скачать книгу бесплатно
У Платона даже слово армяне ассоциировалось с чем-то красным, красивым, лучезарным и музыкальным, доверительно тёплым.
Так получилось, что с детских лет Платон уважал и даже любил армян за их доброту, порядочность, трудолюбие и таланты.
Во многом это было обусловлено проживанием в отчем доме Платона армянской семьи Геворкян, с младшей из которых, черноглазой красавицей Алочкой он дружил ещё в далёком детстве.
Поэтому его преклонение перед талантом Жана Татляна являлось естественным, органическим продолжением его давней симпатии.
Платон вспомнил, как все эти дни он слушал и слушал его волшебные песни. И чем больше Платон вслушивался в них, тем больше он понимал красоту его музыки, безупречность текста песен, и, самое главное, просто гениальное их исполнение.
Жан своим голосом творил всё, что хотел. Платон вслушивался и понимал, что его исполнение просто идеально.
И перепеть его песни лучше, чем он, было уже просто невозможно.
Даже песня «Лучший город Земли» в исполнении блистательного Муслима Магомаева всё-таки чуть уступала исполнению Жана Татляна. Как бы брильянт Магомаева получил бы дополнительную огранку, заиграв новыми яркими лучами света.
Песни Жана Татляна нравились сразу, с первых аккордов. Под них очень хорошо мечталось, что было одним из основных занятий советской молодёжи.
Чем Жан Татлян сразу очаровал весь народ, все слои населения? В чём его феномен?
А тем, что он пел песни для всех возрастов. И для влюбчивой молодёжи, у которой всё ещё впереди, и для проживших нелёгкую жизнь пожилых людей, живущих теперь во многом воспоминаниями о своей молодости.
Более того, его песни были и под разное настроение. Недаром Платон в молодости использовал их, чтобы за несколько минут поменять своё настроение от упадническо-лирического, меланхолического, до оптимистического, возбуждённого, энергично-работоспособного.
Жан очаровывал всех не только тем, о чём он пел, – о встречах и расставаниях, о счастливой и несчастной любви, о радости и печали, – но и тем, как он пел. Всем казалось, что данную песню и нельзя было спеть по-другому. Настолько были выверены и слова, и мелодия, и тембр голоса, и его интонация, настроение певца, в конце концов, включая и его поведение на сцене.
И ещё неизвестно, что больше влияет на подвиги и творчество, на продолжение борьбы и поиски: радость или грусть, победы или поражения, надежды или разочарования, счастье или несбывшиеся мечты.
А сколько светлых и добрых мыслей и идей родили его песни в головах его слушателей. В их числе, конечно, был и Платон. Их давно, на расстоянии, незримо что-то объединяло.
Платона и Жана объединяло не только то, что их отцы родили их уже в зрелом возрасте, соответственно наделив разнообразными талантами, но и то, что оба они умели и любили работать не только головой, но и руками, в частности, столярничать и огородничать.
Между родителями Жана была разница в двадцать лет, между родителями Платона – восемнадцать.
И оба они были людьми с одной стороны неиссякаемо оптимистичными, добрыми и общительными, с другой стороны – людьми свободолюбивыми и независимыми, во всяком случае, творческими – то есть, одинокими волками, но в душе аристократами.
И вот, спускающийся по лестнице кумир появился! Ещё на расстоянии Платон громко спросил:
– «Жан Арутюнович! А можно у Вас взять автограф?!».
– «Конечно!» – услышал Платон давно знакомый ему доброжелательный голос с еле различимым акцентом.
Жан Арутюнович прошёл через пресловутую магнитную рамку, повернулся к Платону и, поставив гитару между своих ног, не отпуская своё сокровище, спросил немного растерявшегося поклонника:
– «А кому написать? Как Вас зовут?».
Платон заранее приготовил открытую страницу программки, на которой было обращение «Моим друзьям» и девственную, уникальную, шариковую авторучку – трёхгранную, ярко зелёного цвета. Поэтому задержки не произошло. На столике охраны маэстро уже ожидало место для автографа и «священная ручка».
– «Платон Петрович Кочет!» – последовал привычный ответ.
Но тут же он спохватился:
– «Пишите Платону!».
Жан Арутюнович так и сделал, аккуратно написав внизу страницы – Платону, и более размашисто, но кратко расписавшись.
Только он снова поднял свою гитару, как Платон остановил его новой просьбой:
– «Жан Арутюнович, извините! А можно пожать Вашу мужественную руку?!».
Тот приветливо улыбнулся, внимательно вглядываясь в голубо-зелёные глаза Платона своими миндальными, почти чёрными, ласковыми глазами, чутко ответив:
– «Конечно можно!».
И они обменялись крепким, тёплым мужским рукопожатием. Пока Платон сиял от счастья, Жан Арутюнович одной рукой уже открывал дверь в тамбур. Кочет тут же подскочил сзади, придерживая дверь, защищая гитару и её хозяина.
Постояв немного на улице и наблюдая, как его кумир фотографируется с очередным поклонником, прощается с организаторами концерта, и садится в автомобиль для поездки на Ленинградский вокзал, счастливый Кочет полетел в свой курятник.
Дома он долго рассказывал, понявшей опоздание мужа Ксении, о встрече со своим единственным в жизни кумиром, шутливо заключив:
– «Я теперь правую руку мыть не буду!».
Но та, уже сонная, не поняла общеизвестной шутки в исполнении мужа, подвергнув того необоснованной критике.
На следующий день, после лыж в субботу вечером, Платон по телефону отчитался о встрече с Татляном перед Александром и Егором с Варварой, на что та, тоже давняя его почитательница резюмировала:
– «А Татляна любят люди с тонким вкусом, как и он сам!».
На что Платон сообщил Егору:
– «А мне жена знаешь, что сказала! Вы с Татляном два сапога – пара! Как он поёт, так ты и пишешь! Обо всём, что видишь и чувствуешь; смело, дерзко, озорно!».
И действительно, этот вечер ещё больше возбудил поэта, дал ему ещё больше вдохновения.
На следующий день Платон послал по электронной почте четвёртое послание своему кумиру, приложив к нему ещё два стихотворения. Это были «Цирковой медведь»:
Однажды было, давным-давно,
Пожалуй, лет сто назад,
Бродячий цирк, или Шапито
Давал представлений ряд.
Но старый медведь уже занемог.
Болела его голова.
А от побоев он скоро слёг,
Вставая лишь иногда.
И нос кровоточил его от кольца.
И лапы болели давно.
Все ждали уже медведя конца,
Но он пока жил всё равно.
Зимой, отпущенный кем-то в лес,
Бедняга от голода слёг.
Он помощи даже просил с небес.
Никто ему не помог.
Погиб от нехватки людской доброты
Ни в чём не повинный медведь.
Всегда он людям служил от души.
И что теперь толку реветь?
Всегда всем любых, своих зверей
Прирученных надо любить.
Ведь даже нечаянно, как и людей
Свободой их можно убить!
Кому и когда свобода нужна
Судить не берусь тут я.
Но то, что двуликой бывает она,
О том надо помнить всегда!
А также «Бульвар детства моего»:
Рождественский бульвар!
В конце его стою,
Как памятник себе.
Я на него смотрю.
Правее, за плечом,
Церквушка на углу.
Но звон колоколов
Давно не на слуху.
Направо от меня,
За крышей, Отчий дом,
Где в детстве я себя
Запомнил в доме том.
А дальше, по пути,
Ходил я в первый класс.
Напротив, перейти –
Травмировался раз.
Спускаюсь вниз опять.
Охватывает страх.
Не крутизны боюсь.
Бульвара вижу крах.
Внизу – бульваров крест,
На Трубную вхожу.
Вокруг неё, в окрест,
Внимательно гляжу.
И, обернувшись, вспять,
Я на бульвар вхожу.
Но сходство я опять
С былым не нахожу.
Прощай, бульвар, прощай!
Другим ты хоть и стал.
Меня не забывай!
Любить я не устал!
Платон ещё раз перечитал своё послание кумиру. Стихотворение «Цирковой медведь» получилось в унисон с песней «Белый медвежонок», а «Бульвар детства моего» навеял, как и песни Жана Арутюновича Татляна, ностальгию.
Он мечтательно задумался, представляя, как маэстро поёт свои песни на его слова. Но в голову поэта приходили только уже знакомые мелодии. Он давно понял, что новая музыка у него из ушей не льётся, а только старая, а вот слова, действительно новые – слова, слова, слова…
В один из моментов Платона вдруг осенило: а ведь в песне слова должны рифмоваться не столько между собой, а сколько с музыкой, даже больше с музыкой, как у Татляна!!!
Да! Это был настоящий маэстро, кумир! Воистину, золотой Жан!
Глава 3. Зрелый возраст
А на второй день, также катаясь на лыжах, и естественно всё ещё находясь под впечатлением от позавчерашнего концерта, лишь сожалея, что на концерт он не взял фотоаппарат, Платон сочинил ещё одно стихотворение, назвав его «Кочет блюз» по аналогии и под музыку песни Жана Арутюновича «Русский блюз», и к счастью вовремя записав его на диктофон:
Я на концерте Жана был,
И слушал «Русский блюз».
В мечтах так далеко уплыл…
Вот за перо берусь:
«Я двадцать лет не посылал
Стихов своих, мой друг,
Пока я Вас не повстречал
На том концерте вдруг.
Вас любят люди все с душой
С широкой, с добротой.
И я добавил голос свой,
Кумир наш, золотой!
Автограф получил и я!
Та встреча дорога!
Тепло рукопожатия
Хранит моя рука!
И поезд вновь уносит Вас,
«Санкт-Петербург – Москва»,
Поёте Вы всегда для нас.
Вы в сердце навсегда!».
Зелёное, трёхгранное
