скачать книгу бесплатно
«А не звездная ли болезнь у нее? – не преставая удивляться горделивому поведению подруги, подумала Рита. – В детстве она не была такой высокомерной. Сейчас же ведет себя так, как будто весь мир лежит у ее ног…»
Глава 3
Утром в понедельник, придя в офис, Рита почувствовала недомогание. Сначала она не обратила на это никакого внимания, так как была занята работой. К тому же у нее в голове постоянно крутились мысли о Вике. Подруга сегодня улетала в Москву, откуда прямым рейсом отправится в Рим. Если бы Ленка и Светка были живы, если бы у них по-другому сложилась судьба, то они бы сейчас порадовались за Вику. Кто бы мог подумать, что несчастная затравленная сирота из интерната станет такой успешной? Рита то и дело вспоминала самоуверенность Вики, ее горделивую посадку головы, и хотела плакать… Но почему?
– Маргарита Семеновна, я вам принесла отчеты, там только сметы нет по третьему участку, но девочки сказали, что к обеду все будет готово, – зашла к ней в кабинет молоденькая секретарша Юля.
– Да, спасибо, но что-то они задержались со сметой… – Рита вдруг почувствовала страшный озноб и поежилась. – Окно что ли открыто? Тянет откуда-то…
– Нет, все закрыто, – удивилась Юля. – Мне вообще даже жарко.
– Да? А я что-то мерзну…
К обеду ее совсем начало колотить от холода. Даже зубы стучать стали. Женщины из бухгалтерии, к которым Рита зашла по делам, испугались ее вида:
– Маргарита Семеновна! Что с вами? У вас лицо просто горит! Вам плохо?
– Не знаю, я не пойму, что со мной. Холодно что-то… – стуча зубами, проговорила она и рухнула на стул у входа.
Все засуетились, кто-то нашел у себя в тумбочке электронный градусник, и Рите сунули его в подмышку. Когда градусник запищал, она вынула его и постаралась разглядеть, какая у нее температура, но в глазах все плыло и двоилось.
– Не вижу! Девочки, я почему-то не вижу!
– Дайте сюда! – выхватила у нее из рук градусник одна из бухгалтерш. – Ой! Тридцать девять и девять! Надо скорую вызывать!
– Витя, спой, я хочу послушать, как ты поешь…
– Что она говорит?
– Мне надо в оперу! Я никогда не была в опере, а там Виктория поет! Я хочу послушать, как она поет! – Рита резво вскочила на ноги, но тут же пошатнулась и упала бы, если бы ее не подхватили.
– Вы скорую вызвали? – усаживая ее обратно на стул, спросила одна из женщин.
– Таня вызывает. И Дмитрию Сергеевичу уже сообщили…
Голоса вокруг болью отзывались в Ритиной голове. Ей хотелось заткнуть уши, чтобы оказаться в тишине. Временами ей казалось, что она пришла в театр, и это говорят вокруг люди, пришедшие послушать оперу. Но зачем она пришла сюда, если у нее так болит голова? Она услышала Димин голос и, приоткрыв глаза, смутно увидела его высокую фигуру. Но какой он громогласный! Зачем так громко говорить?
– Тихо! – Рита поднесла палец к губам, и удивилась, какой тяжелой стала ее рука. – Тихо!
Она чувствовала усталость, ей хотелось просто лечь и полежать в тишине, но люди вокруг суетились, заглядывали ей в лицо, громко говорили. Особенно Дима, ее муж, отличался громкоголосостью. Рите так и хотелось нажать на какую-нибудь кнопку, чтобы выключить весь этот шум.
Приехавшие врачи с уверенностью заявили, что у Риты все симптомы мышиной лихорадки, и ее нужно везти в больницу. Дима поехал вместе с ней, но дальше приемного отделения его не пустили. В больнице ее наконец-то положили в отдельный стеклянный бокс, поставили капельницу, но вместо облегчения она чувствовала, что теперь не только голова, но и все тело ее ужасно болит, как будто ее всю избили. Она не находила себе места, стонала. Периодически приходила медсестра и делала ей очень болезненные уколы.
Температуру к вечеру удалось сбить, боль в суставах и мышцах улеглась, голова почти не болела. Вот только тошнота осталась, и в глазах все по-прежнему все расплывалось, и еще во всем теле была дикая слабость.
На следующий день утром санитарка принесла ей пакеты с необходимыми вещами и зарядное устройство для телефона. Рита поняла, что к ней приходил муж, и решила позвонить ему.
– Але! Риточка, как ты? – услышала Рита обеспокоенный громкий голос мужа в телефоне.
– Мне лучше, – Рита хотела произнести это бодрым голосом, но у нее не получилось. Голос был слабый и тихий.
– Неужели у тебя действительно мышиная лихорадка?
– Да…
– Тебе передали пакеты? Я там собрал тебе все для больницы. Тапочки, спортивный костюм, чашку, ложку, тарелку. Если какие лекарства нужны, ты позвони, я все принесу!
– Хорошо… – Риту раздражал бодрый громкий голос мужа. Ее вдруг снова затошнило, и голова начала болеть… Зачем он так громко кричит в телефон? – Как там мальчики?
– Все с ними нормально! Ирина Юрьевна вчера целую гору картошки нажарила с котлетами. Они наелись до отвала, ну и я тоже. Все-таки хорошо она готовит!
Риту затошнило еще больше. Фу! Какая гадость эта их жареная картошка с котлетами…
– Ну ладно, пока… – устало произнесла она в трубку.
– Ну пока… – в голосе мужа послышалось разочарование, и Риту от его разочарованного голоса чуть не вырвало. Она отключила телефон, положила его на тумбочку. Фу, зачем он ей про жареную картошку сказал? Перед глазами ее возникла картинка, где два ее здоровенных жлоба-сына сидят на кухне с набитыми ртами, жуют, и на губах их блестит жир…
Пришедший врач, сообщил ей, что у нее плохие анализы.
– У меня поясница очень болит! – пожаловалась Рита. – Места себе не нахожу, и тошнит очень…
– Это типичные симптомы геморрагической лихорадки, – заявил врач. – Сейчас я к вам медсестру пришлю. Она вам капельницу поставит, уколы сделает, и боль отступит.
После уколов боль в пояснице действительно прошла, вот только сами уколы оказались такими болезненными, что после них у Риты долго болела и попа и нога. Она даже хромала, когда ходила в туалет.
Ее стеклянный бокс находился посередине целого коридора таких же застекленных боксов. И справа и слева все боксы были заполнены больными женщинами. Кто-то из них лежал под капельницей, кто-то читал, кто-то сидел у окна. Всех было видно через стеклянные стены, и каждая украдкой наблюдал за остальными. Правда, поначалу Рита вообще ничего не видела вокруг – ей было очень плохо. Только на пятый день, она стала замечать, что происходит в соседних боксах. Оказалось, что ей повезло, потому что в ее боксе было окно, а в некоторых других такой роскоши не было. Рита подолгу теперь сидела у окна, смотрела на улицу, где за гаражами пестрел осенним убранством лес. Вот бы сейчас попасть туда! Погулять там, шурша листьями, подышать свежим воздухом… Когда она в последний раз была в лесу? Кажется тогда, когда была подростком. Они с Ленкой и Светкой часто уходили по открытой степи в пахнущий дубами светлый лиственный лес… И Витя иногда с ними ходил. Так было хорошо! Они такие юные были, столько надежд у них было! Шли и мечтали о будущем, и им казалось, что все у них буде прекрасно. И что теперь? Ленка со Светкой в земле лежат… Только Витя и она нормально прожили эти годы. Витя вообще вон, какой стал, вернее стала… А у нее мальчишки выросли, такие красивые, такие замечательные… Но Рита ловила себя на том, что болезнь притупила в ней и любовь к сыновьям и недовольство мужем. Дима, и мальчики как будто оказались по другую сторону бытия. Они сейчас живут обычной жизнью, ходят по городу, общаются с людьми. Мальчишки целый день в институте, Дима на работе. Они вовлечены в жизнь, в деятельность, а она выброшена за пределы своего обычного существования, и даже саму себя ощущает, как что-то размыто-болезненное и страдающее. Постоянная слабость изматывала ее. Хотелось плакать. Риту раздражало все – врачи, медсестры, соседи за стеклами боксов. Все было плохо, противно, тошнотворно, кроме, разве что, леса за окном.
Дима звонил ей каждый день, и она хватала телефон с какой-то тайной надеждой облегчения. Но облегчения не было. Муж при разговоре казался ей каким-то бестолковым. Рита вспомнила, что такое уже было между ними, когда она была беременна. Ей тогда тоже было постоянно плохо, мучил токсикоз, а Дима со своей неуклюжей заботой казался каким-то недотепой, не понимающим вообще ничего. Рита помнила, что была тогда постоянно раздражена, глаза были на мокром месте. С большим животом, неуклюжая, как каракатица, она не видела в глазах Димы прежнего восхищения и чувствовала себя некрасивой и облезлой. Единственное, что согревало ее тогда, были ее малыши, которых она вынашивала. Когда они родились, в их отношениях с Димой сразу все встало на свои места. Счастье так и захлестывало их, и они с удовольствием занимались своими мальчиками. А Дима снова с восхищением смотрел на нее. Конечно, она же похудела, снова стала такой, как прежде…
«Как будто я всю жизнь бегу за этим восхищением – думала сейчас Рита, глядя в окно на лес за гаражами. – Как будто оно мне жизненно необходимо. То от отца вечно ждала одобрения и восхищения, то от мужа…»
В туалете над раковиной висело большое зеркало и Рита, каждый раз, когда мыла руки, разглядывала себя в нем. Ну и видок! Хорошо, что Дима не видит ее такую! Это же просто неприлично! Но в то же время ее раздражало, что она вынуждена перед мужем постоянно строить из себя кого-то. Всегда ухоженная, при макияже… В детстве перед отцом выпендривалась, сейчас перед мужем и вообще перед всеми. Но разве она сама не хотела всегда быть стройной, подтянутой? Хотела, и все же… С возрастом она отчетливо поняла, что между ней и отцом никогда не было доверительных отношений. Он восхищался ею как красивой куклой и никогда не знал, что у нее на уме. А она его восхищение принимала за любовь. Такая вот путаница. С Димой, как ей казалось, все было совсем по-другому. С ним и поговорить можно было, хотя… если ей совсем было плохо (как, например, во время беременности или как сейчас), то тогда между ними словно стена образовывалась, и она никак не могла пробиться за эту стену… И вот сейчас, когда она больная лежала в больнице, а Дима заботливо звонил ей, она раздражалась на его заботу Ей казалось, что эта забота только дань обязательствам. Хотя, наверняка, он беспокоится за нее… Беспокоится, но в то же время тяготится, потому что она ужасно капризна и раздражительна, а вокруг полно красивых и довольных жизнью женщин. Рита чувствовала, что она сама себе противна в своем недовольстве, и пыталась быть ласковой с мужем, но ее быстро начинало раздражать то, что она не позволяет себе поныть и поплакать перед ним, не может рассказать ему о том, как ей в действительности плохо. Она чувствовала, что Дима ждет от нее обнадеживающих слов, ждет от нее выздоровления, ждет, чтобы она снова стала адекватной, а не такой вот капризной и плаксивой. Рита знала, что муж с пониманием относится к ее недовольству, списывает его на болезнь и терпеливо ждет, когда болезнь отступит, и она снова будет «нормальной». Ее раздражало такое терпеливое, понимающее ожидание Димы ее «нормальности».
Она вспомнила, как в детстве подцепила какой-то страшный грипп, от которого умерло несколько человек в городе, в том числе и двое школьников. Ее тогда спасли в больнице. И вот когда она уже пошла на выздоровление и ее впервые выпустили в вестибюль к родителям, она, увидев их, разочаровалась. Мать и отец смотрели на нее, как на приведение. Врачи их готовили к худшему, но дочь их выздоровела, и вот стоит она перед ними и глупо улыбается. Бледная до голубизны, тощая, с немытыми волосами… Сколько ей тогда было? Лет двенадцать. Рита помнила, что вышла к ним с радостью, она была уверена, что родители обрадуются, увидев ее такой бодрой. Но те почему-то не обрадовались, а испугались. Мать разохалась, раскудахталась, словно курица, что вот, мол, какая она худая, одни кости, а отец только тяжело вздыхал и отворачивался – Рита клещами вытягивала из него слова, и ей казалось, что это не отец, а кто-то чужой. А когда они ушли, у нее на сердце стало пусто и тяжело. От веселости и бодрости и следа не осталось. Она их так ждала, столько иллюзий питала на их счет. Ей казалось, что вот они придут, и между ними произойдет какое-то теплое общение, ее душа согреется возле них, наполнится, и она им расскажет все о себе, и они ее выслушают, поймут и примут, и будет облегчение, освобождение, принятие… Потом, когда она окончательно поправилась, отец снова стал ее обожателем, мать перестала над ней кудахтать, и все встало на свои места. Однако именно после пребывания в больнице, после их посещения там, она осознала, что с родителями невозможно говорить по душам. Даже в самых тяжелых случаях.
Через десять дней Риту из бокса перевели в палату выздоравливающих. Там стояло пять кроватей, но занята была всего одна. Рита, когда вошла туда со своими сумками, удивилась, что там много свободных мест, так как слышала, что больница переполнена из-за эпидемии мышиной лихорадки.
На кровати у самой двери восседала маленькая, круглая бабка. Ее голые, толстые ножки, торчащие из-под короткого фланелевого халата, не доставали до пола.
– О! – обрадовалась она Рите. – Заходи! Вместе тут будем! Надоело мне одной тут куковать! Когда положили меня сюда три дня назад, то тут все кровати были заняты, но на следующий день никого не осталось.
Рита молча заняла кровать у окна.
– У тебя тоже «мышка»? – спросила неугомонная бабка. Ее сильный зычный голос резал слух. Рита косо посмотрела на нее:
– Тут у всех, по-моему, «мышка».
– Не скажи! По ошибке и гриппозные попадают. У меня вообще еле-еле определили эту лихорадку. Думали, что просто сильный грипп. А потом как началась с почками вся эта канитель… Тебя вообще, как зовут?
– Маргарита, – расположив свои вещи на тумбочке, Рита уселась на кровать и наконец-то разглядела разговорчивую бабку. Лицо круглое, нос курносый, большая круглая грудь возлежит на круглом животе, а тот в свою очередь, лежит на толстых коротеньких ножках. В глазах живость и веселье. Наверное, когда эта бабка была молодая, то была очень даже симпатичная. А сейчас это какой-то шарик.
– Маргарита? Да? Ты мне громче говори, а то я плохо слышу! А меня Надя зовут! – представилась бабка. – А ты чего такая худая? Это от болезни?
– Ну да…
– А я вот что-то даже не похудела… – Надя оглядела себя со всех сторон. – Но у меня знаешь что есть? Знаешь?
– Нет, – Рита вдруг поняла, что ее забавляет эта маленькая круглая веселая бабка по имени Надя.
А Надя, перекатившись, словно шарик по кровати, выудила из-под подушки что-то черное.
– Вот смотри, что сейчас будет! – Надя сползла с кровати на пол, и попала ногами прямо в тапочки. – Сейчас удивишься!
Рита смотрела, как бабка, задирая халат и сверкая свисающим до ног голым круглым животом, влезала в свои черные утягивающие панталоны. Надя очень усердно впихивала в них и жирненькие ножки, и свой огромный живот.
– Во мне рост метр пятьдесят, а вес восемьдесят килограммов! Представляешь? – пыхтела она.
– Ничего себе! – удивилась Рита. – А во мне пятьдесят три до болезни было, а сейчас, наверное, и того меньше…
Надя ничего не сказала в ответ, потому что попросту не услышала ее. Она с энтузиазмом наконец-то впихнулась в свои эластичные панталоны и выпрямилась:
– Ну! Смотри! Где мой живот? А нет его!
– Ой и правда вы гораздо худее стали! – удивилась Рита.
– Это я на базаре себе такие купила! Хочешь скажу где? Хотя тебе не надо, – махнула она коротенькой рукой. – Тебе наоборот подкладывать себе чего-нибудь нужно…
Рита заметила, как Надя с презрением поглядела на ее маленькую грудь под футболкой.
– И сисек-то у тебя нет… А у меня всегда грудь была большая! – бабка с гордостью ухватилась за свои шарообразные груди. – Хочешь, поделюсь?
– Не надо! – испугалась Рита, как будто Надя действительно могла каким-то образом отдать ей часть своих огромных грудей.
В палату в это время вошла еще одна новенькая.
– Заходи, давай! – обрадовалась Надя. – У нас тут полно свободных мест.
Женщина угрюмо посмотрела на Надю и заняла кровать напротив Риты, по другую сторону окна.
– А я вчера телевизор смотрела в соседней палате у знакомой. Так там показали дом, в котором газовый баллон взорвался! Ужас! Тела из-под обломков вытаскивали. Показали маленького ребенка, которого вытащили. Уже мертвого, конечно! Мальчика. Волосенки светлые… Жалко! А позавчера показывали наводнение… Столько людей пострадало!
Пока Надя разглагольствовала о катастрофах и бедствиях, новенькая, раскладывающая свои вещи на тумбочке, бросала на нее хмурые взгляды. Ей явно не нравилась эта болтливая бабка.
– … самолет в лес упал и взорвался, и куски людей по всему лесу разлетелись. По этим кускам потом самолет и нашли. Люди за грибами в лес отправились, а там на деревьях руки да ноги человечьи…
– Опёнкина! – в открытую дверь просунулась голова медсестры. – Кто Опёнкина?
– Я! – Надя опять ловко сползла с кровати и снова ногами попала прямо в тапочки.
– В процедурную! На укол!
Утянутая панталонами постройневшая Надя вышла за дверь. Рита улыбнулась, когда представила, как эта Надя, пыхтя будет стягивать с себя тугие панталоны, а потом после укола, обратно впихиваться в них…
– Нет, я здесь не останусь! Это же просто невозможно! – как только за Надей закрылась дверь, вдруг заявила новенькая и стала сметать свои вещи с тумбочки обратно в сумки. – И так мы тут все болеем, и так эта гнетущая больничная обстановка, так еще она про всякие кошмары без продыху говорит! Я не могу это слушать!
Женщина выскочила за дверь, и Рита услышала ее возмущенный голос в коридоре.
«Может, и мне заодно попроситься в другую палату? – подумала она. – Эта Надя ведь замучает меня!»
Но вместо того, чтобы тоже спастись бегством, она встала и подошла к окну. В отличие от боксов, где за окнами был лес, отсюда вид открывался на город. С девятого этажа хорошо было видно улицы, магазины, школы…
Дверь распахнулась, и Рита, повернув голову, увидела взбудораженную новенькую, опрометью кинувшуюся к своей тумбочке. Рита думала, что для той не нашлось места в другой палате, и она вернулась, но женщина, схватив забытую расческу, полетела обратно к двери.
– В соседней палате к обеду еще одно место освободится! – на ходу сообщила она Рите. – Если хотите, идите туда! А не то… – женщина осеклась, столкнувшись в дверях с Надей. Веселая, та возвращалась с укола и что-то говорила кому-то в коридоре своим зычным голосом.
Женщина мимо нее пулей вылетела за дверь.
– А что? А куда она? И вещей нет! Она что, ушла? – удивилась Надя. Своим курносым носом на круглом лице она напоминала бестолковую девчонку-балаболку.
– Ее перевели в другую палату! – сказала Рита, и повторила это еще раз, потому что Надя с первого раза ее не расслышала.
Надя нахмурилась, посидела немного молча на своей кровати, а потом сползла метко в тапочки и вышла в коридор, где долго и громко с кем-то говорила.
Рита вытащила книгу, улеглась на кровать и попыталась читать, но сюжет не увлекал ее. Снова отчего-то захотелось плакать. Отложив книгу, она уставилась в потолок. Самой себе она казалась какой-то слабой и зачуханной. Никогда не позволявшая себе быть неприбранной, она чувствовала себя запущенной. Но почему она всегда так требовательна к себе? Как будто если бы Дима увидел ее в каком-то там не таком виде, то бросил бы ее. Глупость какая! Хотя… Именно этого она и боялась! В детстве боялась утратить любовь отца, если перестанет быть худым живчиком, а теперь боится ухода мужа, если не будет выглядеть и вести себя идеально… Отец, когда она переставала прыгать как заведенный паяц, сразу тускнел при взгляде на нее, а Дима, когда они еще только встречались, как-то сказал ей: «Малыш, какая ты красивая! Ты просто идеальна! Но смотри, если растолстеешь – брошу». И Рита запомнила его слова, хотя больше он никогда такого ей не говорил…
Рита вспомнила о Светке, постоянно влюблявшуюся во взрослых, годящихся ей в отцы, мужиков. Ей в детстве не хватало отца. Она выросла, но отца все равно не хватало, и она вместо того, чтобы просто идти дальше по жизни, так и продолжала искать себе папу. И Ленка… Мать одобрительно называла ее в детстве шалавой, и та радостно воспринимала это. Она выросла в убеждении, что физическая и моральная нечистота – достойны одобрения. И Ленка искала потом этого одобрения, но уже не у матери, а у своих сожителей.
Сама Рита всю жизнь цеплялась за любовь отца, боялась не соответствовать тому, чего он ждет от нее. И с мужем происходило то же самое… У Димы в голове был некий идеальный образ, и Рита знала какой это образ и постоянно подделывалась под него. И сыновей своих она растила такими, какими хотела видеть их. Но получается, что все они не жили по-настоящему, такими, какие они есть. Все они жили какими-то подделками, постоянно подчиняясь чужому одобрению… А Дима? Она ведь всегда хотела, чтобы ее муж был похож на отца, и так и случилось… Дима действительно долго был похож на отца, пока не расползся и не полысел, но зачем этот постоянный повтор? Зачем это глупое воспроизведение через других людей своих отношений с родителями? И вообще возможно ли просто жить и не думать о том, чтобы чему-то там соответствовать? Рита подумала, что даже не понимает, как это так жить… Но тут она вспомнила о Вике. У нее не было родителей, и она уже в семилетнем возрасте поняла, что по жизни всегда будет идти одна. Воображение сразу преподнесло ей картинку, как маленькая Вика, после очередного осмотра медиков, бесцеремонно обсуждавших при всех ее непонятную половую принадлежность, понимает, что надеется ей не на кого, что всегда по жизни ей придется идти одной. Ни ободряющей мамы, ни поддерживающего папы. Никого. Только она и больше никого. Опора на себя. Может быть, если бы она имела нормальную половую ориентацию, то в ней жила бы надежда понравиться каким-нибудь добрым людям, которые бы удочерили ее, и тогда выросла бы она совсем другой, и стала бы такой же, как все. Она бы искала себе пару, как другие люди, чтобы соединиться и получить от любимого человека то, что надеялась получить от родителей в детстве. Но у Вики никогда не было подобных надежд. Никто не придет, никто никогда не будет рядом. У нее никогда никого не было кроме нее самой, а позднее и Бога, задание которого она выполняла. Но получается, что и она старалась соответствовать ожиданиям Бога, возложившего на нее это задание. Разница только в том, что Вика старалась для какого-то абстрактного, невидимого существа, а все они – и Рита и Ленка со Светкой старались для конкретных людей.
Рита не совсем понимала Вику в ее стремлении оправдать ожидания кого-то невидимого. Самой ей всегда хотелось любить конкретного человека, а не абстрактный образ. Хорошо, когда ты не один идешь по жизни, а с кем-то, даже если пытаешься соответствовать чужим представлениям о себе, даже если ошибаешься и страдаешь… Или все-таки не надо было соответствовать? Но тогда бы она вообще не вышла замуж, и мальчиков у нее не было бы… Хотя что мальчики? Хорошо, конечно, что они есть, очень хорошо, но сама-то она как же? Сыновья выросли, и она теперь в стороне. Что у нее осталось?
Ее размышления прервала медсестра, пришедшая ставить ей капельницу, и как только она ушла, из коридора вернулась довольная Надя:
– Я когда молодая была, то в круизе по Волге плавала, – без всякого вступления начала она рассказывать своим зычным голосом. – На мне было платье выше колен…
Рита смотрела на нее и представляла, как молодая Надя, в коротеньком платьице, не скрывающем ее стройные ножки, с короткой пышной стрижкой на голове, курносая и веселая разгуливает с другими девушками по теплоходу, любуясь живописными берегами. Она замужем уже год, но сняла кольцо с пальца, чтобы не отпугивать красивых парней.
Много чего Рита узнала о жизни Нади, пока лежала под капельницей. Узнала, что в том круизе по Волге Надя, будучи замужней, крутила роман с понравившимся ей парнем, узнала, что она не очень хорошо жила всю жизнь со своим мужем и через двадцать лет супружества развелась с ним, узнала, что у нее никогда не было детей. Живет она теперь одна и любит в хорошую погоду сидеть во дворе на лавочке и болтать с соседками.
– Ко мне дед одинокий все клинья подбивает, – поделилась она. – Но я не хочу с ним связываться! Совершенно не намерена снова мужика себе на шею сажать, стирать ему, готовить, убирать за ним. Не хочу… Да и выпивает он…
Отвечать что-то Наде, разговаривать с ней было бесполезно – она все равно половину слов не слышала. Ее нужно было просто слушать. Как радио.
Надя говорила о себе до ужина. Вспомнила и детство свое и юность. В семье она была самой старшей из трех сестер. Последнюю девочку ее мать родила в сорок лет.
– Мама думала, что у нее климакс, – сидя на кровати с энтузиазмом рассказывала Надя, болтая коротенькими ножками. – Пошла к врачу, и оказалось, что никакой это не климакс, а беременность. Светка родилась, когда мне было уже пятнадцать. Я ей как вторая мама была. И всю жизнь Светка, как дочь моя. Своих-то детей у меня так и не было…
Медсестра убрала у Риты капельницу, раздала им градусники, а Надя все говорила и говорила. Невольно Рита окунулась в ее жизнь и ей нравилась эта простая, веселая, какая-то постоянно искрящаяся жизнь. И Надя ей нравилась. Несмотря на назойливую общительность и чрезмерную веселость, в ней была какая-то трогательность. Это была типичная бабка с лавки у подъезда. Говорливая, знающая все про всех, но в то же время похожая на наивного, болтливого ребенка.
