скачать книгу бесплатно
В Праге я пробыл еще пять с половиной месяцев. Все это время я писал домой по несколько раз в неделю. Я очень скучал по своей семье и переживал, что первый год жизни моего сына не проходит у меня на глазах. Однако я утешал себя тем, что моя служба идет более чем спокойно. Прага в те дни была вполне приветливым для нас городом. А когда нас отпускали в увольнения, мы могли даже позволить себе пофлиртовать с прекрасными пражанками. Впрочем, я любил свою жену, и поэтому у меня лично дальше флирта дело не заходило. Но, так или иначе, я надеялся, что остальной срок моей службы пройдет столь же легко.
Надо сказать, для подобных надежд у меня были все основания. В мае 1939-го Гитлер подписал соглашение с Италией, в результате чего эта страна стала официальным союзником Германии. Немного позднее, 23 августа 1939 года, был заключен пакт о ненападении между Германией и Россией. Через несколько дней после этого я узнал, что наша дивизия окажется в числе войск, которые войдут в Польшу. Это не вызвало у меня никаких опасений. Я был уверен, что там повторится то же самое, что было в Чехословакии. Единственным неудобством был приказ, запрещавший говорить кому бы то ни было о предстоящей операции.
Соответственно, мне очень сложно было написать последнее перед этой кампанией письмо домой. Я написал его в общих словах. Сказал, что служба моя идет так же хорошо, как и прежде, и что я очень скучаю по матери, Ингрид и нашему маленькому ребенку.
Ночью 1 сентября 1939 года я находился в грузовике, который ехал по территории Чехословакии, но неумолимо приближался к польской границе. До рассвета оставалось еще несколько часов.
Глава третья. Вторжение в Польшу
Сентябрь, 1939
Наша колонна стояла примерно в двадцати километрах от польской границы. Ровно в четыре часа утра мы начали двигаться в сторону Польши. Сидя в грузовике, мы шутили о том, насколько ретиво поляки будут салютовать и кричать: «Хайль Гитлер!» Но через некоторое время я заметил, что лицо сержанта Бергера (на этот раз он ехал вместе с нами в кузове грузовика) выглядит вовсе не столь беззаботным, как наше настроение. Это вселило в меня неприятные опасения. Через некоторое время мы услышали где-то в воздухе рев моторов.
– Это польские самолеты, – сухо пояснил сержант.
– А что, у них еще и самолеты есть? – удивился Антон, продолжая беззаботно улыбаться.
Михаэль был настроен столь же оптимистично. А мне как-то не по себе стало. Но тем не менее я себя в руках держать умел. А одного из наших снайперов вдруг паника охватила ни с того ни с сего. Он даже вскочил со своего места, потом снова сел. Я тогда подумал, что сержант Бергер сейчас на него заорет. Но это, естественно, ни к чему хорошему не привело бы. А сержант наш был стреляным воробьем, он сказал:
– Это хорошо, что хоть кого-то из вас охватывает страх. Страх поможет вам быть осторожными и сохранит вам жизнь, если все пойдет не так хорошо, как прежде. Только не забывайте, что трусы умирают первыми. Контролируйте свой страх.
Возможно, речь сержанта Бергера была и не столь пафосной, но общий смысл сказанного был именно таким, и я запомнил его слова именно так. И знаете, это очень помогло мне во всех последующих боях.
Тем не менее большинство из нас тогда не придало значения словам сержанта. Мы ехали в Польшу, чтобы быть победителями. В грузовике снова раздавались шутки.
В 4.50 мы пересекли реку Одру, по которой проходила польская граница. Впереди нас шли танки, за нами тянулись другие дивизии. Конечно, из грузовика я не мог даже приблизительно оценить численность войск. Но рев моторов нашей техники был очень сильным, и у меня возникло ощущение, что против Польши брошены значительно более серьезные силы, чем при вторжении в Чехословакию.
Когда мы пересекали границу, я подумал о том, что сейчас поляки откроют огонь. Но этого не произошло. Они то ли не ждали нас, то ли не собирались сопротивляться…
Тишина, заглушаемая только ревом моторов, казалась бесконечной. Я не знаю, сколько это продолжалось. Возможно, час, а может быть, и два. Но затем вдруг где-то вдали раздались орудийные залпы и выстрелы из стрелкового оружия.
– Поляки скоро вместо «Отче наш» будут повторять: «Хайль Гитлер!» – Антон запнулся, едва успев договорить свою шутку.
Грохот выстрелов и взрывов раздавался все ближе. Не успели мы опомниться, как сержант Бергер заорал приказ:
– Всем на выход! Открыть огонь по полякам!
Мы начали спешно выпрыгивать из грузовика. Рассвет только начинался. Но и в полусумраке я смог разглядеть поляков, которые вели огонь по нашей колонне. Они использовали как прикрытие неровности местности, деревья и несколько крестьянских домов, находившихся поблизости. Поляков было очень много, но, видимо, наше появление застало их врасплох, и поэтому они не успели даже вырыть окопы. У них только и было что несколько выкопанных наскоро пулеметных ячеек. Здесь надо сказать, что помимо стрелкового оружия у врагов были пулеметы и легкие противотанковые пушки. Но, что самое интересное, позади основных сил поляков я увидел множество людей на лошадях. Еще когда мы ехали в грузовике, сержант говорил нам, что у поляков есть кавалерия, которая считается у них элитным родом войск.
Людей на лошадях было очень много. Возможно, целый кавалерийский полк. Но они в нерешительности стояли на месте и не спешили устремляться в атаку. Я думал об этом впоследствии: а что еще они могли сделать? Кидаться с саблями на танки было бы смешно. У нас, конечно, ходила такая байка, будто польские уланы пытались с саблями нашу бронетехнику атаковать. Но, мне кажется, это всего лишь байка, я сам ни разу такого не видел.
Тем не менее польская пехота вела по нам очень плотный огонь. Их пулеметы не замолкали, их пушки сумели подбить два или три наших танка.
Нам пришлось прятаться за нашей бронетехникой. Это спасло не всех. И уже раздавались крики раненых немецких бойцов. Естественно, появились и первые убитые. Я не думал об этом. Я даже забыл о том, что я снайпер. Я просто беспорядочно стрелял в сторону поляков. То же самое делали и остальные ребята из моего взвода.
Так продолжалось несколько минут, пока сержант Бергер не заорал на нас:
– Вы снайперы или кто? А ну-ка, уничтожьте польских пулеметчиков!
Услышав такой окрик, я сразу пришел в себя. Через несколько мгновений в перекрестии моего прицела появился человек, стрелявший по нам из пулемета. Я нажал на спусковой крючок. Сквозь оптический прицел я увидел, что к пораженному мной поляку подскочил еще один солдат, а другой поляк занял место павшего товарища, чтобы вместо него вести огонь из пулемета. Этого нельзя было допустить, и мне ничего не оставалось делать, как передернуть затвор и снова нажать на спусковой крючок. Так продолжалось еще несколько раз. У меня единственного во взводе был оптический прицел, позволявший убивать врагов на таком расстоянии в рассветных сумерках. Я впервые в жизни убивал живых людей. Но я не думал об этом. Следующей моей целью стали артиллеристы, которые стреляли из противотанкового орудия по нашей бронетехнике. Первому я попал точно в грудь, а потом убил и ранил еще нескольких из них. А еще через десять-пятнадцать минут бой затих. Наши танки сделали свое дело, они подошли вплотную к позициям врага, и поляки обратились в бегство.
– Мы победили! – кричали ребята из моего взвода.
А меня рвало, я думал о том, что впервые в жизни от моей руки погибли люди. Ко мне подошел сержант Бергер. Он сказал:
– Ладно, Гюнтер, ты должен был пройти через это. Двадцать лет назад меня тоже рвало, когда я впервые убил человека. Но ты спас своих товарищей. А это самое главное. Запомни: если ты пожалеешь врага, это может стоить жизни твоему другу или даже тебе самому. Ты ведь даже не за Гитлера здесь воюешь, не за Германию, а за своих друзей и за самого себя. – Последние слова сержант Бергер произнес шепотом, так что я был единственным, кто мог их услышать.
Знаете, я потом не раз думал об этом во время войны и после нее. Я уверен, что он был прав.
За время боя мои друзья Антон и Михаэль также сумели подстрелить нескольких поляков. Но они переживали это легче, тем более что они сумели убить все-таки меньше людей, чем я. А я один только убил пять или шесть человек, да и ранил, наверное, не меньше. На лицах Антона и Михаэля была растерянность, но не более того. В моем взводе все остались живы, но несколько из наших ребят были ранены. Вокруг них тут же засуетились медики.
– А вы поможете раненым полякам? – задал я наивный вопрос.
– Извини, парень, но твои поляки уж на твоей совести будут! Нам приказали помогать только немцам, – ухмыльнулся мне один из медиков. Видимо, он уже услышал, что я проявил особенную меткость в этом бою.
Меня снова затошнило, но я сдержался. Рядом со мной стоял Михаэль. Посмотрев на него, я понял, что его тоже покоробили слова медика. Но Михаэль молчал.
Осмысливать происшедшее было некогда. Раздался приказ преследовать отступающих поляков. Мы устремились вперед, переступая через тела врагов, через трупы наших товарищей. Некоторые из поляков были еще живы и не прекращали стонать. Мы с Михаэлем едва не споткнулись о тело польского солдата, который истошно орал, оставшись без обеих ног.
– Ему никто не поможет, он будет долго мучиться, – тихо сказал Михаэль и направил на поляка свою винтовку.
После нескольких секунд колебаний Михаэль выстрелил. Меня снова затошнило. Но в той ситуации поступок Михаэля был действительно проявлением милосердия. Посмотрев на него, я увидел, что Михаэль весь трясется.
Наши танки гнали польскую кавалерию и остатки пехоты до самого пригорода Калица. При этом пулеметы танков не умолкали. Мы следовали за танками и тоже периодически делали выстрелы. Время от времени какой-нибудь отряд отступающих поляков занимал по пути более-менее удобные для обороны позиции, и тогда завязывался короткий бой. Но они были обречены. Они ничего не могли сделать против лавины наших танков. В результате весь наш путь к городу Калицу был усеян трупами лошадей и людей. На окраине мы получили приказ остановиться. Тут же я услышал рев самолетов. Наши бомбардировщики летели бомбить город.
Поговорив с нашим лейтенантом, сержант Бергер сказал нам:
– Мужики, теперь вы можете отдохнуть, пока наша авиация окончательно не уничтожит польскую артиллерию в северной части города. – Он улыбнулся: – Вы вполне заслужили хотя бы короткий отдых.
Мы все уселись прямо на траву. Однако наш сержант не хотел, чтобы у поляков был хоть малейший шанс застать нас врасплох. Поэтому четырех из нас он выставил в караул. Я оказался в числе этой четверки. Мы устроились за валуном на небольшом холме, находившемся рядом с местом, где расположился взвод. В бинокль мне был отлично виден пригород Калица. Я рассматривал одноэтажные дома, которые выглядели гораздо менее добротными, чем у нас в Германии. Что-то заставило меня подумать о собственном доме, о семье. Моему сыну шел уже второй год, а я даже не видел, как он делал первые шаги. Я вспомнил Ингрид. Я снова вспомнил слова матери о том, что я не должен быть излишне храбрым, должен беречь себя. Все это заставило меня отвлечься от мыслей и сосредоточиться на наблюдении. Это было самым правильным, если я хотел остаться целым.
Пригород Калица был безлюден. В небе над городом по-прежнему кружили самолеты, грохот взрывов не смолкал. Полякам, очевидно, было совсем не до того, чтобы атаковать нас. Я понял, что скоро мы начнем штурмовать город.
Однако, видимо, произошла какая-то заминка. Возможно, это было связано с вышедшими из строя танками. Впрочем, я могу лишь предполагать. Простых солдат не посвящали в подобные вещи. Но, так или иначе, сержант Бергер через некоторое время отдал нам приказ окапываться. При этом основная часть взвода рыла окопы, а четыре человека по-прежнему дежурили на случай атаки поляков. Те, кто работал лопатой, периодически менялись с теми, кто дежурил.
Когда все было готово, я разместился в одном окопе с Антоном и Михаэлем. Мы обсуждали подробности пережитого боя. Антон не переставал восхищаться тем, как быстро поляки отступают под натиском нашей техники. Нас с Михаэлем также устраивал подобный расклад, хотя наше настроение и не было столь беззаботным.
Через некоторое время Антон заговорил о том, какой я молодец, что уничтожил стольких поляков.
– Я впервые в жизни убил живых людей, – только и смог ответить я на это.
– Надо к этому относиться легче, – сказал Михаэль, хотя по его лицу было видно, что он тоже относится к этому не слишком легко.
Антон начал горячо убеждать нас:
– Это же вражеские солдаты! Поляки хотели истребить всех немцев, которые жили в Польше. Мы просто опередили их.
После Чехословакии я уже не слишком доверял подобной пропаганде. Но я не стал переубеждать Антона. Во-первых, это было опасно, ведь меня мог услышать и кто-нибудь еще. Во-вторых, я знал, что моему товарищу будет, безусловно, легче, если он будет думать так, как он думает.
Через некоторое время сержант Бергер объявил нам, что полевые кухни отстали от войск и ужинать нам придется сухими пайками. Мы начали доставать их из своих рюкзаков. Наш сухой паек состоял из 750 граммов хлеба, 45 граммов масла или жиров, 120 граммов сосисок (сырых или консервированных), а также рыбных консервов, сыра и 200 граммов джема или искусственного меда. Кроме того, нам ежедневно выдавали по 7 сигарет или по 2 сигары и по одному небольшому пакетику леденцов.
Мы поужинали, запивая еду водой из полевых фляжек, которые висели у нас на поясе. Ночью меня не назначили в караул, но, когда объявили отбой, я думал, что все равно не смогу заснуть. Мне казалось, что у меня перед глазами без конца будут крутиться убитые мной поляки, а также вражеский солдат, оставшийся без ног, которого застрелил Михаэль. И действительно, я некоторое время думал обо всем этом. Но вскоре усталость взяла свое, и я уснул без снов. Замечу, на войне мне никогда не снились бои. Видимо, в человеческом мозге есть какой-то механизм, который в подобных ситуациях помогает человеку хотя бы во сне отдыхать от войны. Бои и смерти начали мне постоянно сниться только несколько лет спустя.
Утром нас разбудил голос сержанта Бергера.
– Подъем! – кричал он, переходя от окопа к окопу.
Когда я вылез из своей траншеи, то увидел, что к лагерю уже подъехал грузовик полевой кухни. На завтрак нам выдали картофель с овощами и сосиски, те же самые, как в сухом пайке, только горячие. Мы все сразу с радостью набросились на теплую еду. Помимо нее мы также получили по чашке горячего эрзацного кофе. А еще мы смогли наполнить водой наши опустевшие фляжки, и нам выдали сухие пайки на несколько последующих дней.
Пока мы завтракали, наша артиллерия, которую за ночь стянули к Калицу, начала артподготовку. Антон был весел. Он считал, что после вчерашней авиабомбардировки и сегодняшней артподготовки поляки сами побегут сдаваться к нам в плен.
– Да, так было бы лучше для них самих, – согласился с ним Михаэль.
Однако у меня самого на душе было вовсе не так спокойно. А что, если поляки решат продолжить сопротивление? Это означало, что нам придется вести бои в городе, где от противника нас будет отделять всего несколько домов, а возможно, еще и меньшее расстояние. В подобной ситуации снайпер рискует жизнью ничуть не меньше, а, возможно, даже больше, чем обычный солдат. Тем не менее я собрал свою волю в кулак. А то, что я заранее был готов к худшему, сослужило мне хорошую службу во время последующего боя.
Перед началом атаки каждому из нас выдали по семь патронов. Все мы были поражены столь малым количеством. Я сам за прошлый день израсходовал более двадцати патронов, а ведь далеко не все мои товарищи тратили их столь же экономно. Впрочем, причин для беспокойства пока не было, у каждого из нас оставался еще определенный запас патронов, выданных нам перед началом операции. У меня самого вместе с семью новыми получалось в результате около сорока патронов.
Танковая дивизия объехала город с восточной стороны и исчезла за горизонтом, двигаясь в северо-западном направлении. Я понял, что входить в Калиц нам придется без поддержки танков. Что ж, я уже был готов к этому.
Мы продвигались, перебегая от здания к зданию. Поначалу мы вовсе не встречали противника на своем пути. Но через несколько минут, во время очередной остановки, я вдруг увидел винтовочные стволы, торчащие из окон дома, находившегося метрах в пятидесяти от нас. Я заорал:
– Ложись! – И спешно рухнул на землю.
Многие ребята из моего взвода тут же последовали моему примеру. Но некоторые продолжали двигаться вперед, указывая пальцами на меня, словно я был сумасшедшим. Через считаные секунды поляки обрушили на них буквально град пуль.
Враги стреляли из нескольких соседних домов. Выйдя из оцепенения, я открыл ответный огонь. Расстояние было очень небольшим, а поляки вовсе не ожидали, что им придется столкнуться со снайперами. Я просто наводил перекрестие своего оптического прицела на голову очередного врага и нажимал на спусковой крючок. Словно в кино, почти после каждого моего выстрела по поляку из окна выпадала его винтовка. Остальные ребята из моего взвода также начали стрелять по врагам. Еще через минуту нас поддержали огнем пулеметчики из соседнего взвода. Когда я израсходовал уже второй магазин, наконец появились наши минометчики. Мины, выпущенные из их 80-миллиметровых минометов, обрушились на здания, в которых засели поляки. Загрохотали взрывы.
В очередной раз сменив магазин, я позволил себе бегло оглядеться по сторонам. Я увидел, что среди моих товарищей уже появились убитые и раненые. Некоторые были ранены в живот, они корчились на земле и стонали. Но их стонов было неслышно за грохотом боя. Одному из наших пулеметчиков пуля вошла в горло прямо на моих глазах, когда он пытался вставить новую ленту в свой MG-34. Этот боец упал, хватая себя за горло и дергаясь в конвульсиях. Другой боец, находившийся рядом, лишь взглянул на него и, видимо, решив, что тут уже не поможешь, подполз к его пулемету, вставил ленту и открыл огонь по полякам.
Когда наши минометы практически разнесли на кирпичи и щепки здания, в которых прятались польские солдаты, интенсивность вражеского огня значительно ослабла. Я понимал, что имевшегося у меня количества патронов мне явно не хватит, если дальше все будет продолжаться в том же духе. Поэтому я решил рискнуть и подполз к нескольким из наших убитых, чтобы забрать оставшиеся у них патроны. В результате я изрядно пополнил свои запасы и даже поделился частью из них с Михаэлем.
Наш полк продолжал продвигаться в глубь города. Все чаще нам на пути попадались горящие и уже выгоревшие здания. Это было результатом бомбежки и утренней артподготовки. Улицы были окутаны дымом. Я кашлял от скопившейся в воздухе гари.
Большинство уцелевших домов стояло без крыш и без стекол в окнах. На развороченных бомбами и снарядами тротуарах валялось множество трупов. В основном это были поляки – как из военных, так и из гражданского населения. Большинство из них было убито осколками.
Мне на пути попалось то, что осталось от польского пулеметного гнезда. Там было месиво из тел двух или трех поляков. В их пулеметную ячейку угодила бомба или снаряд, и на месте ячейки осталась воронка.
Выстрелы и взрывы раздавались со всех сторон. Поляки отступали под нашим натиском. Но некоторые из них оставались на позициях, чтобы прикрыть отход товарищей. Тем не менее мы продолжали упорно продвигаться в глубь города.
По пути мы забегали в здания, чтобы осмотреть их и не дать возможности польским солдатам ударить по нам с тыла. В одном из домов я увидел двух испуганных женщин. Они были напуганы до того, что не могли даже плакать. А на плачущих женщин мы натыкались постоянно. Они словно ждали, что мы в любую секунду начнем их убивать или насиловать. Некоторые из них были с детьми, некоторые из них были ранены. А одна женщина даже накинулась на нас с кулаками. Мы оттолкнули ее. Но никто из нас даже не ударил ее. Мы не были варварами, мы все были удручены увиденным.
Однако бой продолжался. И чтобы выжить, нельзя было брать в голову подобные вещи. Когда наш взвод продвинулся к центру Калица, мы услышали грохот тяжелых пулеметов.
Поляки хорошо укрепились в этой части города и продолжали держать здесь упорную оборону. Немецкие пехотинцы из других взводов, ища укрытия, начали занимать дома, окружавшие центральный район города. Я продвигался вперед, находясь рядом с Михаэлем, Антоном и сержантом Бергером. Когда мы достигли дома, который был уже занят нашими, я увидел немного впереди, в узком проходе между домами, лежавшие рядом трупы немецких солдат. Их было около десяти. Вероятно, их всех неожиданно накрыло пулеметным огнем.
Сержант Бергер приказал одному из наших стрелков подползти туда и разведать ситуацию.
– Там пулеметное гнездо. – Доклад стрелка подтвердил наши опасения.
– Как далеко? – уточнил сержант Бергер.
– Около двухсот метров.
Сержант перевел взгляд на меня и Антона.
– Разберитесь с этим, – приказал он.
Что ж, приказ есть приказ.
– Антон, за мной! – сказал я другу.
И мы поползли, держа перед собой свои карабины. Когда мы подобрались к трупам и увидели направленные прямо на нас стволы двух польских тяжелых пулеметов, мне стало по-настоящему страшно. Но я успокоил себя тем, что наша униформа ничуть не отличается от униформы убитых и это должно нас хоть как-то маскировать.
– Надо стрелять одновременно, – шепнул мне Антон.
– Хорошо, – ответил я, мгновенно оценив разумность его решения. – Я – в левого, ты – в правого.
Мы осторожно высунули стволы своих винтовок, установив их на трупы. Это был самый опасный момент. Если б поляки заметили блики от наших оптических прицелов, нам обоим был бы конец. Но, к счастью, этого не произошло. Мы с Антоном навели перекрестия прицелов на пулеметчиков.
– Раз, два, три! – мы оба одновременно нажали на спусковые крючки. Моя пуля вошла в верхнюю часть лба польского пулеметчика. Я целился на несколько сантиметров ниже, но не учел расстояние до цели. Тем не менее враг все равно был уничтожен. Выстрел Антона был не менее точным.
– Мы сделали это! – закричал он.
– Не отвлекайся! – заорал я, стреляя по другому польскому бойцу, который хотел подскочить к пулемету вместо павшего товарища. Следом прогремел выстрел Антона. Он промахнулся. Возможно, дело в том, что его оптический прицел был значительно хуже моего. Впрочем, оставшийся в живых поляк после этого не стал предпринимать попыток подползти к пулемету, а в панике побежал прочь. Антон настиг его следующим выстрелом.
Мы переглянулись. У нас обоих горели глаза и было полно адреналина в крови. Мы сумели ликвидировать опасность, исходившую от пулеметного гнезда.
– Следи за улицей! – бросил я Антону, а сам обернулся.
Сержант Бергер смотрел на нас из-за угла здания. Кивком я дал ему понять, что задание выполнено. Он кивнул мне в ответ, и наш взвод снова начал продвигаться вперед.
Когда сержант Бергер поравнялся с телами немецких солдат, убитых польскими пулеметчиками, он отломал половинки от их солдатских медальонов. (Немецкие солдатские медальоны состояли из двух половинок, одна из которых должна была оставаться на теле убитого, а другая забиралась для занесения бойца в списки погибших.)
– Придурки желторотые! Что ж они всем скопом, не глядя, поперли… Хоть бы матерей своих пожалели, – не сдержался сержант. Несмотря на грубые слова, было видно, что ему очень жалко убитых.
Но через миг его лицо снова было суровым и напряженным. Сержант Бергер достал бинокль и внимательно осмотрел простиравшуюся перед нами улицу.
– Эти черти засели в тех двух соседних бетонных зданиях, – сказал он, продолжая наблюдение. – Их будет не так-то просто оттуда выкурить. У них есть пулеметы…
«Что же нам делать?» – вертелось у меня в голове. И тут я увидел офицера в чине капитана, направлявшегося прямо к нашему сержанту. Вместе с офицером было около восьми пехотных взводов. Он начал расспрашивать сержанта Бергера о ситуации на нашем участке.
Выслушав его доклад, капитан сказал:
– Сержант, вы хорошо поработали. А смогут ли ваши снайперы прикрыть нас, если мы попробуем взять эти бетонные здания?
– Да, капитан, – ответил Бергер.
– Отлично. Убивайте каждого поляка, который отважится высунуть хотя бы голову!
