скачать книгу бесплатно
– Он не болтлив, – поднявшись в знак окончания беседы, заверил Василий Дмитриевич.
Все поклонились и чинно по очереди выплыли из горницы, а князю опять вспомнилась дочь Витовта Софья. Никого особенно не любя и не вполне осознавая того, ему хотелось быть любимым ею.
Получив согласие князя, бояре, не откладывая, борзо взялись за задуманное. На Волгу снарядили Илью Ивановича – якобы на свадьбу сына боярыни Албычевой, его кумы. Перед отъездом он получил от княжеского казначея Ивана Федоровича, сына Федора Андреевича Кошки, ларец с серебром.
В Нижнем он пустил эти деньги в ход, размягчая сердца и склоняя приближенных Бориса Константиновича не то чтобы к измене ему, а к дружбе с Москвой, что было в сущности почти одно и то же. С теми, кто попроще, ограничивался беседой и обещаниями милостей. Верили – в хорошее легко верится. Когда свадьбу отгуляли, Илья Иванович Квашня прикинулся хворым, дабы, не вызывая подозрений, задержаться еще.
Будучи по матери внуком Дмитрия Константиновича Нижегородского, московский князь многим представлялся близким родственником их правителей, а значит, имел некоторые права на престол. Этому способствовало и то, что город лишь без малого пятьдесят лет находился под властью суздальских князей, а до того входил в великое Владимирское княжество. Таким образом, получалось, что Москва не завоевывала Нижний, а по-семейному возвращала себе.
В результате пребывания на Волге Квашни часть тамошнего боярского сословия предпочла более сильного и молодого Владимирского князя Борису Константиновичу, а купцы соблазнились обещанием мира с татарами, мордвой и черемисами, рассчитывая с помощью Москвы еще более обезопасить торговлю по Волге. При этом из игры устранялись собственные князья, грызущиеся меж собой, бесконечные склоки которых мешали коммерции.
Особо беспокоил Илью Ивановича старший боярин нижегородского князя Василий Румянец, имевший большое влияние на своего государя. Говорить с ним он долго не решался, но перед отъездом все же напросился на обед.
Никого из посторонних при этом не было, если не считать слуг, подававших блюда и подливавших напитки. Хмель постепенно менял собеседников, превращая их из осторожных и рассудительных людей в хвастливых говорунов.
– Ах, какой ты крепкий мед делаешь! – заметил гость, чувствуя опьянение.
На что хозяин, приняв то за похвалу, самодовольно ответил:
– Слабый мед варить – только время по пустому терять…
Осушив по нескольку кубков забористого напитка, Илья Иванович как бы ненароком предложил Румянцу покровительство и дружбу своего князя Василия Дмитриевича. Что это значило, оба поняли без лишних слов. На удивление легко, почти не раздумывая, нижегородский сановник согласился, хотя знал, что этим предает своего государя; но не он первый, не он последний.
– Рад твоему ответу всей душой, но интересно, чем же тебе насолил так твой благодетель? – заподозрив неладное, полюбопытствовал москвич.
– Когда-то я не осмеливался не то что поступать, но и думать против его воли, но с годами расхотелось пресмыкаться, опостылело все…
– Э, братец, мало ли что приходится терпеть от князей… Они на то и помазанники Божьи.
– По мне, так большая часть из них – скоты! – возразил Василий Румянец, скрипнув зубами.
– Это уж слишком. Не ерепенься, себе дороже… – заметил москвич и решил посоветовать Василию Дмитриевичу не приближать впоследствии к себе сумасброда.
– Может, ты и прав, – опомнившись, согласился Румянец, уловив настороженный взгляд гостя и поняв, что сказанул лишку.
К этому вопросу более не возвращались, слишком скользкая тема, так можно неизвестно до чего договориться. Да и какая в сущности разница, за что Румянец недолюбливает своего князя? Главное, что готов переметнуться на сторону Москвы. Воистину люди подобны облакам, которые ветер носит с места на место.
Хозяин подал знак. Виночерпий снова наполнил кубки, и слуги переменили блюда. Ожидая, когда уберут объедки, бояре тряхнули головами и по русскому обычаю затянули застольную:
Не вода с реки нахлынула —
Басурмане то понаехали.
И меня, молоду, в полон берут,
Ой ты, батюшка, выкупай меня!
Не жалей за меня серебра, полотна…
После трапезы обсудили предварительную цену предательства, и Румянец остался доволен, но его услуги того стоили.
12
Узнав о том, что Владимирский престол занял Василий Дмитриевич, Ягайло обеспокоился, хотя это было нетрудно предвидеть. Со сменой правителя порой менялась и внешняя политика государства, враги становились друзьями, а союзники – недругами. Дмитрий Иванович последние годы присмирел и стал предсказуем, а чего ожидать от его сыночка – никто не ведал. Тогда король отрядил в Москву коморника Прокшу под личиной приказчика некоего смоленского купца Строжина якобы для закупки зерна. Тогда в Польше и Литве в самом деле случился неурожай и жито поднялось в цене.
Коморнику с его людьми надлежало устроиться в Москве и снять там лавку, ибо сколько придется прозябать на чужбине неизвестно. О сдаче жилья обычно справлялись в корчмах или на торгу, потому Прокша направился в Заречье[39 - Ныне Замоскворечье.], где находилось одно из старейших питейных заведений. Для этого ему со своими людьми пришлось перебраться через Москву-реку, на которой обычно зимой устраивали торг.
Горы свиных, говяжьих и бараньих туш, связки белой и красной рыбы, разной птицы, кадки с квашеной капустой, солеными груздями и со всем прочим, что родит русская земля, лежали на скованной морозом реке. Проходящих мимо продавцы хватали за полы одежды и тащили к своим прилавкам. Тех, кто пытался улизнуть, ругали непотребными словами, а случалось и поколачивали. Эту манеру москвичи переняли от горячих греков, которые часто поступали подобным образом. Впрочем, давно известно, что худое усваивается быстрее хорошего.
В центре торга шла молодецкая потеха: сходились стенка на стенку, матерясь, смеясь и кровавя друг друга почем зря. Некоторые прятали в рукавицы камни или железные бруски, что не дозволялось по правилам кулачного боя, но делалось повсеместно. Утяжеленный кулак мог искалечить, даже убить противника, проломив ему висок. Вокруг этой молодецкой забавы теснились ротозеи, криками подбадривавшие знакомых.
Когда Прокша со своими людьми, миновав торг, добрались до корчмы, их встречал великий бражник поп-расстрига Аникий, наставляя так:
– Не напивайтесь слишком, дети мои. Не грешите безмерно! Лучше мне плесните Христа ради, и я согрешу вместо вас…
Аникия никто никогда не видел трезвым, как и тот не встречал трезвых, покидавших корчму. Проводив посетителей питейного заведения мутным равнодушным взглядом, он забывал о них, прежде чем те переступали порог корчмы, и погружался в дрему.
Заведение в Замоскворечье возникло давным-давно и переходило от отца к сыну, принося прибыль даже большую, чем торговля с Востоком или итальянскими колониями Причерноморья. А сколько православных душ сгубило здешнее хмельное пойло – и не счесть… Пока посетитель платил, ему улыбались и наливали до краев, но стоило потоку монет иссякнуть, как его выталкивали в шею или предлагали отдать кафтан, тулуп либо порты в уплату за кружку браги. Железное правило корчмы гласило: в долг не наливать даже родному отцу.
Заведение состояло из трех низких изб, баньки, конюшни, поварни для стряпни похлебок, каш и пирогов, амбара и сарая. Все это огораживал крепкий бревенчатый забор.
Устроившись за столом, «приказчик из Смоленска» поманил к себе шустрого разбитного паренька, сына хозяина корчмы, и велел:
– Налей-ка нам похлебки понаваристей да принеси пирогов с рыбьей требухой!
– За вкус не ручаюсь, но горяченько будет, – пообещал тот и юркнул в поварню.
Вскоре перед посетителями поставили посудинку с крупной, как горох, солью, а потом и все остальное.
Пищу тогда готовили пресной, и каждый подсаливал ее по вкусу. Через некоторое время на столе появился глиняный горшок с варевом и блюдо с пирогами из щучьих молок. Вытащив из-за голенищ липовые ложки, принялись по очереди зачерпывать сперва жижу, а потом и густыш с разваренной крупой.
Насытившись, Прокша поинтересовался, у кого можно остановиться торговому человеку на некоторое время. Порекомендовали старика, обитавшего у Богоявленского монастыря.
– Сволочь, конечно, но дом блюдет, крышу исправно латает. Однако за постой сдерет, не сомневайся, – заметил корчмарь, подмигивая посетителю.
Коморник со своими людьми добрался до указанного дома уже в сумерках. Хозяин встретил незнакомцев с тупым старческим озлоблением, держа топор наготове. Кто таков, зачем пожаловал? Жизнь с годами делает людей злее, чем они были прежде. Сама по себе старость не беда, дряхлость, беспомощность и бессмысленность существования – вот что истинное несчастье.
Посетитель невозмутимо поклонился в пояс – пожилые люди любят уважение – и заговорил. Услышав, что тот готов платить за постой и неплохо, хозяин сменил гнев на милость. Разулыбавшись беззубым ртом, показал светелку, в которой стояли две лавки, кособокий стол и растрескавшийся сундук.
– Это меня устроит, – кивнул Прокша, развязал кошель и заплатил задаток.
– Лучшего места не найдете! – заверил обрадованный старик, перебирая узловатыми пальцами монетки.
– И искать не надо, – зашамкала за его спиной хозяйка и добавила не к месту: – Под солнцем везде хорошо, это в земле холодненько, наверно…
Устроившись в Москве, Прокша стал размышлять о своем знакомце Шишке. Мысль его работала скачками, но стремительно, в одном и том же направлении. «Можно ли положиться на него? Раз он уже обманул меня в Луцке, взяв деньги и сбежав с ними. Как бы мне головой за новую встречу с ним не поплатиться… – спрашивал себя коморник и однозначно ответить на это не мог, но более опереться было не на кого; задействовать княжеского рынду представлялось наиболее перспективным делом. – Начну с него, а там посмотрим… Чай, и я не лыком шит…»
Будучи хитрым и ловким человеком, опытным в таких делах, Прокша обладал способностью легко сходиться с людьми. Прежде всего, по его мнению, каждому надлежало дать выговориться, после чего собеседник размякал, а дальше уж делай с ним, что хочешь.
Не найдя в Москве Шишку, Прокша свел знакомство с горбатым княжеским конюхом, которого звали Бориской. От него он проведал о том, что рында, ночевавший прежде у двери опочивальни Василия Дмитриевича, в начале зимы укатил за Софьей Витовтовной. Однако!
Каждый династический брак имел свою подоплеку. Породнение Василия с Витовтом не сулило Ягайло ничего хорошего. Прикупив пять возов пшеницы, Прокша отправил с ними своего человека в Краков с известием о готовящейся женитьбе великого князя, а сам остался в Москве в ожидании дальнейших указаний. Может, свадьба еще сорвется – в жизни чего только не случается, а потому загадывать ничего нельзя…
Чтобы находиться в курсе новостей московского двора, коморник подумывал было завести знакомство с одним из помощников княжеского казначея, ибо располагая сведениями о финансовых операциях московского государя, нетрудно догадаться о его намерениях.
13
В один из солнечных апрельских деньков, когда снег уже сошел с улиц и воздух, напоенный сладостными ароматами оттаявшей земли, пьянил, Шишка, прогуливаясь по Мариенбургу, в городской толчее ненароком задел некую горожанку. А может, она его случайно – теперь уж этого не разобрать. Женщина подняла такой крик, что не приведи Господи! Откуда ни возьмись явились стражники с алебардами. Когда надо, их не дозовешься, а тут как из-под земли выросли.
– Чего орешь, дура? – бесцеремонно спросил старший из блюстителей порядка.
Горожанка заявила, что у нее украли кошель, указав при этом на Шишку как на вора. От такой наглости тот даже потерял дар речи. Полоумных во все времена хватает, и к ним давно притерпелись, но такое вздорное обвинение его озадачило.
– Ладно, там разберутся, – заверил старший патруля молодому человеку.
Рынду подхватили под руки и повлекли к воротам Среднего замка, хотя за подъемный мост редко кого из горожан пускали. В Предзамье имелся свой суд для купцов и простолюдинов, тем не менее ему оказали честь…
Обескураженный Шишка оказался во внутреннем дворе. Затем его протащили по каким-то темным коридорам и втолкнули в одну из дверей. Помещение очень смахивало на каземат, горели две свечи в простом медном подсвечнике. Там коротал время секретарь Ордена по уголовному праву капеллан Фридрих. Кроме всего прочего он являлся доверенным лицом великого магистра по политическому сыску.
Жизнь членов Ордена – рыцарей, полубратьев и капелланов – нелегка, хотя купцы Данцига считали их самодовольными бездельниками. Такие, конечно, тоже имелись, но где их нет! Согласно уставу Тевтонского братства несколько раз за ночь его членов поднимали на молитву, не считая дневных месс, которые следовали одна за другой. Постоянные упражнения в ратном мастерстве для рыцарей и богоугодные дела для капелланов являлись непреложным законом духовно-рыцарского сообщества. Не участвовать в походе на язычников позволялось лишь старикам и инвалидам, доживавшим свой век в госпиталях, где за ними ухаживали священники. Остальным предоставлялось на выбор: победить или умереть.
Как и все члены ордена Пресвятой Девы Марии, брат Фридрих днем частенько подремывал – сказывался постоянный недосып. Дабы не уснуть, он время от времени щекотал себя в ухе вороньим пером, но это не слишком помогало. Бледное лицо капеллана выглядело суровым и бесстрастным. При звуке отворяющейся двери брат Фридрих мгновенно стряхнул и спросил:
– Кто такие? Что надо?
– Анна, вдова булочника с Предзамья, обвинила на улице Горшечников одного из прохожих в том, что тот вытащил у нее кошель. Подозреваемый с потерпевшей доставлены сюда, – невозмутимо доложил стражник.
– Вот и славненько, а то мне уже стало мерещиться, что люди переродились и перестали зариться на чужое добро, но это противоречит их натуре, – заметил капеллан, потирая руки.
Его улыбка – или гримаса – при иных обстоятельствах могла показаться симпатичной, но Шишке она не понравилась.
– Введите пострадавшую и обыщите подозреваемого.
Только теперь молодой человек рассмотрел полоумную, обвинившую его в воровстве. Выглядела она лет на тридцать или около того. Густые волосы выбивались из-под чепца, обрамляя лицо, а тонкие губы кривила ехидная усмешка. Не заметил Шишка в ней и признаков сумасшествия. Как ни странно, ее глаза были чисты и вполне осмысленны.
У него сняли с пояса калиту и, развязав ее, высыпали содержимое на стол. Секретарь лениво пересчитал монеты, а потом на маленьких черных весах, которыми пользовались ювелиры, менялы и аптекари, взвесил серебро и медь. Золото тогда в Европе почти не ходило. Одна из серебряных марок показалась брату Фридриху подозрительной, и он отложил ее в сторону, а вес остальных записал.
– Мое! Христом Богом клянусь! – вскричала женщина, и в ее глазах сверкнул бесовский огонек задора.
– Окстись! Да на тебе креста нет?! – в ответ на такое заявление вскричал рында.
– На, смотри! – крикнула женщина и в запале так рванула платье, что оловянные пуговички, словно горошинки, посыпались на каменные плиты пола.
Действительно, на Анне висел простой медный крест на цепочке, но Шишка, как завороженный, уставился на ее молочно-белые с голубоватыми прожилками груди. Воистину правы церковники, называвшие женщин сосудом греха и источником вожделения.
Меж тем женщина, присев на корточки, принялась собирать раскатившиеся по полу пуговицы. Как-никак, они что-то стоили.
– Скажи-ка тогда, сколько в твоей калите денег? – пытаясь уличить ее во лжи, спросил Шишка.
– Какая порядочная женка знает, сколько у нее в кошеле! Слава Богу, я ни жидовка, а честная христианка!
Шишка окинул ее недобрым взглядом и подумал: «Нет, все же она не в себе, хотя прикидывается нормальной, или я спятил!»
Несмотря на перебранку между потерпевшей и обвиняемым, брат Фридрих скрупулезно занес слова женщины на бумагу. Всем принадлежавшим к Тевтонскому братству не рекомендовалось смотреть на женщин, а уж на полуобнаженных и подавно. Тем не менее капеллан непроизвольно поднял тяжелый взгляд на Анну. Как и Шишка, он задержал взгляд на ее груди, мужское естество в нем заволновалось, но он пересилил себя, поморщился и велел:
– Застегнись, бесстыжая, и ступай прочь.
Запахнула ворот платья и спросила:
– А кошель?
– После, после… – махнул рукой капеллан и тяжелым взглядом уставился на нее.
Все поняв, женщина юркнула в дверь серой мышью. Капеллан вздохнул и велел стражнику звать палача, а потом добавил, обращаясь к Шишке:
– Посмотрим, как ты сейчас запоешь…
Вошел заплечных дел мастер в красной рубахе, поверх которой был надет рыжий кожаный передник из свиной кожи. У Шишки сами собой застучали зубы. Тот меж тем, не обращая на него внимания, принялся извлекать из сумы инструмент и аккуратно, с немецкой педантичностью раскладывать его на тряпице. Чего там только не имелось: какие-то щипцы, зажимы, ножички, струбцины и прочие непонятные, но зловещие приспособления. На некоторых орудиях пыток виднелись бурые следы крови. К чему их смывать, коли вскоре вновь замараются?
– За воровство знаешь что полагается? – подойдя к молодому человеку, полюбопытствовал капеллан.
Зрачки у Шишки интуитивно расширились. Пытаясь овладеть собой, тот начал заверять брата Фридриха:
– Я ничего не крал! Оговорила меня ваша чертовка. Клянусь в том Пресвятой Богородицей. К тому же я из московского посольства…
– Будь ты хоть из ада или из рая, меня сие не касается. Наказание за подобные преступления одно для всех. Коли бы передо мной сидел даже архангел Гавриил, я велел бы его пытать. Перед законом все равны, а узнав обо всем, послы от тебя неминуемо отрекутся. Не сомневайся. Или не веришь?
Молодой человек сглотнул слюну и кивнул. Наконец брат Фридрих сменил гнев на милость:
– Коли желаешь все замять, то по крайней мере послужи Ордену и ответь, зачем тебя прислали сюда.
– За невестой нашего государя Софьей Витовтовной…
– За ней бояре прибыли, а ты даже не указан в числе членов посольства. Зачем же ты здесь?
– Дабы навести справки о девичьей чести княжны, а то люди всякое о литовках болтают. Говорят, чуть ли не под каждого ложатся, – сознался Шишка.
– Это, может, и так, но репутация Софьи в любом случае должна остаться безупречной, – ухмыльнулся брат Фридрих и неожиданно спросил: – Видел повешенных у моста через Ногат?
Там на каменной виселице и в самом деле болтались четверо с вывалившимися изо рта лиловыми языками, но рында на то ничего не ответил.
– Хочешь присоединиться к ним? – опять спросил капеллан.
Шишка внутренне содрогнулся и покачал головой.
– Вот и славно. Подпиши обязательство служить Ордену, после чего ступай на все четыре стороны. Я тебя найду перед отъездом и сообщу о прочем…
Брат Фридрих достал из ларца заранее заготовленный лист, писанный по-славянски, и пододвинул к Шишке чернильницу. Молодой человек принялся разбирать буквицы, беззвучно шевеля губами, а потом вздохнул и начертал: «Раб Божий Шишка».
Покинув Средний замок, Шишка остановился за рвом и тряхнул кудрями, словно хотел отогнать наваждение. Но не получилось. Перекрестился и обернулся – не следят ли за ним, хотя какое это теперь имело значение…
В гостинице «Кабаний окорок», проклиная весь белый свет и не замечая ни яркого весеннего солнца, ни радостного щебета пичуг за окном, рында рассказал обо всем своему приятелю Симеону.
