скачать книгу бесплатно
Рштуни потерялся, но взял себя в руки и сказал:
– Хорошо, мы поженимся! Мне осталось служить восемь месяцев, потом мне надо потопать Ленинград в университет на юридический! Мама так хочет! Я поступлю и привезу тебя в Армению и все расскажу.
Мальчик родился здоровый, Рштуни стоял под окнами роддома и плакал, не зная от счастья или от горя, он так и не решился вот так взять и привести Ларису домой.
Служба окончилась и Рштуни уехал в Ленинград.
Лариса ждала, месяц другой, а потом взяла маленького сына, завернуло в одеяло и на самолет Ростов – Ереван.
Большой двухэтажный дом в Ереване стоял все ровно, что не преступная крепость и в этой крепости был свой свод правил и обычае. Ларисе не предложили даже раздеться. Рштуни был в Ленинграде и так не сказал ничего о сыне семье. Бабка Артура мать Рштуни пожилая властная женщина откуда-то сверху, словно это был приговор небес, не спускаясь со второго этажа, объявила, бросая, словно камень в низ, где стояла Лариса и держала на руках ее маленького внучка первенца.
– Это дом не Рштуни и тем более не, – и женщина состроила гримасу. – Как вы его назвали? Артуром! Так и не его!
Лариса, словно побитая собака, прижимая к груди ребенка, вернулась обратно не с чем.
– Зачем ты это сделала? – спрашивал Рштуни по телефону. – Надо было подождать!
– Что ждать, если у тебя нет смелости! – плакала Лариса в трубку.
– Я сказал бы!
– Ты мне соврал!
– Нет!
– Я буду помогать! Я вышлю тебе денег!
– Мне не нужны деньги, мне нужен муж! Ребенку нужен отец!
Рштуни высылал деньги, и каждый раз просил еще подождать.
Прошло два года, дело не сдвинулось с места, все ограничивалось только звонками, и матери Ларисы было обидно и больно смотреть на дочь, в сердце которой уже долго не наступал рассвет, она не с кем встречалась и не пыталась принять попыток, чтобы построить личную жизнь.
– Сами воспитаем! – решила Зинаида Яковлевна и однажды сказала Рштуни по телефону, чтобы он больше не звонил.
Он больше и не звонил, а через полгода пришла весть, что он женился.
Лариса престала за собой следить, словно похоронила себя заживо.
Я рос, проходили годы и как свет надежды – луч из облаков была новая встреча Ларисы с другим молодым человеком Александром.
Александр был младше, отслужил на флоте и влюбился в Ларису с первого взгляда.
– Чудная она, и с ребенком на руках! – встревали друзья и знакомые. – Черт знает что! Ты молодой, найдешь себе! Не такая жена, должна быть, да и вовсе не может она быть такая женой! И ребенок у нее от не русского! Нагуляла! И тебе нагуляет! Будешь ходить, потом моргать!
Но не слушал молодой человек слов тех, с первого мига, он полюбил, Ларису за какую-то прямо детскую легкость и безоблачность. Родители были против!
Но свадьба состоялась. Их семейная жизнь не складывалась. Привыкший к заботе и ласке и к материнскому уходу молодой человек, встретил, вот что именно ребенка, прозрачность, за которым самим нужно было смотреть, держать глаз до глаз. Придет с работы, нет ее. Черт знает, где она! Вернется. Спрашиваешь, где была, не помнит или сочиняет. Отношения расстраивались, Лариса забеременела. Появилась надежда. Но истинно как не была и не стала она матерью, одному своему сыну она не стала другому, однажды изуродованная извергом и преданная родным отцом, который ее потом бросил, сбежав с любовницей и прихватив собой казённые деньги.
– Хотели внука! Воспитайте! – говорила Лариса и оставляла на пороге бабки двух годовалого Сашеньку. Малыш плакал, просил матери, бабушка, Надежда подолгу не могла успокоить внука и сердце ее надрывалась и горечь перехватывала дыхание. А потом уже черт знает как, Ларису посадили в тюрьму. Преступление то была забавой, словно игрой. И воровала Лариса из-за обиды. Поссорится с подругой, уйдет та на службу она залезет к ней домой и обворует ее. Так тогда и вышло. Она унесла набор кастрюль полкило сахара, а у другой подруги соленья. Сложила на тачку и укатила. Были и еще кражи, но все так же, не значительные, походившие больше на хулиганство. Но Ларису с двумя несовершеннолетними детьми на руках все ровно посадили.
Из тюрьмы она писала письма.
«Как, где мои голубочки сизокрылые? Один черненький другой беленький, освободят меня, и заберу, и станем жить вместе».
Лариса пришла с тюрьмы. Какие приходят из этой тюрьмы? Смотришь на все, как во тьме щуришься, идешь как по туннелю на ощупь.
– Здравствуй Лариса! – здоровались знакомые на улице.
– Здравствуйте!
– Как дела твои?
– Хорошо, привыкаю! Кажется, что небо на тебя сейчас свалится так оно не привычно после тюремной камеры, все большое и огромное.
– А как ты ходила, проведывала, Сашеньку своего?
– Завтра иду, мама купит гостинцев и иду!
Так вышло, что пока Лариса сидела в тюрьме дом ее обокрали, вынесли все вплоть до вилок с ложками. Возмездие то или черт знает что, но было.
Зинаида Яковлевна одевала на дочь свою большего размера кофту, подворачивала рукава. Юбка по щиколотку в руках пакет с гостинцами, все ровно как бродяжка с узелком, так она пришла и постучалась в дом, где жил ее бывший муж с новою женой.
– Мама, мам к нам тетя какая-то пришла! – встретил Сашенька Ларису.
– Я твоя мама, вот гостинцы тебе принесла!
Мальчик с любопытством посмотрел, испугался и убежал.
И раздавалось из комнаты:
– Мама, мама!
Они все испугались, что Лариса потребует Сашеньку, написали заявления в милицию, участковому, что, мол, так и так, разбивает семью, уголовница!
Больше Лариса, некогда не приходила.
Спустя много лет она позвонила не трезвая, напившись с горя и услышала, на линии голос Александра.
– Здравствуй Саша, это я, то мама твоя! – пьяным голосом со слезами, сказала Лариса. – Прости меня сыночек!
– Не звони сюда больше алкашка! – закричал Александр и бросил трубку.
С тех пор Лариса было одно в жизни Бог и церковь, но и тут выходит, что предали.
– Предали, – подумал я, выходя из автобуса. И с камнем на сердце отправился разыскивать второе отделение.
Глава пятая
Устройство и вид больницы привяли меня в отчаянья, отчего стала муторно на душе, которая до последнего верила в надежду. Жалкие домишки и помещения бывших колхозных конюшен, которые были разбросаны как грибы поганки на поляне, здесь считались за больничные отделения. Они были неухоженные, ошарпанные и запущенные. И это была областная больница. Особенная больница, куда не наведывалось высокое начальство с проверкой, в которой можно было красть бюджетные деньги и не производить ремонта, и такое же безалаберное отношения медперсонала должно было заключалось к больным.
Я растерялся от вида убожества и остановил одну несчастную мать, старую женщину.
– Вы не подскажите, где здесь второе отделение?
– Иди за мной сынок! Я во второе! Дочка у меня во втором отделение. Уже как десять лет.
Старушка повела меня за собой и стала первому встречному рассказывать о своем горе, наверно потому что давно уже с ней никто не говорил о дочери. Охотников поговорить не находилось, а старые приятели, крутили пальцем около виска и бежали от нее прочь, когда она начинала говорить о наболевшем.
– Уже как десять лет! От чего? С мужем развелась, вены порезала. И суда забрали. Сначала ничего, подлечили сначала. А потом видно опять сердечная вспомнила, и давай снова себя бритвой уродовать. И вешалась и таблетки пела. Пузырек целый проглотила. Но я скоро спохватилась, скорую вызвала, откачали горемычную. Теперь уже здесь, поди, третий год безвылазно. Я сколько уже не просила доктора хоть на день рождения, хоть на новый год, домой, других то бывают, отпускают. Отпуск эта здесь называют. Мою не пускают. И слово какое выдумали – отпуск, что они здесь как на работе? Я думаю как, надо их всех по домам распустить, а врачей в шею. Пусть в поликлинике сделают отделение психиатрическое. Да врач на дам приходит. Государство им пенсию платит, чтобы было на что жить, а не в больницах казну проедать. Да и не бездомные же, у всех дом, мать отец! Вот так-то милок! Вот и весь мой сказ. А ты что здесь?
– Мама!
– Что-то я тебя раньше не примечала, первый раз, что ли?
– Первый!
– Крепись! Держись! Дай то бог сил, терпения! Пришли!
Вместо привычных дверей была решетка. Пожелтевшая с облупившейся краской она вызывал не трепет и страх, а тоскливую грусть.
Старушка позвонила и из темного коридора показалась сильная полная женщина санитарка с повелительной физиономией и с некрасивыми накрашенными бровями, словно дугами.
– Раиса, это я Степановна!
– Вижу, что не король! – спрыснула Раиса и открыла навесной замок на решетке.
Она вопросительно и строго на меня посмотрела.
– К Пастушенко, – ответил я, пропуская первой Степановну.
– Ждите здесь, – ответили мне и санитарка пошла звать.
Свидания с родственниками были в столовой. В маленьком зале со столами и лавками. Тут же раздача. Под потолком на полке телевизор. На одной из стен репродукция Левитана Вечерний звон – река и церковь. Как нарочно.
Пахло хлоркой и несвежим бельем в пересмешку с объедками из кухни. Столы были вытерты жирной тряпкой и от этого противно блестели.
Мать так долго не вели, что Степановна уже покормила свою дочь Галю.
Это была женщина за сорок с темными кругами под глазами и в теплой кофте, когда стоял конец августа и было еще сравнительно жарко.
Галя съела две котлеты и больше не хотела, наелась, но Степановна, говорила:
– Ешь, еще ешь! Отберут! Я их знаю!
И бедная Галя съела пять котлет за раз и запила их компотом.
Мать вся какая-то жалкая, затравленная, исхудавшая и осунувшиеся с силой вцепилась мне в руку, словно в спасательный круг утопающей и с надеждой смотрела мне в глаза, в которых сами собой явились слезы.
– Забери меня сынок, отсюда!
– Конечно мама! Заберу! Что случилась!
– Полиция привезла!
– За что?
– За церковь! За то, что в колокола звонила!
– Это как?
– Не знаю, само собой вышло. Дверь открытая была я и прошла.
– И что они?
– Побили, полицию вызвали!
– Побили? В церкви?
– Да!
– А что же батюшка?
– Он наверно и вызвал! Еще и дьяк!
– Пройдите к заведующей! – сказала санитарка.
– Подожди мама я сейчас.
– А ты привез мне покушать? – спросила мама.
Я растерялся, потому что приехал с пустыми руками.
– Я заберу тебя мама! И мы купим все, что ты захочешь.
Заведующая была миловидная брюнетка, одетая со вкусом в юбку и черный жилет.
В кабинете пахло духами, на столе стояли цветы, нежные белые розы. Они так не гармонировали с больницей со всем тем отчаяньем, которое билось в сердцах больных, что были циничны. Но верх цинизмом были иконы: Богородица и Николай угодник чудотворец.
Выражения на лице заведующей было такое, словно вы ей были обязаны по гроб жизни и теперь должны пресмыкаться, что зависите от нее и у вас не может больше быть своего мнения. Или словно вы в зале суда, она в судейской мантии и может вынести вам любой приговор.
– Я забираю мать, – резко сказал я.
– Вы не можете этого сделать! – ответила заведующая, словно заранее знала, что я скажу, и высоко подняла подбородок, словно посмотрела на меня сверху вниз.
– Это еще почему?
– Она совершила опасное социальное действие!