Узница хрустального замка

Ольга Левади

Узница хрустального замка

I

Холодный, пронизывающий ветер, рожденный где-то в ледяных горах на краю долины, яростно трепал флаги на центральной башне замка. Штандарты с гербом королевства – скрещенные ключ и меч на лазурном поле – хлопали о заиндевевшие древка с сухим, похожим на стук костей, звуком. Воздух был густым от ледяной пыли, превращающей каждое дыхание в маленькое, болезненное чудо.

Снова срывался снег. Не мягкий, пушистый, а колкий, как иглы, снег, который больно сек кожу и слепил глаза. Он ложился поверх прежних сугробов, бесконечно наращивая толщину снежного покрова, хоронившего под собой когда-то зеленые луга и тропинки. Казалось, сама земля забыла, что значит быть теплой.

В этой части страны, отрезанной от остального мира кольцом неприступных пиков, которые местные в стародавние времена прозвали Стеной Скорби, царила вечная зима. Не та, что сменяется весной, а состояние мира, его перманентная сущность. Бесконечные снега и льды, толстые, как стекло гроба, сковали всю землю, вымораживая её до самого нутра. Жизнь здесь была не правилом, а редчайшим исключением, крошечной искрой, трепетно хранимой за толстыми стенами. Среди этих белых, безмолвных просторов, похожих на гигантское, ненаписанное полотно, возвышался прозрачный замок. Казалось, он был вырезан из цельного кристалла, выросшего из сердца ледника. Он переливался всеми цветами радуги в заходящих лучах вечно зимнего солнца – светила, которое никогда не знало зноя и лишь из вежливости совершало свой путь по бледно-лиловому небу, окрашивая льды в кроваво-багряные и сиреневые тона перед тем, как нырнуть за горы, оставляя долину во власти звезд и лютого холода.

Она стояла хрупка и почти невесома, на самой верхушке башни, у самого края парапета, за которым зияла бездна морозного воздуха. Казалось, порыв ветра унесет ее, как пушинку. Белый плащ из тончайшей шерсти трепетал на ветру, как живой, пытаясь вырваться и улететь в темноту. Лицо, бледное, как фарфор, застывало от каждого его дуновения, губы почти посинели от холода, но она продолжала стоять, впиваясь взглядом в даль, как будто не ощущая оцепенения, проникавшего до костей. Рыжие волосы, цветом на угасший пожар, были с невероятной тщательностью заплетены в замысловатую, многослойную прическу и закреплены на затылке серебряными шпильками, так что ни один волосок не шелохнулся от сильного ветра – идеальная, неподвижная картина, созданная чьей-то навязчивой рукой. Ее неподвижность была криком в беззвучном мире.

– Тебе нужно вернуться, не стоит стоять так долго на морозе. – Голос прозвучал прямо за ее спиной, глухой, приглушенный вьюгой. Отец, Король, положил тяжелые руки в замшевых перчатках на ее плечи, обнял и повернул к себе. Он был одет в темно-синий камзол, подбитый горностаем, но, кажется, и он не спасал от пронизывающей стужи. Взглянул в ее лицо и отпрянул, будто увидел не дочь, а призрак.

Глаза дочери, обычно ясно-зеленые, как весенний лед на озере, были полны слёз, которые не замерзали, а текли по щекам горячими ручейками, оставляя на коже обжигающие следы. В них стояла не детская обида, а взрослая, выстраданная тоска.

– Не плачь, милая, – Он притянул её к себе и порывисто, почти неловко обнял, скрипя кольчугой под одеждой. Это была вся нежность, на какую он был способен, – вся нежность человека, давно забывшего, что это такое. – Он скоро приедет. Я чувствую. И твоё заточение закончится. Пророчество сбудется.

– Отец, я жду его вот уже 23 года, но он так и не появился. – Заледеневшими, почти недвижимыми губами прошептала она. Ее голос был тихим, но в нем звенела сталь, которую Король раньше в ней не слышал. – Может быть, его нет? Может, он никогда не приедет?

Девушка плавно, но решительно высвободилась из его рук, которые всё ещё продолжали судорожно держать её за плечи, не желая отпускать. Ее движение было полно недосказанного достоинства. Медленно, не оглядываясь, она направилась к узкой, винтовой лестнице, ведущей в нижнюю, более теплую часть башни. Каждый шаг отдавался эхом по заиндевевшему камню.

Она шла неспешно через внутренний двор замка, засыпанный чистым, нетронутым снегом. Её тонкий силуэт казался еще более одиноким на фоне громады хрустальных стен, переливающихся в свете факелов. Её плечи вздрагивали от безмолвного плача, который она теперь позволяла себе, зная, что никто не видит. Снег хрустел под ее легкими башмаками, словно шепча ей вслед что-то на своем холодном языке.

Король продолжал смотреть с высоты, как его маленькая принцесса, которую он когда-то носил на руках, уменьшаясь в размерах, удаляется в замок, в свою хрустальную клетку. Его сердце, закованное в доспехи долга и страха, сжималось от боли за неё, острой и физической. Он видел каждое вздрагивание ее плеч и знал, что плачет она не от холода. Но он не мог отпустить её одну в этот ужасный, суровый и неизвестный для неё мир, полный настоящих, а не сказочных драконов. Мир, который, он знал это наверняка, разорвет ее хрупкое сердце в клочья.

Его руки в перчатках сжимались и разжимались в кулаки. Челюсть была напряжена до боли. В глазах, под седыми бровями, бушевала внутренняя буря, по сравнению с которой уличная вьюга казалась легким ветерком.

«Так будет лучше для неё, так будет лучше…» – твердил он про себя заклинание, которое со временем растеряло всякий смысл, превратившись в пустую скорлупу. Но другой правды у него не оставалось. Только эта – горькая, как полынь, и холодная, как вечный лед в его королевстве.

***

С самого своего первого вздоха, сделанного в стенах, пропускавших свет, но не пропускавших жизнь, принцесса существовала в одиноко стоящем хрустальном замке, затерянном в глубине долины, которую сама природа, казалось, осудила на вечное забытье. Долина снегов и льдов была не просто местом – она была состоянием мира, его окончательной и безнадежной формой. Замок, прекрасный и ужасный в своей прозрачной нереальности, был не домом, а изнанкой дома, его призрачным двойником, где всё видно, но ничего нельзя коснуться по-настоящему.

Такова была её участь, предопределённая звёздами, пророчеством и безграничным страхом её родителей – ждать. Пассивно и покорно ждать прекрасного принца, который придёт, как божество из иного мира, и совершит ряд магических действий: сразит хрустального дракона, не понимая, что возможно он – лишь часть пейзажа её души; превратит замок из хрустального в настоящий, из идеи – в камень и дерево; и, самое главное, разобьёт заклятье вечной зимы. Снега растают, уступив место траве и цветам, и в долину, наконец, придет весна, которую она знала лишь по пыльным картинам в библиотеке. Так гласила легенда. Красивая, выверенная и абсолютно бесчеловечная в своей безальтернативности. Эту легенду ей вкладывали в сознание вместо колыбельных, ею оправдывали каждое запретное «нет» и каждую запертую дверь.

Так принцесса проводила свои годы, медленно превращаясь из ребенка в девушку, в заточении, которое было тройным. Плен бесконечных льдов снаружи – физический, ощутимый кожей. Плен холода, проникавшего глубоко внутрь, заставлявшего её кутаться даже у камина, – эмоциональный. И самый изощренный плен – хрусталя. Плен иллюзии, прозрачности, когда весь мир лежал у её ног как на ладони, но оставался абсолютно недосягаемым, как картина в раме. Она могла видеть далекие горы, но не могла дойти до них; могла наблюдать смену слабого зимнего света, но никогда не чувствовала тепла летнего солнца на своей коже.

Зима, эта бесконечная, самовоспроизводящаяся сущность, тяготила её душу, вызывая глухое, тоскливое уныние и апатию, похожую на душевную спячку. Дни сливались в однообразную белую полосу, где единственными событиями были узоры инея на стекле и изменение угла падения бледных солнечных лучей. Ей до боли, до спазм в горле хотелось сбежать, оставив всё это: блеск ложных граней, давящую опеку, тишину, нарушаемую лишь завыванием ветра. Но она не могла. Не потому, что двери были заперты – некоторые были открыты. А потому, что самый прочный замок был выкован не из железа, а из страха. Страха, привитого с молоком матери. Страха перед миром, который ей описали как гибельную пустыню, и страха перед драконом, чью силу преувеличили до мифических масштабов.