скачать книгу бесплатно
Разбойничья Слуда. Книга 1. Река
Николай Омелин
Летом 1914 года, незадолго до начала Первой мировой войны, похищено большое количество золота. Странным образом даже для самих участников тех событий оно исчезает. Следы затерявшегося богатства ведут в глухую северную деревушку.Книга публикуется в авторской орфографии и пунктуации.
Разбойничья Слуда
Книга 1. Река
Николай Омелин
© Николай Омелин, 2022
ISBN 978-5-4496-2360-7 (т. 1)
ISBN 978-5-4496-2361-4
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
В качестве иллюстраций в романе использованы фотографии и рисунки автора.
От автора: Любое сходство с реальными людьми, названиями и событиями является случайным.
Часть первая
1999 год
Анна стояла у окна кухни своей небольшой двухкомнатной квартиры. Осторожно касаясь руками стекла, она внимательно всматривалась в стекающие по нему капли дождя. Смотрела, как они объединялись сначала в небольшие ручейки, затем постепенно сливаясь между собой, превращались в один сплошной поток.
Дождь лил не переставая уже третий день. Ей казалось, что так было и будет всегда. Что начался он с самого ее рождения. И вот уже идет, не переставая седьмой десяток. Женщина поочередно прикладывала ладони к окну, как будто пыталась остановить весь этот поток. Но дождь не обращал на них внимания, не слушал и не замечал, скатываясь вниз по стеклу.
«И жизнь, как дождь… Пробежала, проплыла, пролетела, – пришло на ум Анне. – Ведь нашла то, что искала. А оказалось, что искала, да не то». Такие мысли ей стали приходить все чаще и чаще. А в последнее время она никак не могла от них отвлечься в течение всего дня. Просыпалась с ними. Спать ложилась, тоже думая о прошлом.
«Хандра, Анна Степановна, или как сейчас модно говорить, депрессия – наша спутница жизни, – сказал ей на днях сосед по дому. – Осень, одним словом». Стугова хоть и согласилась с ним тогда, но про себя же, подумала, что осень тут не причем.
Резко повернувшись, она прошла в коридор. Немного постояла, глядя вверх на антресоль. Потом принесла с комнаты стремянку и забралась на нее. Распахнув дверцы шкафчика, она стала доставать из него какие-то пакеты и бросать вниз на рядом стоящее кресло. Свертки были хоть и небольшого размера, но тяжёлые, от чего при падении чуть подпрыгивали на мягком сидении. Содержимое их было завернуто в какое-то тряпьё и надежно перевязано капроновой веревкой.
Спустившись вниз, Анна сложила пакеты в лежащий на полу старенький рюкзак, и с большим трудом положила его обратно на кресло. Глядя на мешок, задумалась: «А как же я его понесу? Путь не близкий… Вот ведь не задача». Она попыталась вспомнить, когда последний раз прикасалась к этим сверткам: «Лет пять прошло. Да пожалуй. После смерти Вани притащила их сюда. Так и лежат… В девяносто четвертом? Да, так и есть в девяносто четвертом. Вот, дура, забыла, когда мужа схоронила. Шестьдесят пять, а памяти никакой не стало».
Женщина вытащила из стоящего в коридоре старенького комода еще один, чуть поменьше первого, рюкзак и переложила несколько свертков в него. Приподняла один, потом другой, и с сожалением отметила: «Да, уж. Время сил не добавило. А еще совсем недавно тащила всю поклажу».
За окном послышался грохот трамвая. Поговаривали, что дни его сочтены. Уже и рельсы кое-где в городе разобрали. Но городские исполины всё еще боролись за своё существование, и не хотели уступать автобусам архангельские улицы.
Городской шум отвлек ее от раздумий. Она подошла к зеркалу и посмотрела на себя. С ее не малым для женщины ростом Анну никогда не считали уж очень высокой. Умный и цепкий взгляд всегда выделял ее среди окружающих. В нем, несмотря на возраст, еще чувствовалась жизненная сила.
Сейчас, глядя на своё отражение, она словно пыталась получить от себя же подтверждение тому, что принятое несколькими минутами назад решение, сможет выполнить.
– Обязательно нужно всё отвезти обратно. Вернуть и забыть, чтобы оно больше не причинило никому вреда, – словно клятву проговорила она.
Рядом зазвонил телефон.
– Слушаю! – крикнула Анна, схватив трубку.
– Анна Степановна! Здравствуй, дорогая! – раздался хрипловатый голос на том конце провода.
Анна узнала звонившего, и, не дожидаясь пока тот что-то еще скажет, проговорила:
– Здравствуй, Николай. Ты бы заехал что-ли. Заодно и расскажешь, чего обо мне вдруг вспомнил. Поди, и сам не хочешь по телефону-то болтать.
– Очень хорошо, я скоро, – услышала она в трубку.
Часа через два в дверь позвонили. Анна одернула подол, поправила выбившиеся из-под заколки волосы, и пошла открывать.
– Всё хорошеешь, Анна Степановна, – Кравцов всегда начинал разговор с ней с этой фразы. – А я вот в городе, так, дай думаю, позвоню.
– Ботинки снимай, мыла я, – услышал он в ответ, прошел следом за ней в кухню и присел на табуретку.
Николай Семенович нет-нет, да и навещал ее, приезжая в Архангельск. Пять лет назад он уехал жить к дочери в область, но время от времени приезжал в город. Кравцов дружил с ее мужем. А последние годы, вплоть до смерти Стугова почти не расставались. И работали вместе, и после работы частенько вечерами в их гараже пропадали. Возвращались они домой ближе к полуночи, но в отличие от других любителей гаражных посиделок, всегда трезвые. Чем там они занимались, Анна точно не знала. Да она и не лезла к мужу с расспросами. Не от равнодушия, а так уж устроена была, да и жизнь приучила не спрашивать лишнего. «Захочет, сам скажет, – рассуждала она тогда».
– Я, Аня, вот что сказать-то хотел, – неуверенно начал Кравцов. – Иван Иванович покойный, как то обмолвился… – тут он замялся.
– Да, не мычи ты, Коля, – Анна знала, что Кравцов в общении с ней проявлял нерешительность, и только резкое слово заставляло его быстрее соображать и выражать свои мысли. – Говори, что там у тебя.
– Ну, вообщем, деньги мне нужны. А Иван незадолго до смерти, когда в последний раз в Ачем собирались, сказал, что после поездки туда, богатым станет. А стал или нет, не знаю. Я же тогда с вами не поехал… приболел, – Николай вопросительно посмотрел на Анну.
– Какое богатство, о чем ты говоришь… Вон старая фуфайка, да костюм вельветовый в шкафу висят, что после Ивана и остались. Все раздала из более или менее приличного. Была еще гармонь, так и ее я недавно соседу отдала.
И немного помолчав, добавила:
– Ты после смерти его в Вельменьгу жить уехал. Тогда не спрашивал о деньгах. А тут что-то о богатстве вдруг вспомнил. Вроде тебя, Коль, раньше особо деньги и не интересовали никогда?
– Да, уж, – толи согласился, толи нет Николай, и глубоко вздохнул. – Ну, нет, так нет.
На кухне на какое-то время воцарилась тишина, и лишь барабанящий за окном дождь да тикающие на стенке часы, нарушали ее.
– А что, Коля, тебя на деньги-то потянуло? Давай, давай, рассказывай, не молчи. Случилось аль чего? – немного погодя спросила Анна.
Николай привстал, передвинул табуретку ближе к столу, и снова сел.
– Танька, дочка старшая – дура, квартиру заложила за свой бизнес, а выкупить-то не чем. У них в Питере строго с этим. Ездил недавно к ним, ревет. Внуков мне жалко. Если бы не они, так я бы и пальцем не пошевелил.
Кравцов чуть помедлил, а потом посмотрел на Анну и спросил:
– А ты никак курить бросила? Раньше табаком пахло, а теперь не чую что то.
– На балкон хожу. Недавно у врача была, вот он и сказал, что уж если очень хочется, то лучше на свежем воздухе курить. И в доме меньше заразы этой будет…
Она посмотрела Николаю прямо в глаза и продолжила:
– А что до богатства, то скажу так: от богатства радость и добро должны исходить, а если от него горе и смерть, то разве это – богатство? От такого богатства нужно избавляться, если оно есть… и ни в коей мере, ни с кем не делиться.
– Хорошо тебе говорить… – вздохнул Кравцов.
– Ты себя Коля, побереги. А они – молодые, сдюжат. Это нам в такой ситуации в самый раз к бомжам жить уходить, а они, да с ребятами малыми, выкрутятся, дай бог. Многого, Коля сказать не могу, но знаю, что говорю. Смертью то богатство пахнет, про которое Ваня тебе говорил. Да и ты сам знаешь о том. Пашку забыл? Всё, дорогой, свернули разговор этот.
– Так-то оно так… Ну, ладно. Сама-то как? Здоровье?
– Николай, ты, надолго в город? Когда домой обратно? – перебила его Анна. – Мне бы в деревню съездить, давно в Ачеме не была. Вот, что-то захотелось. Может, довезешь? Хочу недельку в тех местах побыть. На могилку к Ивану сходить. У кого там остановиться можно?
– Что-то ты, Анюта, темноту наводишь. Могилу Ивана я сейгод навещал, всё прибрано там, беспокоится на счет этого нечего… Ну, да ладно, знаю я тебя, захочешь сказать, скажешь. Нет, так лучше и не спрашивать.
– Так свозишь или нет?
– Свожу. Чего не свозить-то, хоть завтра и поедем. В доме у меня там и остановишься. Живи, сколько захочешь. Мне прошлый год дочка приезжала на день рождения, и подарок сделала – дом в Ачеме подарила. Знает мою страсть к рыбалке. Хозяин куда-то уехал. Так она нашла его, договорилась. Дом всё одно стоял пустой. А дому уход нужен. За сколько купила, не сказала. Да думаю не дорого, у самой денег вечно нет.
– Завтра? Хорошо. Очень хорошо. И что дом, тоже хорошо, – проговорила Анна. – А Маринка твоя всё так одна и живет?
– Не знаю. Мы с ней мало общаемся. Письмо было от нее последний раз месяца три назад, – вздохнул Кравцов.
Он любил и очень скучал по младшей дочке. Но та, как уехала когда-то с его бывшей женой, так с тех пор и не приезжала. В девяносто втором, когда Зоя умерла, он ездил на похороны. Маринка хоть и осталась без матери, с отцом в Архангельск ехать отказалась. Так и живет в Саратове.
Они проговорили еще часа два. Чаю с прошлогодним рябиновым вареньем попили. Как водится в таких случаях, вспомнили молодость, да о погоде и болячках своих не забыли. Прощаясь Кравцов, чмокнул в щечку Анну и ушел. Закрыв за ним двери, Анна убрала со стола и сходила к соседям. Попросила, чтобы те приглядели за квартирой, пока ее не будет. «Пока ее не будет. Сказала тоже. Не будет… не будет…», – повторяла она, вернувшись к себе в квартиру.
Утро показалось ей каким-то необычным. Все вроде бы как прежде, а вот что-то не так. «Дождь закончился. Я так уже к нему привыкла», – удивилась Анна и улыбнулась, глядя в окно.
– После дождика в четверг, – невольно добавила она вслух, посмотрев на отрывной календарь.
Через полчаса Анна уже сидела на лавочке возле крыльца. Рядом стояла дорожная сумка и два рюкзачка. Те самые, в которые она вчера сложила свертки, вынутые из шкафа. Лавочка уже успела высохнуть от дождя. Ожидание Кравцова, как ни странно, сегодня доставляло Анне особое наслаждение. Так спокойно было у нее на душе, что она даже растерялась от давно забытого чувства.
Как подъехала «Шестерка» Анна не заметила. Сколько времени прошло в ожидании Николая, она не поняла. Может полчаса, а может и час. Она поймала себя на мысли, что ей не хочется вставать и пересаживаться в машину. Так хорошо ей было этим утром здесь, во дворе своего дома.
После смерти мужа Анна отдала Кравцову их «Жигули». «Некому теперь на них ездить, да и без хозяйского пригляда быстро пропадет», – сказала она ему тогда. Денег он предлагал, но не взяла. Кравцов год отъездил, добавил немного, да и обменял на новую машину.
После взаимного приветствия почти всю дорогу ехали молча. Николай думал о чем-то своем, даже радио не включал. Анна почти не отрываясь смотрела в окно, вглядываясь в мелькающие за ним дорожные знаки, деревья, речки, и редких торговцев из близ лежащих деревень. Часов пять прошло, пока не выехали на берег Северной Двины. Напротив, через реку был хорошо виден поселок старого леспромхоза с необычным названием Рочегда.
– Переправа нынче часто ходит. Недавно ушла, так подождем. Можно и чайку попить, я термос взял, – Николай достал с заднего сиденья пакет с едой и положил рядом.
– Спасибо, Коля. Ты пей один, а я у реки постою, давно тут не была, – Анна вышла из машины и не спеша направилась к берегу.
Несмотря на самый разгар дня, на реке не видно было ни единого суденышка. Ни маленьких катеров, ни кораблей или теплоходов побольше. Никого. А абсолютный штиль и одинокий леспромхозовский катер с баржой у противоположного берега лишь сильнее подчеркивали речное запустение.
«Мертвая река», – попыталась она подобрать слова к увиденному, но ничего кроме этого ей в голову не пришло. Мысли невольно унесли ее в далекое прошлое. Анна вспомнила, как много лет назад вот так же стояла на набережной в Архангельске, переживая смерть матери.
«Мама, мама… Сколько времени прошло… Боже, как давно это было. Ты же в этих местах когда-то тоже была, молодая и красивая. Могла ли ты подумать тогда, как сложится моя жизнь… Ох, мама, мама, – и чтобы не разреветься, повернулась и быстрым шагом пошла к машине».
***
Через час они уже были у Кравцова. В щитовом деревянном доме, каких в Вельменьге большинство, Николай Семенович поселился вскоре после смерти Ивана Стугова. В городе ему и раньше не нравилось жить, но совместная работа с Иваном не давала возможности уехать. А после гибели друга ничего его с Архангельском уже не связывало.
С Зоей, супругой своей, они разошлись в начале восемьдесят пятого. Чего уж там у них случилось, толком никто не знает. А Николай никому, даже Ивану не рассказывал. Стуговы в то время с Шольского уже в Архангельск уехали. Не видели, как Зоя Игнатьевна, забрав младшую дочь, уехала в среднюю полосу. А Кравцов даже когда выпивал лишнего, ничего по этому поводу не говорил.
Старшая же дочка ехать с матерью наотрез отказалась и осталась тогда с ним. Вместе с Кравцовым и в город в том же восемьдесят пятом уехала с Шольского. А когда любовь с головой накрыла ее, выскочила замуж за парня с Вельменьги. Туда же сразу после свадьбы и жить переехали. В девяносто пятом они с мужем и детьми решили в Питер податься. А сам Кравцов уехал из Архангельска и жил с тех пор в Вельменьге, в их квартире.
Кравцов родом из небольшой деревушки Вронцы, что недалеко от Двинского Березника. После службы в Армии в Архангельск работать шофером поехал. А в шестидесятые в Шольский приехал. Вот и работал там пока снова в восьмидесятых в город не уехал.
Огромные лужи на улицах Вельменьги свидетельствовали, что осенние дожди и здесь изрядно постарались. «Как странно, вверх посмотришь – осень сказочная, словно по Пушкину. Глянешь под ноги – грязь и лужи, перекошенные и сломанные плиты на дорогах, будто „Мамай тут воевал“. Так и в жизни – сверху всё вроде красиво и складно, а внутри… хорошего ничего», – размышляла Анна, стоя у крыльца.
– Да проходи ты в дом, что на грязь нашу смотреть. Пообедаем да поедем. До Окрого нужно бы хоть часам к четырем попасть, чтоб засветло в Ачеме быть, – увидев, что Анна опять о чем-то задумалась, сказал Кравцов.
Николай Семенович жил один, и это было заметно при взгляде на убранство его квартиры. «Но чувствуется, что без женской руки тут не обходится, – пройдя на кухню, подумала Анна. – Ну да не моё это дело».
А сказала совсем другое:
– Скажи, Коля, а что за странное название ты произнес: «Окрое». Так да? Необычное какое-то слово. Чего-то я не помню такого места на реке.
– Это когда не знаешь, необычное. А на самом деле ничего там необычного нет. Всё просто, – ответил он, ставя на газовую плиту кастрюлю с водой. – В том месте лес готовили к сплаву весной, лес в воду скатывали вот и звали его «Мокрое катище». А когда сплав запретили, да и от лесопункта осталось, грубо говоря, несколько бензопил, вместе с ним и «Мокрое» развалилось… в прямом и в переносном смысле. Молодежь стала Окрым звать, буква первая вместе с лесопунктом тоже мянула[1 - Исчезла, пропала (местное выражение)].
– Вон как оказывается. Мы с Ваней много раз бывали в тех местах. О многом слышала, а вот об этом Окром как то не довелось. Да и была я на нем только в тот год, когда мы последний раз с Ваней с Ачема возвращались. Пять лет уж прошло…
– Да, откуда ты слышать то о нем могла? Раньше же все в Ачем через Нижнюю Тойгу и Шольский добирались. Это уж сейчас дорогу то с Вельменьги на Шольский сделали.
На Окрое подъехали в начале пятого вечера. Вода в реке была темной и не приветливой, не то, что в июльский денек. Было заметно, что из-за дождей она очень сильно поднялась. То там, то тут, на поверхность, откуда-то из глубины вырывался огромный бурун. Воду скручивало, переворачивало и несло вниз по течению. А вместе с ней по реке несло листья, клочья пожелтевшей травы, ветки и другой смытый прибрежный мусор, подхваченный быстрым течением.
Все прибрежные кусты были в воде. Лесная трава немного пожухла и припала к земле, а вот листья на деревьях хоть и пожелтели, но держались еще крепко. Лишь яркая оранжево-красная осиновая листва готова была слететь на землю от малейшего ветерка.
– А здесь осенняя весна! – глядя на осеннее лесное великолепие и по-весеннему высокий уровень воды в реке, сказала Анна. – Лепота, как говорил всем известный персонаж Булгакова. Еще бы солнышко вышло, было бы вообще как в раю!
– А ты знаешь как в раю-то? – улыбаясь, крикнул Николай, сталкивая лодку в реку. – …Хорошо в прошлый раз привязал лодку повыше к кусту, не то унесло бы. Такая вода нынче! Ну, зато ехать хорошо, на всех перекатах пролетим, нигде не чиркнем, не зацепим. За час-полтора доедем, я и мотор взял помощнее из-за этого.
Спустя полчаса они уже мчались вверх по лесной порожистой реке. Анна поначалу сидела лицом вперед, рассматривая речные прелести. Но уже через десять минут отвернулась.
– Что, холодно? Не июль месяц сейчас. В кузове есть еще плащ, так накинь! – постарался перекричать шум подвесного мотора Николай.
«А сам сидит, ворот нараспашку. Видать привык к таким поездкам и на встречный осенний ветер не обращает внимания. Да и как по-другому то, если за мотором сидишь. На такой реке только вперед смотреть нужно, иначе можешь быстро вместе со всей поклажей в воде оказаться», – Анна сунула ладони подмышки. Ей казалось, что так намного теплее и удобнее сидеть в лодке.
Еще было светло, когда из-за поворота показалась деревня.
– Ачем! – крикнул Николай. – Приехали!
Анна развернулась и села лицом вперед. Встречный ветер заставил ее прищуриться и вспомнить о плаще. Но доставать его смысла уже не было – деревня была рядом.
«Да, Ачем… Забытая и оказавшаяся ненужной стране, как и многие другие такие, деревушка. Здравствуй, дорогая», – поздоровалась женщина с деревней.
Впереди на высоком берегу были видны деревенские избы. Даже издали было заметно, что лучшие времена тут миновали.
Редкий дом не наклонился и стоял прямо. Большинство же будто прихрамывали. Кто на правую ногу, а кто на левую, покосившись от времени. Часть из них с еще открытыми и окрашенными белой краской «окнами-глазами», приветливо смотрели на приезжих. Другие, с закрытыми ставнями, уже не видели ничего. Количество разрушенных и просевших, кто на переднюю часть, кто на «двор» пятистенков было никак не меньше тех, что еще цеплялись за «жизнь».
Быстро проскочили по реке вдоль деревни. Ачемские бани, тоже изрядно поизносившиеся с годами, стояли вдоль берега, словно встречали или провожали гостей. В том месте, где река начинает отворачиваться от старой деревушки, Кравцов направил лодку к левому берегу, к тому месту, где стояли последние бани.
– Приехали, Анна Степановна, – произнес Кравцов, заглушив мотор и управляя лодкой деревянным шестом пока та не уткнулась в пологий берег. – Аккуратнее, тут трава сырая, скользко, – добавил он.
