скачать книгу бесплатно
– Сильная девочка… Девочка, которая умела радоваться… Девочка, верящая в чудо… И они все стали счастливыми? – Надя заинтересованно смотрела на брата.
– Да. И я тебе завтра принесу про них книжки, сама сможешь убедиться, что у них всё сложилось хорошо.
– Ага, классно, когда про таких, как мы, пишут книги. Я почитаю…
– Я, чур, буду первая про Пеппи читать, – вдруг заявила Катя, отходя от окна и залезая в соседнюю кровать.
– Ладно, а я про сад, – согласилась Надя. – Лёнь, спой песню… Пожалуйста… Как раньше бывало… Ничего, что без гитары. Просто так.
Лёнька кивнул, соглашаясь. Помолчал.
А потом запел вполголоса… Запел что-то совершенно новое. Возможно, он где-то слышал эту песню раньше. А может быть, сочинил сам.
За окном растворились во мраке огни.
Стужа лютая тихо плывёт.
Ну а мы с тобой в доме старинном одни
И не знаем, что нас дальше ждёт.
Я впервые жалею, что из колдовства
Только песни умею я петь,
Не могу воскресить, повернуть время вспять,
Но могу постараться согреть.
Засыпай и не бойся, увидишь во сне
Лета знойного светлый луч,
Море ярких цветов и душистых трав,
Нет сейчас там ни снега, ни туч.
Земляника с ладони и рыжий наш пёс,
Пусть тропинка уводит в лес,
Я тебя до крылечка резного отнёс.
И парным молоком пахнет здесь…
Друг от друга с рассветом отрежут ножом.
Сказку эту из пепла создал…
Просыпайся, сестра, будь что будет потом.
Только в снах наш очаг полыхал…
Потом он пел что-то ещё, а младшие дремали. И такое безмятежное спокойствие было на детских лицах, что дежурная воспитательница, заглянувшая в палату, не стала их разгонять, выключила свет и осторожно прикрыла дверь. Назавтра им предстояло расстаться. На много-много лет.
День святого Валентина
Динь-дон. Одно резкое и уверенное нажатие на дверной звонок. Алина по этой особой манере узнавала, что пришёл Лёнька. И её сердце каждый раз трепыхалось где-то в горле от предчувствия счастья. Выбегала в коридор, возилась с тяжёлой задвижкой замка и распахивала дверь.
Но в последнее время он приходил очень редко… А раньше и в шахматы с папой играл, и остроумно отвечал на подшучивания мамы, чередуя шутки с серьёзными рассуждениями. Даже как-то в мае ездил с ними на дачу и помогал сажать картошку, при этом в нелепой и пёстрой дачной одежде выглядел задорно, ни капли не смущался и работал за троих. Родителям Алины нравился этот открытый общительный мальчик, их покоряло его умение держаться с внутренним достоинством, но без чопорности и снобизма. Он легко беседовал на любые темы и, будто играючи, но достаточно твёрдо подчеркивал своё мнение. Любимец класса и учителей, бессменный «железный староста» и обаяшка-гитарист умел преподносить себя.
И сегодня он привычно улыбался на пороге, чуть наклонив светлую вихрастую голову – шапку снял и отряхнул ещё на лестнице. Алина улыбнулась в ответ и прижалась к пахнущей морозом холодной куртке. Сунула стыдливо маленькую открыточку-сердечко. Лёнька бережно накрыл ладонью этот кусочек красного картона, будто живую птичку, которая может вспорхнуть и улететь. Достал из кармана молочную шоколадку и протянул девушке. «К чаю». Он всегда что-нибудь приносил. В чужой дом нельзя приходить с пустыми руками.
Чай пили на большой уютной кухне, под воркование телевизора, который смотрел отец Алины.
Лёнька наблюдал, как светлеет тёмная патока чая, когда в ней плавает кружочек лимона, беззвучно болтал в чашке ложечкой, гонял лимонный солнечный кусочек и отвечал на вопросы.
– Ты что-то совсем забыл нас. У Алины без тебя ни физика не учится, ни химия. Где пропадал? – глава семьи не отрывался от экрана телевизора.
– Да с переездом, с новыми условиями жизни – всё не получалось выбраться, – ровный голос мальчика не дрогнул, звучал спокойно, без пауз.
– Я слышал, что там у вас, – отец Алины окаменел лицом, он знал, что Лёнька осиротел. – И где ты сейчас живёшь?
– В реабилитационном центре. Старших сестёр и брата отправили в детдом, младших – тётка взяла к себе в Ярославль. А я пока так. Чтобы учебный год закончить в своей школе. Потому что выпускной девятый класс.
– А потом куда? Ведь в десятый пойдёшь? Сейчас без образования никуда. Ты способный парень, Алина говорила, что областные олимпиады выигрываешь.
– Нет, не пойду. Тётя оформит опеку, если поступлю в речнуху, там кормят бесплатно, социальная стипендия, форму дают и можно в общежитии жить.
– Речное училище? – отец поднял вверх брови, повернулся и посмотрел на Лёньку. – Один будешь жить? А после него какие перспективы? Армия и необходимость учиться дальше, чтобы где-то работать. Только время зря потеряешь. На какую же специальность пойдёшь?
Лёнька выдержал его укоризненный взгляд. И бросил в глаза серой яркой молнией.
– Не решил ещё. Экономистом или судоводителем.
– Спекулянтом, значит, будешь…
– Папа, ну зачем ты?
Звякнула ложечка о краешек чашки.
– Не буду. Спекулянтом.
– Да шучу же я, господи. Что за подростки нынче. Ни слова не скажи. Алина, пойдём-ка, я тебе кое-что объясню. Извини, брат.
Отец с дочерью вышли. Мама Алины виновато улыбалась:
– Прости, Лёня. Он устал сегодня на работе.
Она разглаживала скатерть, подливала кипяток в остывший чай. И сделала погромче телевизор.
– Люблю эту передачу…
Лёнька смотрел в окно, не хотел слышать, но обрывки фраз из соседней комнаты долетали до него комьями тяжёлой грязи.
– В этом реабилитационном центре… Туберкулёз, вши… Дети алкашей… Бомжи… Чтобы в нашем доме… И без перспектив… Такой же станет… Деградация… Не прощу… Чтобы и духу твоего здесь не было… Больше никогда чтобы…
Алина вышла с пылающими щеками.
– Мы с тобой в кино собирались. Пойдём? – Лёнька встал ей навстречу. Вежливым полупоклоном поблагодарил маму девушки за чай. Они вместе вышли в прихожую. Алина теребила в руках белый платочек.
– Лёнечка… Я не пойду. Понимаешь… Папа… Он против. Давай расстанемся. Всё равно я в десятый пойду, а ты в училище. Мы не сможем быть вместе. Извини. Ты очень хороший… Но не приходи больше ко мне… Никогда. И в школе не подходи. Ты обязательно другую найдёшь. Тебя все в классе любят. А я… Ну вот так, – Алина прятала глаза.
Лёнька тихонько коснулся её плеча, будто погладил. Она отвела его руку в сторону. Мягко, но решительно.
Тогда он повернулся, чётко и выверенно вбил ноги в ботинки, накинул куртку. Вышел и аккуратно закрыл за собой дверь. За несколько секунд слетел по лестничному пролету и исчез в темноте зимнего вечера.
Вслед ему из окна никто не смотрел. Даже украдкой – из-за занавески.
У телефона-автомата на стене магазина Лёнька остановился. Перевёл дыхание. Вытащил карточку. «Вроде, смогу ещё позвонить». Вставил её в скособоченный рот красного чудовища, снял с рычага трубку, набрал номер. Кнопки были ледяные и липкие. Единицы с карточки улетали быстро – ещё бы, междугородний звонок…
– Слушаю.
– Тётя, привет. Это я.
– Здравствуй, Лёня. Что-то случилось?
– Я решил. Я буду поступать в речнуху.
– Хорошо. Я знала, что ты здравомыслящий мальчик и поймёшь, что это единственный выход. Спасибо, что позвонил. Не стой на морозе.
Разговор прервался. Лёнька выдернул карточку, повернулся и медленно… медленно… сполз спиной по стене на снег. Посмотрел на зажатый в руке кусочек красного картона – это называется валентинка… Любовь. Вспыхнул огонёк зажигалки. Жёлто-синим занялся краешек. Через несколько мгновений огненная звёздочка из обожжённых пальцев скатилась в снег.
Не ответив мне, звезда погасла.
Было у неё не много сил…
8 марта
Тогда этот день ещё никто не называл «время мести за носки и дезодорант», не устраивал фото-баттлов «у кого дороже букет». Мужчины не начинали страдать уже в феврале при мысли о тяжёлых повинностях восьмого дня марта. И феминистские корни праздника тоже никого не оскорбляли.
Папа просто приносил домой букетик мимоз. Маленьких пушистых цыпляток на веточках, пахнущих солнцем и чем-то маслянистым, сухим, эвкалиптово-миртовым. Ставил в банку на окошко и говорил:
– Моим девочкам.
Девочки подбегали, нюхали, смеялись, восторгались:
– Ух ты! Весна скоро!
Весна, прятавшаяся между жёлтыми хрупкими тычинками, появлялась и прыгала вниз капелью с покатых крыш. Растворялась в голубом воздухе запахом древесного сока, тёплой коры, влажной, начинающей дышать земли.
А маленький Лёнька рисовал в альбоме кривую восьмерку, из которой высовывались алые тюльпаны. До тюльпанов ещё было очень далеко, они спали в своих луковицах. Но на рисунке – уже были.
С этого дня – всё – весна! Даже если пока по-прежнему с утра – шарф до глаз и страшно забыть дома рукавицы. И снег, и солнце, и город, и птицы – всё весеннее, новое и звенящее.
Даже этой одинокой, бездомной, сиротской весной хотелось жить, поздравлять, дарить и радоваться. Поэтому он вдруг собрался и поехал в Ярославль. Неизвестный. Чужой. Прозвенела пригоршня мелочи на тарелочке пригородной кассы, и в руке квадратик тонкой бумажки с бледными циферками. Поезд тёмно-зелёный, сиденья – коричневые, скрипучие. И в вагоне жарко натоплено. За окном – снежные утренние поля и деревья на марше. Столбы и заборы бегут неровной, вихляющей цепью, исчезают в сугробах, падают, рассыпаются. Лёньке тоскливо. Он будто астронавт в тяжёлой ракете среди безвоздушного пространства полей. Не сойти, не остановить, лишь продолжать движение – дальше, дальше – вписываться в повороты и не позволять себе закрыть глаза, когда совсем уж страшно, совсем невмочь и хочется выть: «Выпустите меня отсюда! Вы-ы-ы-ыпустите, сволочи!!!»
На вокзале он потерялся в толпе, которая стекла в подземный переход и просочилась через чугунные ворота – выход в город.
В кармане – бумажка с адресом и сжатый кулак. Куда теперь ехать? И на чём? Красный трамвай – «тройка» – на конечном кольце – железным снегирём между чёрных тополей. И стёкла расписаны инеем – морозно. На гранях ледяных цветов алеет рассветное солнце. И с пересадкой куда-то далеко-далеко через мутный после сна, всполошенный праздником, беспорядочный город. В ларьке на остановке приглянулись два белых игрушечных медвежонка с почти живыми чёрными глазками и блестящими холодными носами. У бабули – ветка мимозы из ведра. Медведи мягкие, а ветка согревает душу, тревожит память, пахнет весной и чем-то горьковато-южным.
На панельных домах ржавые таблички. И во дворе нет деревьев. Ни единого. Только ветер, снег, дома и машины.
Подъезд с кодовой дверью. Лёнька не знает, на какие железные столбики жать, чтобы открыть. Дышит на руки. И пробует снова давить. Присматривается, на которых столбиках стёрта красная кровавая краска. Дверь лязгает и открывается.
– Господи, Лёня… Как ты… Что случилось? Спасибо, дорогой… Проходи, проходи… А воспитатель в центре знает, что ты здесь? Эх, Лёня-Лёня, что ж ты творишь…
Тётя после душа – на голове накручен килограмм розового полотенца. Она кладёт мимозу на трюмо в прихожей и забывает о ней. Сестрёнки – годовалая и трёхлетняя – смотрят недоверчиво: кто такой, зачем приехал? Никак не могут вспомнить, знакомый или нет – плакать или радоваться.
Лёнька сидит на чужом диване, в чужой комнате. Его здесь не помнят, не ждут.
– Сейчас медведи просыпаются в своих берлогах и начинают сажать подснежники… И тогда снег потихоньку тает…
Маленькие белые медвежата грустно таращатся в пустоту. У них нет ни берлоги, ни подснежников.
Тётя звонит в реабилитационный центр Рыбинска, извиняется, извиняется, извиняется… Массирует лоб двумя пальцами – начинает болеть голова, свалился же, как снег… Беда с этим мальчиком, беда.
Часы на вокзале Рыбинска остановились, их циферблат заляпан вековой грязью, они показывают ночь. На бордюрном камне у переезда сидит парень, то ли спит, то ли смотрит на сверкающие в свете фонарей рельсы, то ли уже замёрз насмерть. Рядом – бутылка «Ярпива» с чёрным ярлычком, выпитая на треть, припорошенная снегом. Ближе к полуночи его заберёт милицейский патруль. Всё равно. Астронавт покинул корабль и вышел в открытый космос.
Подвиг
Два паренька в форме курсантов речного училища стояли на мосту и кидали чайкам куски заплесневелого батона. Чайки галдели и хватали добычу на лету. Внизу ворковала, разбиваясь об опору моста на длинные водяные косы, весенняя Волга.
– А чё ты в речнуху пошёл? Шёл бы в десятый, ты ж хорошо учишься…
– Да я… Понимаешь… Мечта у меня о море… Может, сложится… И я на подлодку пойду служить, а что… Бортовые механики там нужны. Знаешь, как это – на глубине. Один на один со своими страхами. В случае чего никто не спасёт. И если в одном отсеке пожар, матросы задраивают его, чтобы блокировать очаг, а сами погибают, – курсант лёг грудью на перила и разглядывал поток.
– Подвиг хочешь совершить?
– Наверное. Тогда я буду знать, что я есть. И я достоин быть.
– А подвиг – это как?
– Когда ты собой жертвуешь во имя чего-то…
– Ну вот с моста прыгнуть – это подвиг?
– Пожалуй, подвиг… Я же буду бороться со своим страхом. Это будет победа над собой и всё такое.
