родичи! Что определено в контракте?» «Я не видел контракт и не подписывал его», – заявил Куропёлкин. «Ну и беги сейчас же, куда – неважно! – горячо воскликнул Стружкин. – Иначе завтра же поутру загромыхаешь в Люк!» При слове «Люк» все замолчали, потом, правда, очнулись и шарахнули по стакану. И тут языки, сами понимаете… И услышал Куропёлкин, что мадам Звонкова на манер Клеопатры или царицы Тамары выдерживает ночь, а поутру мужика, пусть даже самого успешного в сексуальных упражнениях, раскачивают за руки, за ноги – и бух! – в Дарьяльское ущелье. У Звонковой ущелья нет, но есть какой-то загадочный Люк. Баба вроде бы невзрачная, а усадила себя в троны Клеопатры и Тамары. Сколько отважных испытателей, отночевав с ней, сгинули поутру в Люке! «Бежать, бежать тебе надо!» – шёпотом настаивал Стружкин. «Нет! – гордо произнёс Куропёлкин. – Раз дал согласие, флот позорить не могу!»
– Куропёлкин! Срочно к директору!
Начались объятия. И поцелуи. Недруги и конкуренты, растроганные подвигом Куропёлкина, будто бы он своей жертвой отвёл от них опасность быть отправленными в Люк, мокрыми щеками одобряли бывшего Старшего матроса, уходившего с камнями на ногах под воду. В подполье душ своих при этом они, как ни странно, завидовали Куропёлкину – ведь именно его выделила из них, супермужиков, золотая бочка. Что ни говори – а удар по их самолюбиям. Да и получив наслаждения первой ночью, Куропёлкин, глядишь, и выкрутится, не угодит в Люк, а ещё и получит призовые. Хотя и вряд ли. И не достоин он наслаждений и призовых! Лететь ему именно в Люк! Сам привязал камни к ногам!
И поручик Звягельский перекрестил Куропёлкина.
– Куропёлкин! Долго ещё ждать!
10
Представитель Звонковой Трескучий, худой и верткий мужчина лет сорока пяти, был сердит. Не умеют следить за ходом времени! Богема! Пуси-муси! Трескучий считался дворецким, домоправителем Нины Аркадьевны Звонковой. Несмотря на худобу и вёрткость, он производил впечатление лица властного и значительного и будто бы наделённого – по серьёзным причинам – государственными полномочиями. При некоторых движениях и проходах его ощущались выправка особого рода и вынужденные (а может быть, и проведённые в удовольствии) занятия строевой подготовкой. Фамилия Трескучий (иные полагали, что это прозвище) вызывала разнообразные толкования, не всегда для Трескучего выгодные, а то даже и обидные. Видимо, поэтому при последнем приобретении народом паспортов нового либерального (освобождённой России) образца Трескучий постарался в документах преобразовать себя в Трескучего-Морозова, что придало более определённый смысл его пребыванию на Земле, а главное – на службе. К тому же в Трескучем-Морозове было нечто боярское или княжеское (Скопин-Шуйский, Невзор-Тужила, Василий Тёмный и др.), нынче уважаемое. Впрочем, о том, что он ещё и Морозов, знали немногие.
– Время терять не будем! – сурово заявил Трескучий. – Ты, Куропёлкин, контракт подписал?
– Нет, – сказал Куропёлкин.
– Это как же? – удивился Трескучий и взглянул на Верчунова.
Верчунов лишь развёл руками.
– Так! Садись! – распорядился Трескучий. – И подписывай! Вот бумаги! Ты читать-то умеешь?
– Умею! – буркнул Куропёлкин.
Перед ним лежали бумаги вполне государственно-казённого вида. Нина Аркадьевна Звонкова именовалась в них Работодательницей, а он, Куропёлкин, – подсобным рабочим.
– Какой я подсобный рабочий! – возмутился Куропёлкин. – Я – артист!
– Артист! Артист! – успокоил его Трескучий. – Все твои способности, добродетели и изъяны, как из библиотечных ям, так и физические, нами изучены и взвешены, однако в нашем штатном расписании нет должности артиста. Но взгляни на сумму.
Куропёлкин взглянул. Взглянул и Верчунов. И ошарашенный, осел на пол.
– Опять не в рублях! – возмутился Куропёлкин.
– И чем же евро с нолями хуже твоих рублей? – язвительно произнёс Трескучий.
– Тем хотя бы тем, что в Волокушке нет обменного пункта.
