скачать книгу бесплатно
– А лифт плям бум и застрял! – размахивал руками Данька, – А Маска как давай кличать, а я не испугался!
– Умница ты моя! – обнимала его мама Нина Алексеевна, – проходите в дом, ужинать давно пора!
– Господи, на кого ж похожа, заморыш! – всплеснула руками бабушка Марья Семеновна, увидев Марину при свете дня. – И ведь ничего не едят, как их не заставляй. Все им «девяносто – шестьдесят – девяносто» подавай, уж так отощали, глаза б мои не глядели.
– Мама, снова вы за свое, – мягко отстранил ее Игорь Ильич, хватая на руки внука.
– Я знаю, что говорю, – не замедлила откликнуться бабушка.
– Мойте руки и идите к столу, картошка уже горячая, курица сейчас будет готова, – провозгласила с кухни мама. – Игорь, возьми у Марины этот несчастный фикус. Чего ты его приволокла?
Фикус очутился на полу, кошка Машка тоже, а Данька взметнулся на высоту дедушкиного роста.
– Богатырь! – Игорь Ильич в шутку щелкнул Даньку по носу. – Как дела?
– Нолмально, – важно, по взрослому ответил Данька и выставил перед руку для пожатия..
– А папку опять дома забыли?
У Марина похолодело в груди. Сейчас все раскроется, и начнется кошмар. Хорошо хоть мама на кухне уже чем-то гремит, накрывая на стол. Впрочем, перед смертью не надышишься.
– Папка к нам обязательно плиедет! – радостно сообщил Данька, – а мы пока все колобки с самокатом пливезли. Пойдем, плитащим?
– Какие коробки? – засуетилась бабушка. – Что там за коробки, Мариша?
Но отец, казалось, уже что-то понял, и после секундой паузы в короткий промежуток времени совершил сложную операцию: сдал Даньку на руки бабушке, вытолкнул Марину в тамбур и, пробормотав что-то вроде «мы сейчас придем», закрыл дверь.
Она так и не поняла, как все сумела объяснить отцу. Они сидели на пожарной лестнице на крыше, она плакала, закрывая лицо руками, и сквозь поток ее слез прорывались какие-то слова и фразы, должные объяснить, что и как у них с Андреем произошло. Про Валерку она, конечно, забыла. Про свою новую жизнь, которую начинает строить с сегодняшнего дня – тоже. Только когда успокоилась, осознала, что отец ей так ничего и не сказал. Ни одного слова.
– Пап, ты чего? – судорожно сглатывая, спросила Марина. – Тебе скорую не надо?
– Вот сижу и думаю, может тебе скорую вызвать? – усмехнулся Игорь Ильич. – Слава богу, успокоилась.
– Да уж, – Марина достала из сумочки зеркало, и при виде распухшего лица слезы снова навернулись на глаза. – Как я теперь такой страхолюдиной домой пойду?
– Какая есть, такой и пойдешь.
Он выдержал паузу, глядя куда-то за горизонт:
– Все это, конечно, грустно, если не сказать больше. Но все же не конец света. Никто не умер, все живы, а если так, то и дальше будем жить.
Марина смотрела, как кружатся над антеннами белые голуби, и понимала, что полдела сделано. Если папа знает, и отреагировал спокойно, то и с мамой она как-нибудь все уладит. Только вот еще бабушка…
– Пап, а маме-то как рассказать? – Марина растеряно смотрела на отца сквозь мокрые ресницы, надеясь, что он решит этот вопрос сам, не прибегая к ее помощи.
– Как есть, так и рассказать.
– А может ты сам, а?
– Нет. Сейчас пойдешь и все сама расскажешь, а я уж потом… Что от меня зависит…
Каждая ступенька пожарной лестницы, казалось, вела к эшафоту с той лишь разницей, что обреченные на казнь поднимались вверх, а Марина спускалась вниз. Когда открылась дверь, раздался резкий запах валерьянки и карвалола. Отец рванул в комнату, Марина за ним. На диване сидели мама и бабушка, а перед ними, размахивая руками, рассказывал свою версию событий Данька.
– Мне Таська сказала, что такое бывает у взлослых. Они сначала лазъезжаются, а потом снова могут зыть вместе. А смотки – дело назывное. Плавда ведь, мам?
Марья Семеновна держала в руках флакон с валидолом, а Нина Алексеевна мяла в руках бесполезный платок – слезы текли у нее по щекам сами по себе, и никто их не останавливал.
– Мариша, как же так? – обернулась к ней мать, – Как это так получилось? Господи, не понимаю ничего. Вы что, поссорились? Случилось что-нибудь?
Тут же подключилась бабушка, закинув под язык еще две таблетки валидола.
– Да! И кто такая Таська? И почему какая-то Таська травмирует ребенка? И почему мы обо всем узнаем от Даньки, а не от тебя?
– Да я только вошла в квартиру, как я могла что-то сказать? – растерянно взвизгнула Марина. Игорь Ильич пришел на выручку:
– Так, женщины, хватит слезы лить, да еще при Даньке. Я сейчас иду с ним гулять, а вы разбирайтесь. Страшного ничего не случилось, все живы – здоровы. Мы придем – чтобы все были в форме, и никто не ревел, да, Данька?
– Левут только девчонки, – смущенно выдал Данька и взял деда за руку.
– Игорь, какой гулять? – вскочила с дивана Нина Алексеевна, – у меня же стынет все. Когда же есть?
– Остынет – разогреешь, – Игорь Ильич подхватил Даньку на руки и прямо в тапочках вышел из квартиры.
Тишина повисла в комнате, и ее можно было брать руками, разрывать на части и перемещать куски с места на место. Слышно было, как тикает крошечный будильник и на кухне бормочет телевизор.
– Да-кх-кх, – прокряхтела бабушка и снова потянулась за валерьянкой.
– Ты мне только одно скажи, – очнулась Нина Алекссевна, – вы уже развелись? Или еще что-то можно наладить?
– Да что там можно налаживать, мама! – почти закричала Марина. – Да, развелись, – сказала она уже спокойнее и присела на кресло. – Ничего вернуть нельзя, жить мы пока будем здесь, а потом что-нибудь наладится.
– Да-кх-кх, – бабушка снова изобразила тяжелый вздох и укоризненно покачала головой. – Что делается – бегут куда-то, ссорятся, разводятся. Мы с дедом прожили пятьдесят шесть лет, и хоть бы кто из нас о разводе заикнулся. Да мы и не знали ничего ни про какие разводы. Женился – живи. Чем плохо?
– Так, подожди, – снова засуетилась Нина Алексеевна, – а работать ты собираешься? Алименты Андрей платить будет? Почему вы не разменяли квартиру?..Это надо пережить. Сейчас все всё поймут, успокоятся и больше не будут задавать никаких вопрос. Третий уровень сложности. Никто и не говорил, что будет легко. Но никто и не подозревал, что так сложно.
Марина отвечала на вопросы, но так и не смогла сказать ни о любовнице Андрея, ни о будущем ребенке. Расстались. Не подходим друг другу. Отношения сошли на нет, и все такое прочее. На квартиру не претендую, деньги Андрей будет давать на Даньку, видеться с сыном тоже будет – время от времени.
Сплошная ложь. Неужели теперь это на всю жизнь?
– Да-кх-кх, – издала бабушка свой знаменитый звук, который мог означать все, что угодно. Сейчас он говорил о том, что она совсем не одобряет ни политику молодежи в отношении семьи, ни свою внучку, которая поступает так глупо и неразумно. Впрочем, ни одного укоризненного слова вслух. Все очень интеллигентные, очень мягкие и обходительные. Только вот Марине почему-то хотелось взорваться и сказать что-нибудь ужасное по поводу их интеллигентности. Хоть кто-нибудь знает, как ей плохо? Хоть кто-нибудь в этой дурацкой семье разводился? И, слава богу…
*****
Ее оставили в покое через полчаса. Бабушка, утирая слезу, пошла прилечь, мама со скорбным выражением лица, означавшим, что в их семье наступил конец света, отправилась на кухню второй раз разогревать ужин. Марина так и не смогла найти себе места. Можно было пойти начать разгружать машину, но выходить во двор совершенно не хотелось. Станет темно – тогда они выйдут с отцом, и занесут все вещи в квартиру. Даст бог, никто не утащит ее коробки и Данькин самокат.
В замке повернулся ключ, и вбежала Ольга, а за ней вошли отец и Данька.
– Привет, Маруся! – Ольга чмокнула Марину в щечку и тут же быстрым движением стерла помаду, слишком яркую для личика шестнадцатилетней девчонки. – Живая? Не замучили тебя предки? Подумаешь, развелась! Да сейчас все разводятся! Я вот вообще замуж не пойду, чтобы не разводиться! Мам, есть что-нибудь поесть?
– Оля, что ты говоришь, господи! – выглянула с кухни бледная и уставшая Нина Алексеевна. – Вы что все, с ума посходили? Или меня решили с ума свести?
– С ума свести, – повторил Данька, снимая сандалии.
– И вообще прекратите обсуждать эти темы при ребенке, всем ясно?
– Ясно, – один за всех ответил Игорь Ильич и потащил Даньку в ванную мыть руки.
Ужинали молча, болтала только Ольга и все о своем, о девичьем. О юбке с тремя разрезами, обтягивающей кофточке и сногсшибательном купальнике, в котором не стыдно даже поехать в Майами.
– Кто тебя возьмет-то в Майами? – укоризненно посмотрела на нее Нина Алексеевна.
– Кому надо, тот возьмет, – загадочно ответила Ольга и заговорщицки подмигнула Марине.
Хоть один союзник в семье. Посуду мыла бабушка. Марина перетирала тарелки, мечтая исчезнуть с кухни, раствориться, превратиться в пыль, потому как чувствовала, что бабушкины вздохи вскоре перерастут в весьма конкретные вопросы, отвечать на которые сил у нее не было. Кукушка в часах высунула клюв из крошечного окошка, и хриплым голосом сказала свое «Ку», означавшее, что уже половина девятого. Бабушка вытерла руки, поправила платок на голове и заняла крайний к проходу стул. Теперь не вырваться.
– Как же теперь ты, Мариша, жить думаешь? – спросила она, положив на стол руки замочком, и скорбно глядя в разноцветные клеточки линолеума на полу. – А?
Сказать, что она сама еще не знает, как ей жить, и вместе с бабушкой поплакать? Дать себя пожалеть, раскваситься, стать маленькой слабой девочкой, которую отругал учитель физкультуры за то, что не смогла взять высоту метр двадцать, уткнуться в бабушкину юбку и прореветь всю оставшуюся жизнь? Этого делать ни в коем случае нельзя. Стоит пустить слезу, дать слабину, и станешь на всю жизнь несчастной, непутевой девицей, к которой можно относиться только как к неудачнице. Нет, это не вариант, тогда что?
– Бабушка, ты не волнуйся, все наладится, – сказала она, пытаясь придать своему голосу уверенность.
– Что же наладится-то? – закусила удила бабушка, и Марина поняла, что проповедь будет длинной. Это бабушкино выражение лица было знакомо с детства, и если тогда она могла себе позволить улизнуть под благовидным предлогом или украдкой читать книжку, сидя в углу и делая вид, что она внимательно слушает, то сейчас она взрослый человек и уже ничего такого сделать будет нельзя. Придется слушать.
– К разведенной женщине-то мужчины как относятся? Не знаешь? Там уж о серьезных отношениях никто не говорит. К тому же, ребенок у тебя. Там уж только мужикам бы побегать, хвостом покрутить. О-хо-хо, знаю я все это, и не раз видела. Вон Ленка с пятого подъезда, пожила с мужиком, тот ее бросил, и теперь весь город знает, что Ленка шалава и те, кому надо, этим пользуются. Разве она женщина серьезная после этого?
– Бабушка, ты что же это, – занервничала Марина, – с Ленкой меня сравниваешь? Да она и до замужества такой была. Ты что говоришь-то?
– А то я говорю, Мариночка, – бабушка поерзала на стуле, не собираясь сдавать позиции, – замуж тебя теперь никто не возьмет. Что это за женщина, если не сумела семью сохранить, мужа удержать. Да еще и с ребенком осталась. Про характер какой-то ты там говорила. Что, мол, характерами не сошлись. Это ты подружкам своим рассказывай, а я давно на свете живу. И переживаю, что одной тебе свой век теперь куковать. Без мужика жить ой как сложно.
– Да не собираюсь я замуж! – вскочила Марина и, перепрыгнув через корзинку с луком, шагнула к двери, – и мужика мне никакого не надо! И вообще, можно меня ни о чем не спрашивать и ничего не говорить, а? Без этого тошно…
Она выскочила в коридор и столкнулась там с Ниной Алексеевной и Игорем Ильичем, которые, увидев ее, тут же замолчали. Так, и здесь заговор. Как теперь жить?
*****
Вечером Марина, Ольга и Игорь Ильич занесли коробки и чемоданы, распаковали самые нужные сумки, и сгрузили вещи в Ольгин шкаф. Решили, что Марина с Данькой расположатся в Ольгиной комнате, благо там был запасной Алешкин диванчик. Все Маринины вещи – кровать и трельяж – давно переехали на дачу.
Спать Марина легла рано и слышала, как через стенку разговаривают родители. В суть разговора она не вслушивалась. Понимала, что вряд ли ее одобряют, ведь «семью надо беречь», «за семью надо бороться», а она не смогла. Ни сберечь, ни побороться. Она вообще никогда не умела бороться – ни за лучшую игрушку в детском саду, ни за лучшую оценку в школе. Да и за что бороться? Кому что доказывать? Тем более, в этом случае. Все предельно ясно. Зачем жить с человеком, которому не нужна ни ты, ни твой ребенок.
Дверь в комнату тихонько приоткрылась и на палас легла полоска света.
– Мариша, ты уже спишь? – Нина Алексеевна старалась говорить тихо, чтобы не разбудить Даньку. – Может, чайку попьешь? Или съешь чего-нибудь?
Только бы не разреветься. Это жалостливое отношение, как к больной и несчастной собаке, которой трамвай переехал лапу, ей совсем не нужно.
– Нет, мама, спасибо, – она натянула одеяло по самые уши, давая понять, что хочет только спать.
– Там пирог на кухне, халва…
А еще разговоры и расспросы. Лучше без халвы, и наедине со своими мыслями.
– Ладно, – и Нина Алексеевна так и не решившись ни о чем больше спросить, выскользнула из комнаты.
Так-то лучше. Надо успокоиться и заснуть. Один, два, три, четыре… Только ведь все равно в покое не оставят. Завтра будет день, будут новые вопросы, и снова ей предстоит от них прятаться, делать вид, что ей все равно. Нужно, чтобы ее оставили в покое, и больше ничего. И чтобы не смотрели сочувствующими взглядами, и не говорили, что она теперь до скончания века будет одна, и в старости ей никто не подаст стакан воды. В каком-то фильме говорили: «Одинокая женщина – это неприлично». Наверное, это действительно так, иначе не чувствовала бы она себя такой виноватой, такой потерянной, и не хотелось бы ей сбежать ото всех и остаться одной, наедине со своими мыслями и со своим горем.
Новая полоска света скользнула по ковру и в дверном проеме показалась голова Игоря Ильича.
– Мариша, – позвал он шепотом, но она дышала так ровно, что он, посомневавшись минутку, во время которой дверь пару раз жалобно скрипнула, исчез из комнаты.
Кто следующий. Бабушка? Нет, бабушка уже свое слово сказала. Все выпалила сразу. Мол, никому не нужна и так одна и останешься. Старая уже – двадцать девять лет. С ребенком. Без нормальной профессии и без дома. Было очень стыдно и, пожалуй, первый раз в жизни Марина понимала, как это – хотеть провалиться сквозь землю.
– Маруська, ты спишь? – проскользнула в комнату Ольга, вернувшаяся с прогулки с кавалером. – Марусь!
Ольга единственная звала Марину Марусей, еще с самого детства, и было в этом что-то родное и очень нежное. Марина крепко закрыла глаза, и сделала дыхание спокойным и ровным. Спит. Ни на какие разговоры у нее больше нет сил. Даже с самыми родными людьми.
Ольга вскоре засопела, также умиротворенно посапывал во сне и Данька. Марина спать не могла совсем. В голову лезли мысли, обрывки воспоминаний, то и дело подступали слезы, но волю она им не давала – боялась разреветься в голос. Тогда уж она точно всех перепугает и без «Скорой» дело не обойдется. Надо заснуть, чтобы завтра хорошо выглядеть, казаться спокойной, словно ничего не случилось. С другой стороны, что, собственно, случилось? Кто сейчас не разводится? Хотя, какое Марине дело до остальных, ведь она-то собиралась жить с мужем долго и счастливо. Разве могла она помыслить о том, что ее брак закончится, да еще так? Все это дурной сон, от которого болит голова. А когда-то сном казалось ее знакомство с Андреем, только сном хорошим, почти волшебным.
***
– Курортный роман? – смеялась Алинка, – Я не верю в курортные романы!
Марина в них тоже не верила. Всю жизнь она считала, что люди знакомятся на пляже только с одной целью, а здесь такая неожиданно крепкая связь. Приехала в Геленджик, познакомилась с компанией. Поиграли в волейбол, пошутили, посмеялись, и все дружно отправились в пляжное кафе, чтобы попить холодного чаю. Так получилось, что они сели с Андреем за один столик. Он, она, двое девчонок и один парень. Марина даже смотреть на Андрея боялась, таким он был красивым, крепким и стройным. Она по сравнению с ним казалась сереньким неприметным воробьем. Правда, с ладной фигуркой и симпатичной мордашкой, но таких девчонок вокруг было пруд пруди. По крайней мере, так она считала.
Сидели, болтали, глядя, как наплывают облака, рассказывали анекдоты, а потом как-то так получилось, что вся дружная компания отправилась в одну сторону, а Марина с Андреем – в другую. Оказалось, что они живут в соседних корпусах одного дома отдыха. Правда, пошли они вовсе не к нему, а на самую длинную обходную дорогу.
Больше никогда и ни с кем Марина не чувствовала себя так легко. Они говорили без умолку, бродили по пляжу и по узким горным дорожкам. Андрей держал ее за руку, и от прикосновения этой твердой широкой ладони становилось тревожно и спокойно одновременно. Очень не хотелось расставаться и когда уже совсем стемнело, они снова побрели на пляж. Сидели на песке, слушали, как бьются о берег волны, и лениво говорили. О чем-то вечном и удивительно светлом. Видимо, о самой жизни. И он понимал ее так, как никто и никогда. Пространство развернулось, стерлись горизонты, и Марина ощутила, что такое бесконечность. Это когда ты продолжаешься в другом человеке, а он продолжается в тебе, и так до бесконечности, до той самой перевернутой восьмерки, что рисуют на уроках алгебры, ставя рядом плюс или минус. Хотя знаки тут ни при чем. Бесконечность абсолютна, также как и любовь.
Солнце всходило неторопливо, озаряя небо, нагревая остывший воздух и рассыпая блики на утренних волнах.
– Это наш первый рассвет, – шепнул Андрей и прижал ее к себе. Его соленые губы прижались к ее губам, и Марина чуть не потеряла сознание от счастья. Этого не может быть. Просто не может быть с ней.
Даже в день свадьбы она все еще не могла поверить, что этот красавец в длиннополом сюртуке – ее будущий муж. Казалось, все эти семь месяцев их бурного романа она спала и день за днем видела чудесные сны. Они продолжались днем и ночью. Она смотрела и не могла насмотреться на Андрея. Словно зависала в пространстве, глядя как он гладит свои рубашки, одевает галстук, пьет кофе, говорит по телефону. Для нее больше никто не существовал – только он один. Она с трудом переживала разлуку, если она длилась больше восьми рабочих часов. Ей надо было видеть его, ощущать каждую минуту своего существования.
– Это мания! Мания! Ты сумасшедшая! – смеялась Алинка, глядя, как Марина собирает свои пакеты с продуктами и мчится домой готовить мужу ужин, заскочив к подруге по дороге с работы буквально на одну минутку.
– Разве это мания, Алина! Это любовь!
Андрей сразу сказал, что хочет мальчишку. Шутил, что ей придется очень постараться, чтобы получилось. А она умирала каждый раз в его нежных объятиях, мечтая, чтобы беременность наступила как можно позже, и чтобы это счастье никогда не кончалось. Через пять месяцев тест показал две полоски и Андрей тут же сделал ей предложение. С огромным букетом красных роз, шампанским и первым настоящим признанием в любви.
– Почему ты никогда не говорил, что любишь меня, Андрюшка? – допытывалась она, прижавшись щекой к его груди и сгорая от любопытства.
– Потому что такими словами не бросаются, – серьезно отвечал он. – Ты мать моего ребенка и я тебя люблю.
– Он же еще не родился! – смеялась Марина, не зная, куда спрятаться от смущения.
– Но он уже есть. И это мой сын.
«А вдруг там девочка?», чуть было не спросила Марина, чтобы его подзадорить, но сдержалась. Конечно же, там мальчик, ведь Андрей этого хочет, а значит, этого же хочет и она.
