скачать книгу бесплатно
– Кленов! Кленов! Мы с Шацким хотим шлюх! Зови всех шлюх, что есть в твоем заведении! Всех! Немедля! – при этом он неловко оступился и едва не упал, отчаянно захохотав, повиснув на руках Шацкого, который тоже посмеивался, придерживая товарища и упираясь рукой о ближайший стол, дабы не упасть.
Вид Шацкого поразил Ольгу. Он был изрядно пьян. Из-под расстегнутого темно-серого пальто виднелась белая рубаха, поверх которой висел темный шарф. Бросалось в глаза небритое лицо, развязная улыбка и блестящие пьяные глаза. Ольге стало неловко, он выглядел совсем не так, как она его помнила со встречи в Майском. Еще большую досаду вызывал пьяный Мясников, которого она прождала почти полчаса. Он еле держался на ногах, беспрестанно что-то кричал и хватал цыганок за талии. Было понятно, что он забыл про нее и вряд ли был готов обсуждать ее вопрос.
Еще наблюдая за Мясниковым и Шацким, Ольга услышала, как со стороны лестницы, что вела в номера, послышался смех и стук каблуков, и через пару минут на диване и креслах между господами в малом зале, не замечая ее, засияли подкрашенными губами и глубокими декольте девочки мадам Лебедянской. Некрепко стоя на ногах, Шацкий с Мясниковым добрались до них под пение цыган и одобрительный свист матросов. Пожав руки Кленову и Дмитрию Ивановичу, Никита, широко улыбаясь и предусмотрительно придерживая шатавшегося Мясникова одной рукой, схватил улыбавшегося Ростоцкого за шею и низко склонился к нему.
– Здорово, Ростоцкий! – громко и со смехом произнес Никита. – Сукин ты сын! Бушлат нацепил, тряпку красную, а сам с прежней компанией гуляешь? Наш Ростоцкий своего не упустит, да, чертяка?
– Не упущу, Шацкий, так и знай! – Ростоцкий, довольно улыбаясь, взглянул на него, вполне дружески пожав его руку, и прижал к себе девицу с коротко стрижеными рыжими волосами, которая так и льнула к нему, не упуская момента мягкими гибкими пальчиками умыкнуть со стола сыр и колбаски.
Никита усадил едва державшегося на ногах Мясникова в кресло, а сам скинул пальто, небрежно закинув его на спинку соседнего дивана, и сел сам, насмешливо разглядывая Ростоцкого.
– Вижу, что не упустишь, – снова насмешливо сказал он, со звоном стукнув бокалом по его бутылке. – Значит, держишь нос по ветру? Ай, молодец! Как тебя теперь величать? Товарищ? Комиссар? Экспрориатор?
За столом все заметно оживились. Даже Кленов, до этого с неприязнью и досадой поглядывавший на самодовольного Ростоцкого, придвинулся ближе к Никите и с довольной улыбкой отдал пару распоряжений официанту. Ростоцкий, нимало не смущаясь такого внимания к себе, уверенно влил в себя остатки вина из горлышка и смачно швырнул пустую бутылку в угол, с презрительной усмешкой предупредительно взглянув на возмутившегося было Кленова. Столкнувшись с его холодными красивыми глазами, Кленов с досадой сжал губы и ничего не сказал, отвернувшись к Шацкому.
– Я теперь – депутат Совета рабочих и солдатских депутатов и комиссар Красной гвардии, – довольно заявил пьяным голосом Сергей Ростоцкий. – И вам, товарищи, не советую ломаться, а признать большевиков, – он самодовольно усмехнулся. – Надо уметь видеть перспективы. А они вот где, – он размашисто повел рукой в воздухе. – Стоит только руку протянуть.
– Вот как? – Шацкий откинулся на спинку кресла, вытягивая длинные ноги в костюмных темно-серых брюках и модных ботинках. – Возможности, говоришь? И какие же? Силой брать то, что вам не принадлежит? – в это время мимо его кресла к столу прошла молодая, весьма привлекательного вида девица в укороченном платье темно-зеленого цвета с голыми плечами и гривой темных, почти черных волос. Подмигнув ей, Никита усмехнулся, когда она низко склонилась к нему и попыталась обнять за шею. Не обращая внимания на Ростоцкого, Шацкий прижал к себе девицу, зарывая пальцы в ее густых черных волосах. – Скучала, Люси?
– Еще бы! – жеманно отозвалась девушка, присаживаясь на подлокотник его кресла. – Говорят, вы, Никита Васильевич, уже несколько месяцев в городе, а к нам почти не заходите. Я на вас в обиде, – она забавно вытянула губки, кокетливо накручивая прядь темных вьющихся волос на палец. Наблюдая за этим жестом, Никита невольно улыбнулся и притянул к губам ее белую мягкую ладошку.
В это время комиссар заявил, бесстыдно тиская девицу, уплетавшую за обе щеки сыр и колбаски:
– А хоть бы и так. Сегодня Россия – это пьяная, порченая девка. Она лежит и ждет, кто ее подберет. Только руку протяни. Такие, как вы, брезгуете, дескать, не по правилам, не слишком хороша. А большевики не пройдут мимо. Возьмут и оставят вас всех в дураках!
– Что?! – пьяное лицо Кленова вытянулось от негодования, и он всем корпусом подался вперед. – Россия – девка? Да ты, Ростоцкий, просто свинья! Да за такие разговоры тебя самого расстрелять стоило бы!
– А давай! – оскалился в презрительной ухмылке Ростоцкий, едва взглянув на него. – Стреляй, чистоплюй! Да только хрен ты выстрелишь, Кленов! Только и можешь, что жрать и пить в своем ресторане, да ныть, как теперь все паршиво. Наслаждайся, пока еще можешь. Скоро уж не получится, – с этими словами он слегка подался вперед, всей ладонью обхватив новую откупоренную бутылку вина, и, плеснув себе в глотку, скалясь на Кленова, довольно произнес: – Эх, хорошее вино, Кленов, у тебя! Скажи спасибо мне, что ваши склады и закрома никто не трогает. Пока, – он пьяными губами широко улыбнулся, протягивая руку с вилкой и отковыривая кусок осетрины.
Кленов возмущенно смотрел на него несколько секунд, затем обернулся к Шацкому, явно желая найти в его лице поддержку. Никита сидел в обнимку с темноволосой шлюхой, которая, нимало не смущаясь, закинула ногу в шелковом чулке на его колено, оголив подвязку. Сам Шацкий попивал вино и наблюдал за комиссаром.
– Спасибо тебе сказать? – произнес Шацкий, наконец. – Ну, спасибо, Ростоцкий, за то, что старых знакомых не забываешь. Вино с нами пьешь, девок с нами делишь. Да, господа, поблагодарим товарища комиссара за то еще, что радуется, видя, как Советы армию развалили, и расшатывают страну, пока идет война. Вот они перспективы, да, Ростоцкий? Скоро дойдет до того, что можно будет грабить и убивать без зазрения совести? Тащить все, что плохо лежит, свести счеты со всеми, с кем хотел прежде? Да ты просто герой, Сережа! Вовремя ты с фронта вернулся, а то бы такие перспективы упустил! Ты, кстати, так и не рассказал, как тебе это удалось. Героем или подлецом вернулся, все-таки? Но ведь молодец, а, господа? Ай, да Ростоцкий! Всем нос утер! – Никита в упор смотрел на пьяного, вспыхнувшего комиссара, который, свесив тяжелую голову на грудь, тоже тяжелым серым взглядом смотрел на Шацкого, а губы его кривились в злой улыбке.
– Здесь у них теперь власть, – оскалился злобно Ростоцкий. – Их поддерживают солдаты и рабочие. В этом их сила. Ты бы лучше поостерегся и принял их сторону, Шацкий. Все равно ведь придется.
Никита усмехнулся на его слова и бросил:
– Это как-нибудь без меня. Я – человек вольный, ни под кем ходить не собираюсь. От их лозунгов и призывов изжога берет. Все сегодня к этой власти рвутся, а что делать с ней, в толк не возьмут. А ведь власть – баба капризная. Тех, кто ее не умеет удержать, бросает, да с треском, с позором. Большевикам пошел служить? Кто это? Подонки, что призывали к поражению собственной страны, а потом под шумок, в самые тяжелые дни и месяцы припеваючи пережидали себе в Швейцарии, чтобы теперь обещать нам равенство? Равенство с кем? Вон с теми? – он кивнул в сторону большого зала, откуда слышались пьяные вопли и визги. – Я простого мужика уважаю, работящего, смекалистого, который и в голодный год умеет семью свою прокормить, который умеет работать, как никто. А мародерам и насильникам, что родную землю грабят, дезертирам, которые позиции свои покидают во время войны, поддаваясь на вашу агитацию, да немецким провокаторам, я и руки не подам, не то, чтобы им служить, – он и не заметил, как во время своей речи сильнее подался вперед, сверля Ростоцкого темным взглядом.
На несколько мгновений за столом воцарилась тишина, и только эти двое в упор смотрели друг на друга.
Чувствуя напряжение, Дмитрий Иванович заерзал на диване, опасливо поглядывая на вооруженного комиссара. А Кленов наиграно весело произнес:
– Ну, господа, не будем ссориться! Сергей Иванович, Никита Васильевич, давайте выпьем за порядок. Ведь когда-нибудь он наступит? Ну, же, господа-товарищи, выпьем? – Василий Викторович подозвал пальцем официанта, велев разлить вино по бокалам.
– А кто ссорится? – усмехнулся Ростоцкий, откидываясь на спинку кресла, не спуская глаз с Шацкого. – Даже интересно послушать таких, как ты, Шацкий. Ты так ратуешь за Отечество в этой проклятой войне, а сам-то и не воевал ни дня.
Шацкий усмехнулся, сверля его взглядом, тоже откидываясь на спинку кресла, и небрежно бросил, слегка отстраняя от себя девицу:
– Я сполна выполнил свой долг в ходе войны. И в дождь, и в снег строил дороги и мосты, чтобы было, чем снабжать армию, которую вы, – он ткнул в Ростоцкого пальцем, – разваливали ее изнутри. Надо будет, так и отправлюсь на фронт. Да только, сдается мне, что с такими, как вы, нам скоро защищать будет нечего.
Ростоцкий молча смотрел на него пару мгновений, а потом зло смерил взглядом Дмитрия Ивановича, протягивавшего ему бокал с вином, и присосался к горлышку бутылки. Красные струйки вина, словно кровь, потекли по его гладко выбритому лицу, побежали по шее, впитавшись в темный ворот гимнастерки. После чего комиссар с грохотом поставил бутылку на стол и, подаваясь в сторону Шацкого, насмешливо произнес:
– Отправишься на фронт? Ха, как бы не так, Шацкий! Небось, золотишко свое пытаешься вывезти и документы готовишь на выезд? Деру хочешь дать, как все толстосумы! Что, не так? Признайся, не готов ты кровь проливать и дорогущий костюм сменить на гимнастерку. Это с такими, как ты, нам скоро защищать будет нечего!
Глаза Шацкого потемнели, однако, не подавая виду, он лишь язвительно усмехнулся, продолжая обнимать темноволосую Люси, и отозвался:
– Я не готов кровь свою проливать за подонков и демагогов, не собираюсь помогать тем, кто ведет страну к гибели, брызжа слюной, доказывая свою правоту. И пусть мне придется покинуть эту землю, а совестью кривить не стану. И золотишко мое в надежном месте, не переживай. Уж об этом-то я позаботился.
Ростоцкий смотрел на него исподлобья, вдруг с силой сжав ягодицы сидевшей рядом девицы. Та вскрикнула, испуганно взглянув на него, но он лишь пьяными, налитыми кровью глазами следил за Шацким. На время голоса и звон бокалов потерялись в громких песнях цыган, которые по знаку Кленова со всех сторон обступили диван и кресла вокруг стола. Они пели свои протяжные песни, пританцовывая и зычно подстрекая гостей больше пить и заказывать песни.
Ольга невольно в замешательстве смотрела на все, сидя в стороне, закрытая от шумной компании яркими рубахами цыган. Снова и снова бросала взгляд на дремавшего в кресле Мясникова, с досадой постукивая пальцами по столу и размышляя, остаться и подождать, или все же уйти.
Кленов снова распорядился на счет вина, несколько раз поднимался из-за стола на правах хозяина, взмахивал бутылкой с вином, разливая его по бокалам, и громко говорил:
– Выпьем, господа, что нам еще остается? Будем веселиться и наслаждаться жизнью, и пусть этот мир катится в тартарары! И ты, Ростоцкий, катись к черту со своими новыми дружками! – затем он почти падал на диван, давно скинув пиджак и позволяя двум как две капли воды похожим девицам ласкать свою шею и целовать по очереди в губы.
Дмитрий Иванович, откинувшись на спинку дивана, выставив свой крупный живот, обнимая широкобедрую девицу в шляпе с перьями, несколько раз озадаченно посмотрел на Кленова, делая ему какие-то знаки в сторону сильно захмелевшего комиссара. Сам он тоже раскраснелся, сильнее расстегивая ворот рубахи.
– В тартарары! – вдруг воскликнул Мясников, тяжело поднимаясь на пьяных ногах. – К черту всех! К черту большевиков! К черту Керенского! Вина и шлюх!
Шацкий насмешливо дернул его за локоть, от чего Мясников рухнул в кресло, слегка потеряв равновесие, расплескав вино. А Никита вдруг поднял свой бокал и, глядя в упор в глаза улыбающейся темноволосой девице, громко произнес:
– Господа, давайте выпьем за неизменные радости: отличное вино и замечательных девочек мадам Лебедянской. Ну, же! – он насмешливо окинул взглядом всех. – Дамы, за вас! – Шацкий обвел глазами девушек за столом, подмигнув им. Со всех сторон послышались их довольные аплодисменты и смех, и вдруг поднялся, взметнув вверх крепкими руками девицу, что сидела у него на коленях. Она взвизгнула и захохотала, хватаясь за его шею. А Шацкий закружился с ней под звуки гитары, слегка пошатываясь на пьяных ногах, и вдруг поставил ее на соседний стол, не замечая сидевшую тут же Ольгу. Под подбадривающие крики и смех он принялся хлопать в ладоши, горячими пьяными глазами глядя на нее, делая знаки цыганам, которые окружили Люси, играя ритмичную мелодию на гитарах.
– Ну, порадуй же нас, Люси, снимай все! – крикнул Никита, хлопая снова и снова в ладоши, пританцовывая на месте. И все вокруг – господа и девицы – закричали следом:
– Снимай! Снимай! Танцуй и снимай!
Девица насмешливо смотрела на него, соблазнительно двигая бедрами, потом встряхнула копной темных волос и принялась медленно стягивать с плеч ткань платья. Когда показались ее округлые груди с крупными темными сосками, послышался протяжный одобрительный гул, и все господа поднялись со своих мест, неистово хлопая в ладоши, окружая ее со всех сторон. Даже пьяный Мясников вышел вперед, вцепился в Шацкого и неистово завизжал в угаре и возбуждении, подбадривая ее. Люси жеманно закусила губу, изрядно двигая гибким телом и пританцовывая на столе, спуская платье. Ее упругий живот и спина двигались волной, вызывая настоящий экстаз у довольной публики вокруг.
Когда платье полетело в зал, раздался дружный одобрительный возглас. Дмитрий Иванович с азартом поймал ее платье и вожделенно уткнулся лицом в его складки, покрываясь испариной и краснея от возбуждения. А обнаженная девица продолжала извиваться на столе, словно змея, закинув руки кверху, явно наслаждаясь всеобщим вниманием. Глаза ее были темны от возбуждения, щеки раскраснелись, губы приоткрылись в призывной улыбке. От этой картины, а еще от белых ягодиц, что соблазнительно выглядывали из-под пояса с подвязками, и упругих овалов грудей глаза мужчин поплыли. Они бились в угаре, размахивая руками, стягивая с себя пиджаки, распуская галстуки, и по очереди норовили ущипнуть, шлепнуть, лизнуть голую Люси, которая бесстыдно позволяла им это.
Шацкий уже давно сидел на диване у стола, опрокидывая в себя бутылку, мутными пьяными глазами наблюдая за бесстыдницей. Вокруг кричали и визжали, слышался беспрестанный хохот и похотливые призывы. Мужчины окружали танцующую девицу, то и дело толкая друг друга, пытаясь подобраться к ней ближе, продолжая хлопать в ладоши и хватая Люси за мягкие части тела, восторженно глазея на нее. От всеобщего внимания она сама была в агонии, неистово двигала то руками, то плечами, то бедрами, нисколько не смущаясь своей наготы. И вдруг повернулась к ним спиной и звонким голосом крикнула:
– Ну, же, ловите! – и бесстрашно начала падать вниз на вытянутые руки.
Шацкий насмешливо усмехнулся, наблюдая, как восторженный возбужденный гул снова прошел по залу, а Кленов, Мясников и Дмитрий Иванович с готовностью приняли вытянутыми руками обнаженное тело. Оно, словно лодка, поплыло по малому залу под звуки гитары и цыганские песни. Остальные девицы, поддаваясь всеобщему возбуждению, а может, боясь потерять своих клиентов, тоже принялись снимать свою одежду и обнимать голыми руками мужчин, танцуя на ходу. Голая Люси лежала на вытянутых руках, хохотала, закинув темноволосую голову, и кричала в пьяном восторге:
– Как с вами весело, господа! Я люблю вас, господа!
Шацкий с кривой улыбкой наблюдал за тем, что учинил, и тяжелым мутным взглядом скользил по хохочущим лицам и голым телам, которые вдруг слились в один сплошной хоровод – все закружилось и поплыло перед глазами, сливаясь в какую-то бесформенную массу, изрыгавшую бесконечный омерзительный хохот и крики. Голова нестерпимо трещала, а от вида разыгравшейся оргии тошнота подступила к самому горлу. И когда рядом с ним скользнула чья-то белая грудь с крупными сосками, а потом женские руки легли ему на плечи, и красные бесстыдные губы возбужденно шепнули ему в ухо:
– Никита, идем, будет весело…
Он устало закачал головой, пытаясь прийти в себя, и пробормотал:
– Прочь… Уходи! Уходи!
Грудь и руки исчезли.
Он провел рукой по горячему лицу и гудевшей голове, пытаясь взять себя в руки, подался слегка в сторону, отставляя бутылку на стол. Все плыло перед глазами, и силы словно совсем покинули его. Бутылка качнулась, стоя на самом краю, неловко закачалась и точно бы упала, если бы не…
– Это уже слишком, господин Шацкий!
6.4
Сквозь страшный гул в голове этот, казалось бы, знакомый голос прозвучал для него, как выстрел. Он замер, пытаясь прийти в себя, что-то еле заметное пробежало по его лицу. Он поднял голову и мутными нетрезвыми глазами уставился в глубину дивана, с трудом различая светлый силуэт, который медленно обретал четкие черты. И в первое мгновение ему показалось, что это стояла Саша, совсем рядом, на расстоянии вытянутой руки! Он подался вперед, протягивая руку к ней, словно за спасением, пытаясь сфокусировать пьяный взгляд, расползаясь в виноватой пьяной улыбке. Но уже через секунду понял, что это была не она. Рука устало опустилась.
Совсем рядом стояла Ольга. Она держала одной рукой пойманную бутылку и с нескрываемой неприязнью смотрела на него. Под ее осуждающим взглядом, а еще недоумевая, что она могла делать в этом заведении, и какого черта она вообще так смотрит на него, Никита снова откинулся на спинку дивана. Теперь уже он четко видел ее красивые черты и, хотя голова нещадно трещала от выпитого, где-то внутри поднималась страшная досада за то, что она, похоже, видела все, что здесь творилось. Пытаясь совладать с ситуацией, словно опомнившись, он расплылся в широкой насмешливой улыбке, и пьяно и нагло произнес:
– Вот так сюрприз! Ольга Павловна Пурталес! Мое восхищение и глубочайшие извинения за… – он насмешливо окинул взглядом малый зал, с изумлением обнаружив, что в нем, кроме заставленного остатками блюд стола и пьяного Ростоцкого, спавшего в кресле, никого не было, и протянул ей руку для поцелуя. Но Ольга с таким отвращением смотрела на него, стоя у дальнего угла дивана, что он невольно усмехнулся и развязно произнес: – Приветствую вас, богиня!.. Хотя вообще-то богини не ходят по таким заведениям, – и, заметив, как она с досадой взглянула на него, едко добавил: – Захотелось острых ощущений? Вспомнить бурную молодость? – он сам взял ее руку и, притягивая к своим губам, не спуская с нее пьяных насмешливых глаз, прильнул к ее перчатке. – Что вы здесь делаете, мадам?
– У меня была назначена встреча с господином Мясниковым, но, похоже, он забыл об этом, – она отдернула свою руку и с брезгливостью посмотрела на него.
– С Мясниковым? – Никита вскинул брови вверх и усмехнулся, оборачиваясь в пустой зал. – Эй, Эдик! Эдик! – насмешливо позвал он в пустоту и обернулся к ней, пожав плечами. – Да, пожалуй, он забыл про вас. Наверняка, другая красотка согревает его сейчас. Хотите, я позову его? – и так как Ольга, вспыхнув, с омерзением покачала головой, он насмешливо рассмеялся. – Не хотите? Как хотите, – он протянул к ней руку за бутылкой с вином. – Вряд ли он сможет сегодня вам помочь. Но не расстраивайтесь, возможно, мне по силам это исправить? – бросил он и еще шире нагло улыбнулся, заметив, как она гневно метнула на него взгляд. – Давайте выпьем за встречу, Ольга Павловна! Сколько лет, сколько зим мы не виделись. Кажется, с того самого раза в чудесном имении вашего отца? – он, пошатываясь, встал и отошел к большому столу, чтобы взять два бокала, на ходу наливая в них вино, поглядывая на Ольгу. Протянув ей бокал, пригубил сам, стоя к ней неприлично близко и не спуская с нее глаз. – Признаюсь, и тогда, и сейчас вы просто ослепительны. Итак, зачем вам этот сукин сын?
Ольга с плохо скрываемым недоумением смотрела на него, снова отметив, как он не походил сам на себя. Неуверенно приняла бокал из его руки и, присев на край дивана, с неприязнью следила за тем, как Никита уселся рядом, вытягивая свои ноги. Он был сильно пьян, не сводил с нее темных наглых глаз, от чего Ольге становилось не по себе. Крутя бокал с вином в руке, она слегка сдвинулась в сторону, заметив, как Шацкий усмехнулся и подался вперед за ней, слегка тронув ладонью ее руку в перчатке.
– Невероятно приятно оказаться в вашем обществе, дорогая Ольга Павловна, – произнес он, сжав ее ладонь, развязно улыбаясь.
Ольга передернула плечами, отстраняясь и убирая свою руку, с досадой глядя на него.
– Вы пьяны, господин Шацкий. И ведете себя непристойно.
– Да? – он рассмеялся. – Непристойно? Когда вас это стало смущать, очаровательная Ольга Павловна? – от этих слов она вспыхнула, с досадой отворачиваясь. Тем временем пьяный Шацкий произнес: – Вообще-то именно за этим уважаемые господа и приходят в подобные места. Разве нет? – он насмешливо приподнял брови, словно от удивления, и внезапно обхватил рукой ее шею, придвигаясь ближе и сверля ее глазами. – Как же похожи ваши глаза, и голос! До мурашек, – хрипло выдохнул он и с остервенением впился в ее губы, рукой удерживая ее за шею.
Ольга растерянно уперлась руками в его грудь, но, чувствуя, что он не отступает, в бешенстве залепила ему пощечину, вскакивая и с негодованием глядя на него.
– Что вы себе позволяете?! – гневно бросила она, брезгливо оттирая губы. – Вы не в себе?!
– Да бросьте вы ломаться, – усмехнулся он язвительно, потирая покрасневшую щеку, развалившись на диване, вытягивая под столом свои длинные ноги и держа в руке бокал. – Будто я не знаю, зачем вы сюда пришли. Раз вам нужен Мясников, значит, вы хотите уехать из страны. Раз вы хотите уехать из страны через него, значит, у вас проблемы с деньгами или документами. Мне известно, что ваш муж не оставил вам ни копейки. Стало быть, у вас есть только один способ получить желаемое. Догадываюсь, что вы устали от нищеты и разрухи и хотите в роскошь и лоск парижских салонов. Ради бога! С вашей красотой вы, определенно, будете там иметь успех. К чему же ломаться? Признаться, я готов неплохо заплатить. И как устроитесь, чиркните адресок, я загляну к вам, когда буду в Париже, – он, неприятно улыбаясь, смотрел на нее, покачивая ногами под столом и попивая вино, и как будто намеренно желал ее оскорбить.
– Вы омерзительны, Шацкий! – процедила с презрением Ольга, ярко вспыхивая от его слов и делая шаг в проход между столами, застегивая пальто. – Прежде я была другого мнения о вас! Не представляю, как Саша могла подпустить вас к себе!
Мгновенно что-то странное пробежало по его лицу, а глаза вмиг стали еще темнее, наливаясь бешенством. На покрытом щетиной лице, которое когда-то ей показалось привлекательным, вдруг закривилась неприятная едкая усмешка.
– Не представляете?! О, я тоже много не мог представить о ней! Боюсь, вы были бы сильно удивлены, узнав, что скрывается за ее ангельским обличием! Любая из этих шлюх намного честнее ее. По крайней мере, с ними я знаю, чего ожидать и за что я плачу! – с этими словами он осушил до дна бокал и с грохотом поставил его на стол, сверля ее злым тяжелым взглядом.
– Вы сравниваете со шлюхами мать своего ребенка?! – Ольга также с негодованием громко поставила бокал на стол, даже не притронувшись к вину.
– Что?! Стало быть, даже вы знали об этом! – лицо его расплылось в злой невеселой усмешке. – Значит, она всем умудрилась рассказать, только не мне? Подлая дрянь!
– Да как вы смеете? Вы просто не достойны ее, Шацкий! Наверное, поэтому она отказала вам и не захотела быть с вами! Вот ваш уровень! – она презрительно кивнула в сторону малого зала, где еще несколько минут назад резвилась пьяная компания, а теперь стояли хаотично сдвинутые кресла и диваны, заставленный объедками стол, опрокинутые пустые бутылки, да храпел, закинув кверху голову, пьяный комиссар.
– Вот как?! – он резко встал, упершись о стол руками, пытаясь крепко стоять на ногах, зло усмехаясь. – Это она вам сказала? Что не хочет быть со мной? А может, она вам рассказала, как все это время сохла по женатому полковнику, держа меня на коротком поводке? Может, она вам рассказала, как скрыла от меня ребенка, лишь бы быть со своим любовником? Что? Вы не знали, что она и замуж-то выскочила только, чтобы жить под одной крышей со своим любовником? И врала мне, все это время врала! У нее чести не больше, чем у уличной шлюхи! – он говорил язвительно, с горечью, сжимая кулаки, сверля ее глазами, скулы сильно сводило от переполнявших его чувств. – Ваша сестра – блудливая кошка, которой плевать на всех и вся! Можете ей передать, как только утрясу все вопросы здесь, я заберу Катю и уеду прочь!
– Заберете? Вы не посмеете! Она – мать! – гневно воскликнула Ольга, чувствуя, как горечь и возмущение от его слов захлестывают ее, на миг представив, как если бы кто-то попытался забрать у нее Анечку.
– Еще как посмею! Это и моя дочь! – он с яростью снова плеснул себе вина в бокал и быстро осушил его, в упор глядя на Ольгу.
Она стояла, упершись руками в стол на расстоянии вытянутой руки, с пылающими от возмущения щеками, огромными серо-голубыми глазами глядя на него.
– Так вот в чем дело? Она предпочла вам другого? Поэтому вы хотите поступить, как подонок? Хотите сломать жизнь ей и малышке? Хотите заставить ее мучиться и страдать? Неужели ваша обида сильнее того, что вас связало?
– Нас связало? Да бросьте вы! Мучиться и страдать? Вы серьезно? – он с горечью усмехнулся. – Ей плевать на меня, как и на дочь мою, уверен, тоже плевать! Теперь у нее есть новый ребенок! Думаю, она только будет рада! Я долго не мог с этим смириться. Но в итоге все стало ясно, я был лишь средством для достижения цели! Цели, которая сломала не одну жизнь! – голос его сорвался. Пытаясь взять себя в руки, Никита с силой стиснул зубы, так что желваки забегали на лице, и в бешенстве оттолкнул стол, от чего бутылка и бокал с грохотом упали и покатились, расплескав вино, которое красными пятнами разметалось по обивке дивана и дорогому светлому паркету.
Вздрогнув, пьяный Ростоцкий поднял заспанную голову и в ответ яростно ударил по большому столу кулаком, спьяну падая лбом на стол.
Ольга не сводила с Шацкого глаз несколько мгновений. Его слова можно было бы списать на пьяный угар, но, выплеснув на нее свой гнев и горечь, он уже не казался таким пьяным. С лица давно сползла эта неприятная пьяная развязная улыбка, а взгляд стал темен и напряжен. Он устало рухнул на диван, вынул сигару и спичку, чиркнул ею по подошве ботинка и долго поджигал конец сигары, наблюдая за огнем. Потом тяжело втянул в себя дым и, выпуская его, взглянул на все так и стоявшую у стола Ольгу.
– Давно вы видели ее?
Ее поразил его глухой, сдавленный голос. Ольга едва заметно кивнула, еще возмущенная его словами, и наблюдала, как он, откинувшись на спинку дивана, сложив одну руку на груди, второй устало подносил сигару ко рту, неотрывно и тяжело глядя на нее. И все же отозвалась:
– Очень давно… Я места себе не находила, когда узнала про пожар. Вы слышали?
– Слышал… Мне сообщают, – произнес он глухо. – С ними все в порядке.
– В порядке? Вот как? – она покачала головой, в упор глядя на него. – А вы предпочли остаться здесь? – она снова с недоумением оглядела прокуренный зал.
Он усмехнулся, выпустив медленно дым в сторону.
– Это ни к чему. Я знаю, что они в порядке, – он нервно передернул шеей под ее прямым осуждающим взглядом, и снова затянулся. – Все, что я должен, я делаю. Уверен, они не нуждаются. Я перевел солидную часть своих средств на ее имя… Уверен, им хватает.
– Средств? – с горечью произнесла Ольга. – Вы думаете, ей это нужно? Вы должны быть там, а не здесь!
Он поднял на нее глаза, невесело усмехнувшись, медленно струйкой выпуская дым в сторону.
– Вряд ли ей это нужно, – произнес он, пытаясь говорить спокойно и даже небрежно, отворачиваясь от нее и сильнее сцепив руки на груди.
Внезапно Ольга вскрикнула, и в ту же секунду лапы Ростоцкого яростно вцепились в окружности ее грудей, а сам он стремительно прижался к ней со спины и принялся пьяными красными губами лобызать ее шею и щеку. Она закричала, пытаясь вырваться, хватаясь руками за его руки, стараясь отпихнуть его пальцы, но Ростоцкий лишь сильнее зарычал, скрутив ее, и принялся шарить бесстыдно рукой по ее бедрам, пытаясь задрать платье. Никита вскочил, отшвырнув недокуренную сигару, и с перекошенным от ярости лицом попытался вырвать Ольгу из рук комиссара. Но тот крепко держал ее, противно вытягивая губы, от чего она брезгливо отворачивала лицо, визжала, отчаянно пытаясь пнуть Ростоцкого и оттолкнуть его от себя. Он безумными глазами смотрел на нее, словно приходя в восторг от ее сопротивления. Задрав ее платье, он кровью налитыми глазами следил за Шацким, который пытался оттащить его за шею и волосы. Однако, видя, что Ростоцкий невменяем и не отступает, Шацкий вдруг с размаху врезал ему по голове и, воспользовавшись заминкой, пока комиссар на секунду потерял координацию, схватил Ольгу и встал перед взбешенным комиссаром, закрывая ее собой. Тот зло зарычал, водя темными страшными глазами из стороны в сторону, пытаясь прийти в себя после удара Шацкого, а руками схватился за ворот его рубахи и завопил:
– Прочь! Убью!
– Ростоцкий, приди в себя! – Шацкий схватил комиссара за ворот гимнастерки, не давая ему подобраться к Ольге. Она торопливо отползла в сторону, оправляя белье и юбки, судорожно оттирая лицо руками, пытаясь избавиться от противного запаха Ростоцкого, и испуганно следила, как Шацкий схватил того за шею, пытаясь успокоить и образумить. Но комиссар был явно не в себе, то ли от перепитого алкоголя, то ли от ударов Шацкого, а потому бросился мутузить Никиту по спине, пытаясь вырваться и снова броситься к Ольге.
– Уймись, дурья башка! Здесь полно шлюх, бери любую, я заплачу, – пытался успокоить его Никита, удерживая руками за края куртки.
– Уйди! – шипел Ростоцкий, брызгая слюной. – Хочу эту бабу! Прочь! – его губы противно оскалились, а глазами он дико водил с Шацкого на перепуганную Ольгу, продолжая колотить Никиту по спине, пьяно и мерзко ухмыляясь.
– Не будь скотиной! Это приличная дама! – Никита пытался оттащить его, но тот упирался, вонзая ноги в черных солдатских сапогах в паркет, вытягивая вперед руки и пытаясь схватить Ольгу за волосы. – Да уймись ты, комиссар!
– Вот именно! – Ростоцкий безумно вращал большими, страшно налитыми кровью глазами, толкая Шацкого, пытаясь вырваться из его рук. – У меня никогда не было такой бабы. Давай поделим… – он не успел договорить, потому что от удара Шацкого зубы его громко лязгнули, а сам он отлетел в сторону, взметнув вверх руки и ноги. Под тяжестью его тела пара кресел тяжело скрипнула и отскочила к стене. Сам Ростоцкий, пытаясь найти опору, тяжело поднялся, окровавленный рот его оскалился, а глаза заблестели ненавистью. Он выхватил свой маузер и бросился на Шацкого, загремев на весь зал:
– Ах, ты, сволочь! Ты на кого руку поднял?! На комиссара? Да я тебя пристрелю! Мразь буржуйская! Ты из-за шлюхи подзаборной на власть Советов руку поднял? Тебе не жить, Шацкий! – он принялся рукояткой бить Шацкого по спине, пытаясь добраться и до головы, очевидно, в пьяном угаре не в силах попасть пальцем на курок.
– Да приди в себя, Ростоцкий! Мать твою! Я не дам тебе ее обидеть! Приди в себя! – избивая друг друга, они по очереди от ударов падали на столы и кресла, раскидывая мебель. Пара стульев с грохотом рухнула на пол, у одного из них отломилась ножка. В большом зале началась суета: несколько матросов ринулись к малому залу, пара человек повытаскивала пистолеты и винтовки, наблюдая за дракой комиссара и Шацкого. Один из матросов даже попытался заскочить в малый зал на выручку Ростоцкому, но несколько товарищей остановили его, схватив за руки. Пока они мутузили друг друга, Ольга давно вскочила и, быстро оправив одежды, хотела убежать. Однако столкнувшись с пьяными красными лицами матросов, наблюдавшими за потасовкой, Ольга отступила в сторону, не решаясь пройти мимо их голодных мерзких взглядов, практически вжавшись в диван, оборачиваясь на Шацкого.
