скачать книгу бесплатно
Как я был поэтом. Повесть
Николай Орлов
В небольшой повести автор вспоминает свои ранние студенческие годы. Текст содержит много старых и несколько новых стихотворений.
Как я был поэтом
Повесть
Николай Орлов
Иллюстратор Алла Дейнеховская
© Николай Орлов, 2023
© Алла Дейнеховская, иллюстрации, 2023
ISBN 978-5-0060-3586-7
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
автор иллюстрации: Алла Дейнеховская
Крепость из пластилина
Учился я на факультете
Математических наук
В столичном Университете
Трагедий и Душевных Мук.
Мне не нравилось учиться в университете. Там было слишком много сложной высшей математики и только один по-настоящему сильный преподаватель – академик Ильин. Когда на втором курсе он читал нам «математический анализ», я не пропустил ни одной его лекции.
До второго курса нам ещё нужно было дожить. «Вы не студенты, а всего только первокурсники», – мотивировали нас проводившие занятия доценты и аспиранты. Мы всё терпели: мы верили, что после первой сессии положение изменится к лучшему; большинство из нас подстёгивала боязнь пустоты и армии.
«Не зазнавайтесь, через год треть из вас будет отсеена и отчислена», – таким был главный лозунг, девиз той осени.
Конечно, я был не слишком усердным учеником, между мной и наукой «царило» равнодушие, – но и большинство учителей тоже не производили на меня впечатление людей, священно преданных науке. Наверняка я был неправ, но так уж было…
Главенствовала позиция: первые пару лет надо потерпеть, одолеть фундаментальную математическую базу – а дальше начнётся «лафа», мы подрастём и станем программистами, аналитиками, кибернетиками – кто кем захочет. Я не успевал до конца понять про «себя и математику», но программирование, аналитику и кибернетику… всё это я возненавидел в точности сразу.
Среди учебных предметов мне тогда более-менее нравились немецкий язык и физкультура, и они у меня неплохо получались, – однако, почувствовав первые в них успехи, я и там… быстро начал «халтурить»… Учительницы (типично красноволосая в клетчатом костюме немка и олимпийская эксчемпионка в костюме «СССР» физручка) старались подгонять нас, расслабленность и лень никак не приветствуя… я тем безнадёжнее расслаблялся и ленился.
Первые дни того учебного года, помню, выдались интересными: были парад физкультурников (мы завидовали выступающим на публику артистам – гимнастам, боксёрам, борцам – студентам «универа»), настоящий минифутбольный турнир (наша спонтанно собранная недружная команда легко выиграла 5:2 у вялых «почвоведов» и проиграла с треском 0:3 старшим братьям с «мехмата»), пасмурный осенний день практики на овощебазе (кто хотел подрабатывал, перетаскивая огромные мешки, а остальные попросту лакомились морковкой и яблоками, обменивались весёлыми историями из жизни).
Мой товарищ Володя Лукин привёл меня в секцию вольной борьбы, но мне не понравилось там до головокружения кувыркаться.
В тёплом сентябре я ещё «держался на плаву» благодаря вездесущей физкультуре (в основном это был дворовый футбол, хотя и не только дворовый), олимпийским играм в Азии (весь мир следил за ними по телевизору) и любопытству к атрибутам и деталям нового: солидная корочка студенческого билета, блестящий ламинированный пропуск, сам многоэтажный монументально-величественный «универ» с его милыми буфетами и столовыми, а также бородатые колоритные мои однокурсники (из тех, что не мы – «тинейджеры») выпускники рабфака.
Режим дня у меня временно был такой: подъём в 5 часов утра, уроки и гимнастика, в 7 часов – утренняя пробежка с моим другом Серёгой Кошеверовым, которую он как нормальный живой человек стал просыпать где-то к середине месяца. Я тоже вскоре стал просыпать – и мне пришлось перестать делать уроки. С 9 до 15 я был на учёбе, после возвращения с которой до темноты играл в футбол в соседнем дворе (в чём было хоть немного счастья).
В скором октябре темнеть стало рано, счастья осталось почти «ноль», и я раскис и загрустил.
«Ты большой молодец, что поступил в такой хороший вуз; просто держись там бодрее, и всё у тебя будет замечательно», – наставлял меня Сергей В. из дома напротив, недавно вернувшийся из армии. Он был спортивный болельщик, и за меня он тоже теперь «болел» как за надежду всего двора. С Сергеем у нас часто по утрам совпадал путь до метро; он ругал перестройку, хвалил времена Брежнева, и мы вместе с ним болели за футбольное и хоккейное московское «Динамо».
Я соглашался, что при Брежневе было очень много хорошего, «но ведь жизнь не стоит на месте, и потому нужна перестройка»… Сергей только покачивал головой и даже не улыбался.
В университете у меня в короткий срок появилось много новых друзей, хотя сама тамошняя среда мне не особо нравилась – всё это было не моё (слишком мало физкультуры и немецкого… и монотонная неувлекательная отталкивающая математика…)
Как-то в ближайшей к нашему корпусу 14й столовой огненно-рыжий, похожий на льва, царственный Дима Романов (яркий однокурсник, который несмотря на цвет волос учил английский, а не немецкий язык), спрашивал меня, не о политике ли я размышляю. «Знай, что я никогда не стану выступать против какого-либо действующего правительства какой-либо страны», – стал предупреждать он меня на всякий случай. Я объяснил ему, что политику не люблю, хотя анекдоты про неё могу послушать… а он любил прилично рассказывать анекдоты… я слушал и смеялся, но тот смех мой был невесёлый.
Романов Дима с львиной гривой
Был математик и поэт,
Всегда блистательно-шутливый,
Последовательный эстет.
Но вот внезапно похолодало и выпал первый снег. О серьёзных возможностях магического влияния на людей первого снега я тогда не догадывался, и мне пришлось худо. За чашкой кофе со стаканом «кровавого» томатного сока мой очередной новый приятель Пащенко Олег объяснил мне, что я наверняка поэт, раз ненавижу всё вокруг и знаю так много наизусть из символиста Сологуба.
С упомянутым Сологубом я познакомился за год до этого на школьном уроке литературы. Почему я выбрал для знакомства его, а не Анненского, Блока или Цветаеву – удивлялись тогда даже восторженная учительница литературы из параллельного «Б» класса и их, «бэшек», лучший ученик Володя Лукин (уже упомянутый мой товарищ и вольный борец – в те годы ярый поклонник кубофутуриста Маяковского).
Тогда «школьное» моё увлечение декадентской поэзией продлилось недолго – около недели… я сочинил стихотворение «Огонёк» про бессмысленность жизни, Володя Лукин высмеял рифму «бог – огонёк»; а друзья, футбол и двор вернули меня – школьника к привычному счастливому мироощущению.
Всё же приведу то «предмодерн» – стихотворение.
На дорогу эту
Тебя бросил бог.
Пред тобою где-то
Светит огонёк.
Светит днём и ночью
На твоём пути.
Ты идёшь и хочешь
До него дойти.
Этот свет достигнуть —
Вся твоя судьба.
Жребий жизни кинут —
Вечная ходьба.
От судьбы в подарок
Дьявольская боль,
И горит – неярок —
Медленный огонь.
Для чего он светит,
Не понять тебе,
Но нет сил не верить
Ветреной судьбе…
И зачем неясно
Ты идёшь, ходок —
Всё равно погаснет
Жизни огонёк,
Всё равно не станет
Твоего пути,
И тебе, мой странник,
Незачем идти.
Это был стишок из последнего школьного года, а новой осенью – «студенческой» – всё оказалось сложнее. Денис Першин, вероятно, лучший мой товарищ с первого курса, стоял как и я – осень, зиму и весну – весь учебный год – «на вылет». Он ко всему происходящему относился спокойнее и не боялся попасть в ВС или в ВМФ, когда в итоге вылетит с этой учёбы. Чем он мог мне помочь, хоть чем-то отвлечь меня от моей депрессии, – так это игрой в шахматы, в шашки и в «точки».
В шашки побеждал он, в шахматы я.
Я посвятил ему куплет:
Денис
Першин!
Женись
на миллионерше!
По «точкам» мы с ним играли «матч на первенство мира» из 24 партий. Одна партия могла длиться долго – до нескольких недель – мы не спешили делать ходы, комфортно думали над ними часами; и скучнейшие лекции проходили незаметно, грусть отступала. При счёте 5:5 не сдавший летней сессии Дениска ушёл в армию. Контакт с ним с тех пор поддерживал Дима Романов – душа и стержень нашего потока, курса, всего факультета.
«Все поэты немного сумасшедшие», – так утверждал Олег Пащенко, поэт, прозаик и художник. Про себя он любил говорить примерно так:
У Олега
у Пащенко
Три побега
из Кащенко.
Олег тогда был очень талантливый, но ещё более мрачный и зловещий.
У Олега Пащенко были друзья-старшекурсники – авангардные художники и «рок-музыканты». Я совсем не умел рисовать, терпеть не мог «рок-музыку» и «попсу», а в знак протеста слушал «Ласковый май». Но любых старше первого курса студентов я уважал, смотрел на них во все глаза и слушал их с открытым ртом.
В особенности я уважал и любил Диму Гуськова – очень милого, спокойного, скромного и доброго человека… художника и поэта. Дима Гуськов и Олег Пащенко родились в декабре с разницей в один год и один день.
От Сологуба (боявшегося декабрей и пугавшего декабрём) я старался перенять высокую стихослагательную технику, и это было сложно; зато я легче лёгкого усвоил для себя его убийственное мировоззрение, совсем не подходящее 16—17летнему юноше. От «попсы» и «рока» меня тошнило, от Сологуба я погибал; а от «Ласкового мая» грустил – благодаря этой грусти я в итоге выжил.
Каждое утро я слушал по радио новости спорта, погоды, а также популярную музыку. Эта музыка была просто безобразна, поэты-песенники оказывались куда слабее символистов! Так я думал тогда и не знал, что в 1960—70х годах ситуация была иной: песенники писали прекрасные тексты песен, и я ведь помнил впечатления из своего ещё недавнего детства о таких чудных песнях, но не очень-то своей доброй памяти доверял!
Нынче (20, и ещё 10, и ещё много лет спустя) я стал забывать про Серёгу Кошеверова, а ведь это мой друг и одноклассник; однажды он убегал от нас на пару лет в спецшколу. В этой повести мы с ним однокурсники, он больше моего водит компанию с Олегом Пащенко и Димой Гуськовым. Ничего, ничего… скоро уже я сбегу от них!
Я завёл себе щенка дога, он прилично «гадил», и пришлось написать про него так:
Моя собака в квартире
Какает.
Живу как в сортире,
Зато с собакою.
Дедушка Боря приехал к нам в гости и оценил это как «подражание классику».
В том октябре-ноябре я придумывал примерно вот такие стихотворения:
***
Ты родился на свет,
То есть вышел из вечной Вселенной
На одну из планет,
На холодную, нищую Землю.
С самых первых часов,
Как твое путешествие длится,
Не поймешь, для чего
Был ты вынужден здесь очутиться.
Проклинаешь злой рок,
Что так мучает бедную душу.
Ты совсем одинок
И не знаешь, чего тебе нужно.
Плюнь. Все это пройдёт,
Ты покинешь проклятую Землю
И продолжишь полёт
По бескрайним просторам Вселенной.
(Этот текст я вложил в письмо дальней-предальней родственнице в далёкую-предалёкую Америку; этой «культовой» тётке-бабушке было под 80 лет – и в моём понимании уж она-то должна была воспринять «культуру символизма»! )
Получается, я вовсю размышлял о «смысле жизни», и порою отрицал его полностью. Входил в мой «репертуар» и жанр частушек на те же «упаднические» темы:
На горе стоит «морковка»
Со звездой как у Кремля,
На звезде висит верёвка,
А на ней болтаюсь я…
Это про ГЗ МГУ, уж не помню кто сравнил его шпиль с «морковкой».
«Зачем ты подражаешь мрачным декадентам? Бессмысленна не жизнь, бессмысленны эти дураки. Ведь были в том же начале века и хорошие поэты, настоящие, всенародные! – „монарх“ Дима Романов хотел перенастроить меня на весёлый лад, – Такие как Сергей Есенин, Владимир Маяковский…» Мы с Денисом Першиным удивлённо переглянулись, и Дима Романов понял, что его «позитивный» пример для нас – скептиков неудачнен.
Сам Дима читал «Приключения Шерлока Холмса» на английском языке (чего мы с Денисом Першиным тогда не умели, «оптимистично» со средним успехом изучая – повторюсь – язык немецкий).
19 декабря я сидел на лекции по линейной алгебре доцента Панфёрова. Это был мой любимый день в году, и я сочинил 2 стишка:
***
Темнота. Вдруг на рельсы упал
Луч сверхмощного зверя-прожектора,
Обнажив на дорожке из шпал
Труп несчастного, пьяного лектора.
