banner banner banner
Баржа Т-36. Пятьдесят дней смертельного дрейфа
Баржа Т-36. Пятьдесят дней смертельного дрейфа
Оценить:
Рейтинг: 0

Полная версия:

Баржа Т-36. Пятьдесят дней смертельного дрейфа

скачать книгу бесплатно


К тягостным пробуждениям, исполненным тоской у горла и спазмами в желудках, парни начинали привыкать. Качка становилась обыденным явлением. Иногда валяло больше, иногда меньше. Люди стонали, шевелились, открывали мутные глаза, обведенные темными кругами. Две свечи в алюминиевых кружках еще не прогорели. Они поднимались как мертвецы, ожившие и выбирающиеся из могил, осоловело смотрели друг на друга – опухшие, обрастающие щетиной, с тоскливой поволокой в глазах.

– Подъем, рота! – Сержант хрипел и откашливался. – Кто рано встает, тому бог дает.

– Чего он дает? – стонал Серега, растирая воспаленные глаза. – Пинка, что ли? Бога нет – научно доказанный факт.

– Кто рано встает, тому очень жаль, что он поздно лег, – предложил иную формулировку взъерошенный Полонский. – Полночи ворочался, уснуть не мог, а вы тут храпели, злыдни, убил бы всех по очереди. Хочу как улитка, – размечтался он. – Спать по три года, и чтобы никто не лез, и чтобы кормили из трубочки.

– Чем тут пахнет? – брезгливо морщился Затулин.

– Чем-чем, – огрызался Полонский. – Можно подумать, сам не знаешь. Потом, страхом, пепельницей, портянками, дерьмом и блевотиной из клозета.

– Тьфу, блатной притон какой-то. Пустых бутылок не хватает.

– Полных не хватает, Ахмет, полных бутылок. Но мы тебя поняли. Завтрака не будет, пока не наведем порядок, не прочистим толчок и не проветрим помещение. А потом грянем наше дружное ура и наконец-то наедимся.

Парни снова сбились в кружок и уныло созерцали усохшую кучку продуктов: полстакана перловой крупы, две банки тушенки, картошку, вымоченную в солярке. От восьми пачек «Беломора» осталось пять. В баке растаял лед, и уровень воды немного поднялся.

– Много курим, – вынес строгий вердикт Затулин. – Отныне папиросы будем выдавать по карточкам.

– А также много едим и пьем, – подхватил Полонский. – Не по средствам, короче, живем. Четыре дня, а мы уже все съели. Ну вы и жрать, пацаны!.. Я, кстати, не шучу. – Он с усилием проглотил сгусток слюны. – Действительно надо экономить. Не знаю, как вы, а я эту гадость есть не намерен. – Он ткнул пальцем в картошку. – Это верное отравление желудка…

Серега Крюков отодрал крышку от банки со свиным жиром, обросшей какой-то скользкой мерзостью, сунул туда нос, потом ложку. Попробовал и весь позеленел, начал плеваться.

– Гадость, блин, хуже рыбьего жира!

– Так, Серега уже поел, – пошутил Филипп. – Ему не накладываем.

Завтрак четвертого дня проходил в тягостной, но, в общем-то, дружественной обстановке. Серега кашеварил, остальные сидели за столом, вооружившись ложками, и смотрели голодными глазами, как он помешивает в котелке серо-бурую гущу, давая ей до предела развариться. Периодически кто-нибудь выходил на палубу, убеждался в девственной чистоте горизонта и с унылым видом возвращался. Каша, сваренная на морской воде, обладала специфическим ароматом, но это никого не трогало – съели и не заметили. Подогрелась в котелке вода, бросили в нее остатки заварки.

– На ужин – тушенка, – объявил, облизывая ложку, Затулин и хмуро уставился на полтора ведра картошки, одиноко прозябающие у стены.

– Только без картошки, Ахмет, пожалуйста! – взмолился Филипп. – Я серьезно тебе говорю, это есть невозможно. Представь, мы съедим эту дрянь, а завтра нас найдут – и что? Организмы уже отравлены!

– Хорошо, – поколебавшись, согласился Ахмет. – Картошку оставим на потом. На ужин суп из тушенки. Разрешаю съесть только полбанки.

– Ну, едрит твою!.. – расстроился Федорчук. – И ведь не поспоришь.

– Полбанки? – изумился Филипп. – Ладно, Ахмет, однажды мы тебе припомним.

А на улице температура была плюсовая! Баржа выходила из зоны тайфуна. Море волновалось, но уже не столь возмущенно, а как бы по инерции. Можно было расстегнуть фуфайки. Ветер дул порывами. Облака продолжали нестись на запад, но в них наблюдались разрывы, сквозь которые голубело небо. Баржа дрейфовала в гордом одиночестве, горизонт во все стороны был чист. Никто не задавался вопросом «Где мы?». И так понятно, что четверо солдат удалялись в океан. Остатки льда, прилипшие к бортам, откололи за несколько минут, скорее по привычке, чем по суровой необходимости. Все, что не упало за борт, затолкали в ведра. Сходили в трюм – затычка держалась, воды на полу практически не было.

– Ну что, Ахмет, найдешь нам занятие? – осторожно осведомился Филипп. – Нельзя допустить, чтобы военнослужащие бездельничали. Можно, скажем, политинформацию провести, укрепить наши знания и боевой дух. Расскажи что-нибудь такое, чтобы душа завернулась.

– А укрепить боевой дух было бы кстати, – задумчиво изрек Серега. – А то мне как-то шухерно становится, пацаны. Получается, что мы сбежали из Советского Союза, плывем в Америку. С оружием!..

– Не говори, – покачал головой Филипп. – В то время, когда мировой империализм развязывает истеричную гонку вооружений, в самый разгар холодной войны, когда проклятая западная военщина только ищет повод, чтобы напасть на миролюбивый Советский Союз, – и тут такой подарок: четверо голодных караульных уже готовы напасть на Соединенные Штаты.

– Ты иронизируешь? – насупился Серега.

– Я предельно серьезен, – надулся Филипп.

– Ну хватит, – поморщился Ахмет. – Хрен вам, а не лекция. Вы и так умные. Объявляю парково-хозяйственный день. Чистим, драим, наводим порядок. Выбить одеяла, помыть полы и картошку. Желающие могут постираться. – Он как-то подозрительно поводил носом. – Нежелающим тоже не повредит. Танцуют все, короче говоря. Замеченные в лености и ненадлежащем исполнении своих обязанностей освобождаются от ужина. Вот с этого начните. – Он выстрелил пальцем в обшивку аппарели, болтающуюся на ветру. – Оторвать ее к чертовой матери. Чего она душу терзает?

– Сто одна картофелина, – скорбно объявил Федорчук, демонстрируя великолепие, разложенное на газетке у стены. – Отмыты до блеска. Красота.

Он словно издевался, разложил картофелины в десять шеренг – получился идеальный боевой порядок. Картофелины некрупные, словно калиброванные, чуть больше куриного яйца. Во главу боевого порядка Федорчук водрузил единственную, отличную от остальных, какую-то корявую, крупную, раздвоенную.

– Сыграем в сто одно? – неловко пошутил Серега.

– Надо же, центурия, – удивился Филипп. – А это кто? – Он ткнул в корявый клубень, возглавляющий строй. – Центурион?

Прошла неделя с памятного вечера, как разъяренная стихия оторвала баржу Т-36 от пирса. Море успокоилось, лишь иногда под порывами ветра начинало пучиться, но до светопреставления дело не доходило. Временами появлялось солнце, но его быстро закрывали набегающие тучи. Иногда прорывался дождь, но собрать воду не получалось – лишь по каплям. Растопленный лед уже ликвидировали, а теперь жалели, что поспешили. Заметно потеплело, топили печку лишь в том случае, если надо было что-то приготовить. Ночами сохранялся холод, но выручали одеяла и прочее тряпье, которого было вдоволь.

Когда выглядывало солнце, солдаты собирались на палубе или влезали в рубку. Они вглядывались в горизонт до мути в глазах, но ни разу за всю неделю не увидели ни одного судна! Пару раз доносился гул – над облаками пролетал самолет. Но кто это был, гражданский или военный, оставалось загадкой. Парни держали себя в форме, стирали одежду в морской воде, подшивали воротнички, постоянно искали себе занятие, чтобы не думать о еде. Но нехватка пищи с каждым днем ощущалась сильнее. Тушенка кончилась. Отвратительная субстанция под названием свиной жир уже не вызывала отторжения. Экономиться на куреве не получалось. Все яростно дымили, и после каждой выкуренной папиросы ненадолго возникала иллюзия сытости.

Исследовав уровень питьевой воды в баке, они приняли непростое решение сократить пайку воды на брата до половины кружки в день. В холод жажда донимала не сильно, но когда пришло тепло, организм стал требовать больше жидкости. Бойцы кляли свою недальновидность – почему так быстро израсходовали растаявший лед?! Парни еще улыбались, шутили, беззлобно подтрунивали друг над другом, но лица их уже осунулись, глаза ввалились, физиономии все больше обрастали щетиной. Вследствие постоянной качки нарушалась координация движений, людей постоянно тянуло в сон.

– В буржуйке будем печь картошку, – подумав, сообщил Ахмет. – Чтобы не пропало ничего во время чистки. А там уж как хотите – можете с кожурой есть, можете чистить.

– Меня сейчас стошнит, – пожаловался Филипп. – Эта дрянь насквозь пропитана соляркой, а вы еще предлагаете ее не чистить?

– Ничего, – ухмыльнулся Ахмет. – Скоро будем почитать за деликатес.

– Если выживем…

– Какая норма? – Серега набычился и явно нервничал – голод не тетка. – По паре штук на брата за один прием?

– Шестнадцать за сутки, – тут же подсчитал Филипп. – Получается на шесть суток, и пятерка – на развод.

– Как быстро ты считаешь, – удивился Федорчук. – Я так не умею.

– Тебе и не надо, – вздохнул Филипп. – Вроде бы нормально получается, вот только кто мне объяснит, пацаны, где мы будем через шесть суток?

Товарищи подавленно молчали. У них пока еще оставались силы сопротивляться голоду и мыслить разумными категориями.

– По штуке за один прием, – вынес безжалостный вердикт Затулин. – Хватит на двенадцать суток. И пятерка на развод, – закончил он со вздохом.

– Маловато, – разочарованно буркнул Серега.

– Жиром будем догоняться, – осклабился Филипп. – Отличное средство обмануть желудок. В этом жире калорий, между прочим, – как в экзотическом авокадо.

– Что такое авокадо? – спросил Федорчук.

– Не знаю, – пожал плечами Филипп. – Не ел никогда. Только читал про него. Фрукт такой тропический. Самый калорийный в мире продукт. Штуку съел на завтрак – и весь день довольный.

Вечер седьмого дня ознаменовался приготовлением картошки в мундире. Солдаты сгрудились возле печки и зачарованно смотрели, как под грудой угольков картошка обрастает горелой корочкой. Ели все, даже Полонский, до последнего момента убежденный, что не прикоснется к этой дряни ни за какие коврижки. Он аккуратно очистил свою долю, дуя на пальцы, обнюхал ее со всех сторон, брезгливо скривился, зажал нос и принялся пробовать пищу зубами. Дух солярки был в избытке, работали рвотные рефлексы, но другого выхода не имелось. Картошка оставалась картошкой, какие бы насильственные действия к ней ни применялись.

– Она и в Африке картошка, – простодушно заявил Федорчук.

Он за минуту уничтожил свою порцию и уставился голодными глазами на Полонского, который еще гадал, с какой бы стороны ее попробовать зубами.

На «десерт» каждому досталось по три глотка подогретой воды.

– Что поел, что радио послушал. – Серега пожал плечами, изучив ощущения в желудке.

– Хорошо, если утром проснемся, – проворчал Филипп, которого почему-то очень угнетала съеденная картошка с «техническими добавками».

Этой ночью парни долго не могли уснуть. Страх Полонского передавался остальным. Люди помалкивали, сосредоточенно сопели.

– Есть хочу, – вдруг утробно вымолвил Федорчук.

– Надо же, новость, – хихикнул Полонский. – Ты прямо первооткрыватель, Вовка.

– А как у нас на судне с крысами? – вдруг задумался Федорчук. – Мерзость, конечно, но вроде мясо, нет?

– Не рыба, да, – сглотнув, подтвердил Полонский. – Нормальный мясной продукт четвертой категории. Ты видел хоть одну крысу на этой барже?

– Нет.

– Вот и я не видел. И никто не видел. Чего спрашиваешь? Крысы не идиотки, они, в отличие от людей, чуют грядущее кораблекрушение, успели, мерзавки, смотаться на сушу.

– А что насчет рыбалки? – тут же нашелся Федорчук.

Солдаты задумались. В поднятой теме что-то было, но возникали сопутствующие вопросы.

– Ну хорошо, – начал рассуждать Ахмет. – Опыт прожитых лет мне подсказывает, что в океане рыба водится. Представим, что под нашим днищем она блуждает просто непугаными косяками. Хотя я сомневаюсь, что в этом течении ее очень много. Удочку сообразим из обломанной антенны. Вместо лески используем капроновую веревку. Крючок заменит загнутый и наточенный гвоздь. Возникает вопрос: чем приманивать и на что, собственно, ловить?

– Берешь кусок мяса, насаживаешь на крючок и ловишь, – подсказал Полонский. – Можно и на картошку попробовать, но что-то мне подсказывает, что мы зазря ее изведем.

– Можно блесну сообразить, – сказал Серега. – Из ножа или еще какой фиговины. В общем, стоит подумать, пацаны. Ну не верю, – возмутился он. – Неужели мы не можем ничего придумать? Как жили люди, потерпевшие кораблекрушение, на необитаемых островах? Тот же Робинзон Крузо? Или эти… которые у Жюля Верна на «Таинственном острове»?

– Ну ты хватил, – засмеялся Полонский. – У Робинзона провианта было – гора! Ему общения по жизни не хватало, а всего остального – хоть завались. Козы, птицы, рыба… Хочешь, удочкой лови, хочешь, сетью, можно силки на пернатых ставить, а козы ему давали не только мясо, но и молоко, сыр, масло. Он один производил продуктов столько, сколько наш среднестатистический колхоз не делает. А ту четверку на «Таинственном острове» жизнь вообще баловала. Работай, развивайся, природа щедра и хлебосольна, ни тебе парткомов, ни тебе профкомов…

– А чем тебе парткомы не угодили? – ревниво среагировал Серега.

– Прости, увлекся, – спохватился Филипп. – Ты прав, Серега. Лучше что-то делать, чем вообще ничего не делать. Не получится – хоть время проведем, приблизим час нашего радостного спасения.

Утром взорам рядового состава караула, вылезшего на свежий воздух, предстало занимательное зрелище. По палубе, давно оттаявшей от снега, под лучами утреннего солнца бегал кругами сержант Затулин. Он был обнажен по пояс, тяжело дышал, обливался потом, хотя температура не превышала восьми градусов по Цельсию. Пробегая мимо рубки, Ахмет сипло бурчал: «Восемнадцать… Девятнадцать…» На двадцатом круге он пошел шагом, начал делать разминку, приседания, потом принялся отжиматься от палубы.

Командир покосился на праздно любопытствующих подчиненных и буркнул:

– Чего уставились?

– Хлеба нет, так хоть зрелище, – вздохнул Полонский. – Мы бы лучше полюбовались на вертолет с символикой Тихоокеанского флота, но ладно, раз его нет… Ахмет, скажи, ты это всерьез? Такое занятие избавит нас от холода и жажды или только усилит то и другое?

– Вот поэтому я и не заставляю вас повторять мои движения, – проворчал Ахмет. – А мне это нужно. В здоровом теле здоровый дух, понимаете? Если хотите, присоединяйтесь, если нет – приказывать не имею права. А мне вот, в отличие от вас, лентяев, уже неплохо. – Он развернул плечи, надменно улыбнулся, но что-то пошло не так.

Сержант покачнулся, побледнел и прислонился к борту.

После обеда произошло еще одно событие. На подгибающихся ногах в кубрик втащился Вовка Федорчук со счастливой улыбкой и двумя полными ведрами. В них была вода, хотя на поверхности плавали подозрительные масляные пятна, отливающие перламутром.

– Вода, – торжественно объявил Федорчук, пристраивая ведра у стены. – Из двигателя слил. С маслицем, с солярочкой, но это ерунда. Там еще немного осталось – с полведра можно отжать.

Солдаты оживились, столпились у ведер. Серега сунул в воду грязный палец, за что едва не получил по шее, поднес его к глазам, понюхал, сделал скорбное лицо.

– Дегустировать будем? – спросил Филипп.

– Кто? – сглотнул Серега.

– Ты.

– Почему я?

– Ну как почему, – начал разглагольствовать Филипп. – По мнению некоторых мыслителей, вся наша жизнь – это медленная мучительная смерть. Есть множество способов ее ускорить.

– А ну отставить философию Гегеля, – поморщился сержант. – Ладно, расступились со своими нежными желудками. – Он опустился на колени, зачерпнул кружку почти доверху, выдохнул с таким видом, словно собрался выпить кружку спирта, сделал несколько осторожных глотков, печально воззрился на Серегу и передал ему посудину.

– Родничок живой? – без надежды вопросил Полонский. – Полный букет, кто бы сомневался. Серега, пока не пей. Подождем полчаса. Если наш сержант кеды не отбросит и в козленка не превратится…

Но жажда была сильнее разума. Серега сделал три глотка. Федорчук слегка позеленел, но проглотил чуток сомнительной жижи.

Филипп закашлялся, однако чувства юмора не утратил.

– Полная гармония с картофелем.

– Пить можно, – заключил Ахмет. – Только осторожно. Дневной рацион увеличиваем на полкружки. Ведра в угол, никому не подходить. Не вздумайте перемешивать эту воду с нормальной питьевой. Будем закаляться, товарищи солдаты.

Навязчивая идея Сереги Крюкова поймать рыбу принимала маразматические очертания. Обломки антенны для удилища не годились, гнулись и ломались. Он долго возился в трюме, отыскал тонкую стальную трубу не первой свежести, привязал к ней веревку с загнутым гвоздем. Получившийся крючок Серега по итогам раздумий обмотал паклей, смазанной свиным жиром, поплевал на него для надежности. Солдат посмотрел на небо как бы в поисках участия и забросил сомнительную снасть в море. Остальные невольно заинтересовались. Люди сгрудились у борта, ждали.

За час никто не клюнул, в чем не было ничего необычного. Возможно, рыба в здешнем течении не водилась, или она была не дура, чтобы вестись на невкусную паклю. Кончилось тем, что пакля размокла и сползла с гвоздя. Серега вытащил снасть, и все разочарованно уставились на голый крюк.

– Бесполезно, Серега, – резюмировал сержант. – Так ты ничего не поймаешь. Хватит жир переводить. Но попытка достойная, считай, что мы ее оценили.

– И что же делать? – стушевался Серега.

– Червей накопай, – подсказал Полонский.

– А ты что сделал полезного? – Затулин строго покосился на него. – Вовка воду добыл, Серега рыбу ловит, а с тебя какой прок, Филипп?

– Зарубку сделал над кроватью, – сообщил Полонский. – Восьмую. Двадцать четвертое января тысяча девятьсот шестидесятого года. Вот только в днях недели путаюсь. Да и ну их к черту.

Восьмые сутки завершились точно так же, как и все предыдущие. Печеная картошка, уничтоженная в гробовом молчании, «усиленная» пайка воды, от которой не прибавилось тяжести в организме, но дышать стало легче. После ужина упрямый Серега снова поволокся на палубу. Он не терял надежды извлечь еду из мрачных океанических глубин. Караул готовился отходить ко сну, когда он приволокся, ворча, что рыбалка сегодня никудышная. Но парень на всякий случай закрепил снасть за бортом, так что оставалась вероятность, что утро будет добрым. От комментариев товарищи отказались. Серега скинул бушлат, сунул его под голову и гордо замолчал.

– Непривычно как-то, пацаны, – глухо прошептал Полонский. – Трудное послевоенное детство, страна в разрухе, да и в пятидесятые было несладко. А вот не припомню, чтобы на полном серьезе испытывал голод. Нас из Ленинграда в сорок первом с матерью эвакуировали в Новосибирск вместе с заводом расточных станков. Она там работала на сборочном участке. Мама рассказывала, что голодали зверски, даже для рабочих пайка была урезана, люди у станков от голода качались. Но что я помню? Мне один год тогда был. А потом вроде все нормально, жили в двухэтажном бараке на улице Бурденко, не жировали, конечно, мясо пару раз в неделю, но ежедневно картошка, капуста. В Сибири с продуктами серьезных затруднений не было. А потом с каждым годом лучше становилось. Мать в гору пошла. Начальником цеха ее назначили. Единственная женщина в руководстве на заводе! Въехали в квартиру с высокими потолками – в отдельную, представляете? У меня своя комната была, до школы пять минут ходьбы, до электротехнического института, куда я поступил после школы, – восемь…

– Но ты сейчас в армии, нет? – напомнил Ахмет.

– Призвали, семестр не дали доучиться. Но это ерунда, отслужу – пойду дальше, местечко забронировано. В шестьдесят шестом закончу, стану инженером по летательным аппаратам.