скачать книгу бесплатно
Велькино детство
Алексей Александрович Олейников
Книга рассказывает о приключениях мальчика Вельки в южной деревеньке под Ростовом, где он проводит каникулы у бабушки. Велька то и дело попадает в переделки, находит новых друзей, спасает нутрий, летает на бричке и даже случайно поджигает далёкую южноамериканскую страну Уругвай.
В 2007 году сборник рассказов «Велькино детство» стал лауреатом национальной детской литературной премии «Заветная мечта».
Алексей Олейников
Велькино детство
Издано при финансовой поддержке Федерального агентства по печати и массовым коммуникациям в рамках федеральной целевой программы «Культура России».
© Олейников А.А., текст, 2014
© Бахтина П.В., иллюстрации, 2014
© Издательство «Книгарь», 2015
Птица Жалейка
Велька плакал. Горько-горько взахлёб плакал, обхватив острые исцарапанные коленки руками и опустив на них голову, и не было в этот момент человека несчастнее его на белом свете. Острые его локотки, все в подживающих ссадинах, вздрагивали от безутешного рыдания, и издали, с того берега реки, могло в наступающих сумерках привидеться, будто это большой птенец какой-то чудной птицы выпал из гнезда и теперь силится взлететь, качаясь на куцых палках ножек и взмахивая малюсенькими, ещё голыми начатками крыльев. Но никого на том берегу не было, луг давно опустел, колхозный пастух Степан уже погнал стадо домой, и багровеющее солнце уже наполовину нанизалось на чёрные зубцы далёкого леса.
От такого беспримерного одиночества Вельке стало ещё тоскливее и горше, он бы зарыдал ещё пуще, да только уж не мог и оттого стал тоскливо икать. Окажись рядом какая девчонка, пусть хоть даже его сестра – противная и вредная Полинка, всё равно Велька не перестал бы реветь, такая у него была серьёзная причина.
К Вельке не приехала мама. Обещала и не приехала – «не смогла билет взять», сказала бабушка, а что его брать? Подошёл к кассе и попросил. Дайте, мол, мне билет на самый быстрый поезд до Ростова. Можно подумать, все из Москвы только в Ростов и едут. Вот если бы меня мама ждала, подумалось Вельке, я бы непременно приехал. На самолёте бы прилетел, на вертолёте. А мама не приехала. Оттого Велька и плакал, сбежав от всех, на крутом бережку речки Селинки.
Слёзы постепенно сошли на нет, а икота осталась, и Велька, икая, размышлял о своей печальной участи. «Бедный я, несчастный человек», – думал он, наблюдая, как река несёт всякий сор из детского лагеря выше по течению. «Никого-то у меня нет», – продолжил он, но тут остановился, увидев противоречие.
У него как раз были. И бабушка была, и дедушка, и даже сестра у него была – противная и вредная Полинка, которая должна была приехать с мамой. Велька почувствовал вдруг, что окажись Полинка рядом, он бы обнял её, и слова бы злого не сказал, за то что она его пластикового Супермена в форточку выкинула – посмотреть хотела, как он летает.
От такого благополучия на глазах вновь закисли слёзы, и такая жалость к себе бедному поселилась в Велькином сердце, что Селинка точно вышла бы из берегов, если бы не шёл мимо Андрейка Иванов, злейший Велькин враг, в понедельник сунувший дохлого ежа в Велькин шалаш. Хотя и Велька в долгу не остался – подрезал канат на его тарзанке над рекой, и Андрейка три дня потом сопливился. Так что ничего хорошего от него Велька не ждал.
– Кх… тю, – ошарашенно кашлянул Андрейка. Ясно было, что увидеть Вельку в таком плачевном во всех смыслах положении он совершенно не ожидал.
– Шёл бы ты, Иванов, – мрачно икнул Велька и отвернулся.
– Ты… это чего? – неожиданно миролюбиво спросил Андрейка, усаживаясь рядом. – Из-за ежа, что ли?
– Да чего ёж. – Велька вдруг почувствовал жгучую потребность поделиться своей бедой, рассказать какой-нибудь живой душе, как ему плохо. – Ёж твой тут совершенно ни при чём. Я, если хочешь знать, у тебя на огороде его закопал. Мама ко мне не приехала, вот что.
– Ааа, – протянул Андрейка. – Ну, положим, ежа я давно выкопал и у тебя на заборе повесил. А вот мама не приехала – это плохо.
Он сочувственно замолчал. Смеркалось, над рекой стал подниматься туман, и ребята смотрели, как два бумажных кораблика отважно нагоняют детский носок с продранной пяткой. Из леса донёсся долгий крик какой-то проснувшейся ночной птицы, и Андрейка неожиданно сказал:
– А знаешь, у меня есть одна птица, точно для тебя.
Он порылся в кармане.
– В кармане, что ль, птица? – не понял Велька.
– Мне она без надобности, у меня мама в роддоме, а ты возьми.
Велька недоумённо повертел в руках грубую деревянную фигурку птицы с пуговками глаз и чёрной прорезью клюва.
– Не… надо дуть, – пояснил Андрейка в ответ на вялое «спасибо». Он поднёс свистульку ко рту и вылил вдруг жалобную трель, далеко прожурчавшую над водой, где струи тумана дрожали и переплетались в темнеющем воздухе.
– Что это? – от удивления у Вельки даже икота прошла.
– Это птица Жалейка. – Андрейка любовно погладил свистулю. – Возьми. Дед вырезал. Споёшь, сказал, и все печали отступают. Спой, Велька.
– Я… я не умею, – растерялся Велька.
– А тут уметь не надо.
Велька, баюкая Жалейку в ладонях, прикрыл глаза и представил себе маму – родную, любимую, без которой ему так плохо. Слёзы навернулись на глаза, и в носу снова защипало, но тут Жалейка будто шевельнулась, шершавя стругаными боками ладони, и из её горла вдруг полилась песня, горькая, жалостливая, долгая и переливчатая, поплыла над водой, над туманным лугом, в котором смутными тенями бродили лошади, над самым лесом поплыла, к остро мерцающим звёздам, унося всю печаль, всю боль и горе.
Велька не помнил, как перестал петь. Мальчики ещё посидели на бережку молча, не желая и словом нарушить слишком полную тишину, затем разом поднялись и пошли через поле, навстречу широко рассыпанным огонькам села.
У самой ограды Велькиного дома Андрейка решительно шагнул в заросли жгучей крапивы и, шипя от боли от стрекавших по ногам стеблей, снял палкой что-то чёрное с забора.
– Тимке рыжему повешу, – он перехватил повыше дурно пахнущего ежа. – Он у меня голубя скрал, зараза. Ну… давай что ли… пока, – шмыгнул он носом.
– Андрейка, ты возьми. – Велька протянул свистульку. – Ты знаешь, мне легче стало, а у тебя мама в роддоме.
Андрейка помедлил и мотнул головой:
– Неа… Дарёную Жалейку назад не берут. Деду скажу, он мне новую вырежет.
– А ругать не будет?
– За доброе не ругают, – веско ответил Андрейка и, развернувшись, пошлёпал ногами по пыльной дороге, покачивая ежом. Отойдя метров на двадцать, он остановился и сказал:
– Эта… само собой… я никому ни слова. Могила, – и уже окончательно скрылся в тёплой летней темноте.
Велька тронул калитку, и петли жалостливо скрипнули, наполнив сердце сладкой Жалейкиной памятью, и так хорошо стало Вельке от этого звука, так радостно и светло, что он даже испугался – не потерял ли где свистулю?
Велька торопливо охлопал себя и успокоился – Жалейка надёжно приютилась в кармане. Мальчик прошёл тёмным двором, старый-престарый пёс Кардамон шевельнулся в будке, сонно узнавая его. Велька поднялся по скрипучим ступеням, открыл дверь и, не выпив и стакана молока, заботливо накрытого бабушкиной марлечкой, через минуту уже крепко спал.
А утром приехала мама.
Бабка-смерть
– Спасибо, ба. – Велька торопливо допил компот и, облизывая губы, поднялся.
– Куда ты собрался? – бабушка всплеснула руками. – А арбуз?
– Дела у меня, – лаконично ответил Велька, перелезая через стенку беседки – так короче, чем протискиваться мимо Полинки, недовольно ковыряющей кашу, и быстрее, чем пробираться вдоль деда, неторопливо срезающего кожицу с огурцов тонкой зелёной стружкой.
Он решительно прошёл сквозь сад, отвешивая щелбаны махровым головкам хризантем, и только у калитки задумался – а какие у него дела? Друг Андрейка вчера уехал с отцом на рыбалку, Колька укатил в Ростов, с Тимкой рыжим Велька никогда не водился, а больше приличных людей в селе он не знал. Были, правда, всякие голопузы, вроде соседского Федьки, носящегося с галдящей оравой семилеток, но возиться с такой мелюзгой? Велька и самого-то Федьку выделял из запылённой массы локтей, коленок и панамок лишь потому, что тот как-то бескорыстно указал ему одно место на Селинке, где водились отличные подлещики. Но сейчас… Велька оглядел напрочь пустую улицу, вздохнул, подошёл к конуре и звякнул цепью. Из глубины будки вытянулись две чёрно-мохнатые лапы, затем вынырнула страшно-кудлатая башка и зевнула жёлтыми клыками. В глазах пса читался вопрос – зачем его разбудили в такую рань?
– Скучно мне, Кардамон, – пояснил Велька.
Пёс в ответ зевнул и, встряхнув ушами, полез обратно. Велька обиделся, упёрся ногами и потянул цепь на себя. В будке напряглись и сдавленно зарычали. С полминуты мальчик и пёс боролись, затем из будки показались лапы и рычащая голова. Когда азартный Велька выволок собаку наполовину, Кардамон умолк и поднял укоряющий взор. Велька устыдился и отпустил цепь.
– А ещё друг человека. Собака ты, Кардамон, последняя собака после этого, – вздохнул он. Кардамон благоразумно не возражал.
Велька с тоской оглядел пустую улицу ещё раз и собрался было уже идти в дом – рисовать карандашами, как из-за поворота, вздымая пятками облачка пыли, выбежала та самая голопузая орава и на перекрёстке мальками прыснула в разные стороны. В Велькин конец, перегоняя собственную тень, мчался как раз Федька. Велька, донельзя заинтригованный, открыл калитку, и когда Федька проносился мимо, за воротник втянул его во двор.
Федька заорал дурным голосом и забился в руках не хуже подлещика.
– Тихо, тихо. Федька, это ж я. – Оторопев, Велька разжал пальцы. Федька, извернувшись ужом, отскочил в сторону.
– Ты чего?
– А… это ты, – Федька ещё одурелыми глазами глянул на него.
– А то кто же? Ты чего такой?
– Я… эта, – Федька огляделся, и хотя кругом никого не было, кроме Кардамона, высунувшего на Федькины крики из будки свой нос, перешёл на шёпот:
– Ты… эта никому не скажешь?
– Да чтоб мне провалиться, – закивал заинтригованный Велька.
Федька облизал губы.
– Мы на кладбище были.
– И что? Днём туда каждый дурак может сходить, – усмехнулся Велька.
– Ага, днём, а вчера в полночь не хочешь? – парировал Федька. – Тебе-то слабо?
– Слышь, малёк, чего я там забыл? – Велька нацелился было отвесить ему подзатыльник, но Федька округлил глаза и рыбкой нырнул в куст сирени.
– Ты чего? – Велька ошарашенно подошёл к сирени, не зная, что и думать. С Федькой явно творилось что-то неладное. – Я пошутил. Вылазь, Федь. Там мурашей полно. Феедь?!
– Тихо ты! – яростным шёпотом откликнулся Федька. – Вон она идёт.
– Да кто она, Федь?! – жалобно спросил Велька, всё больше убеждаясь, что с пацаном чего-то приключилось. – Вылазь, Федька.
– Она идёт, – уже прошипел Федька. – Прячься быстрей.
– Да кто она-то? – Велька завертел головой. – Да нет же никого кругом, ты перегрелся, что ли?
– Сам ты перегрелся, – огрызнулся Федька. – Вон она, на дороге, обернись, дубина.
Велька, решив припомнить Федьке дубину потом, когда этот паразит из сирени вылезет, всё же обернулся. Посреди перекрёстка, в жарком полуденном мареве и пыли стояла маленькая, сгорбленная, чёрная фигурка.
– Кто это? – почему-то шёпотом спросил Велька, которому от неподвижности этой фигурки стало не по себе.
– Бабка-смерть.
– Кто? – изумился Велька и отчётливо понял, что Федька сошёл с ума. Велька хотел сказать Федьке, что у него чердак поехал, но вспомнил, что их, сумасшедших этих, нельзя волновать. А то они буйные становятся, вон как Федька бился. Велька вдруг подумал, как плохо будет тёте Вале, Федькиной маме, когда она узнает о том, что сын у неё того. Велька лихорадочно соображал, как вытащить Федьку из куста.
– Феденька, – самым сладким голосом, каким мог, позвал Велька. – Может… эта… тебе в дом зайти, или ты пить хочешь?
– Ты что, с ума сошёл? – спросили из сирени.
– Я… нет, – запнулся Велька.
– Она же меня увидит, когда я вылезать буду.
– А что это за бабка такая? – приторно продолжил Велька, прикидывая, чем ещё помешанного Федьку поманить. Можно было, конечно, позвать деда, бабушку, они бы окружили сирень, чтобы Федька не удрал, а потом пришёл бы участковый Пётр Фомич и вынул бы этого ненормального. А ещё можно было бы поджечь сирень, тогда бы Федька сам выскочил. Но пока будешь звать-искать-окружать, он же заподозрит неладное и удерёт. А потом лови его по огородам.
– Это бабка, она на кладбище живёт, с косой ходит и чего-то бормочет под нос себе. Мы сами видели, идёт и под нос бу-бу, бу-бу, а коса здоровущая такая, так и блестит. Пацаны рассказывали, она ночью по селу ходит и в окна заглядывает. И где окно открыто, она того. Ай!
Куст затрясся.
– Ты чего там? – заволновался Велька и вытянул голову, пытаясь хоть что-то разглядеть.
– Мураши, блин. – Сирень зашуршала, из тёмной её зелени вынырнула растрёпанная голова. Федька остервенело почесал лопатку и продолжил:
– И кого увидит, того косой – чик! – провёл он поперёк шеи.
– Дурак ты, Федька, – в сердцах сказал Велька и залепил Федьке полновесный щелбан.
– Ах ты… я! – Оскорблённый до глубины души Федька свечой взвился, сжимая кулаки, но тут же изменился в лице и, охнув, упал обратно.
– Блин. Увидела, сюда идёт, – плачущим голосом возопил он из глубины сирени. – Мамочки.
– Спокойно. – Велька сглотнул комок в горле. – Я тебя прикрою.
– Мы ж ей того, помешали, – задыхающимся шёпотом зачастил Федька. – Чтоб люди больше не помирали, мы ей косу и сломили.
– Как это сломили? – сразу и не понял Велька, глядя на приближающуюся фигурку.
– Обыкновенно, молотком, – пояснил Федька, затаённо почёсываясь. – Хрясь и того…
– Совсем сдурели?
– А что – пусть лучше люди помирают?
– Блин, давно я такого бреда не слышал, – разозлился Велька. – Вылезай, прощение просить будешь.
– Ты что, обалдел? – Федька от ужаса даже перестал чесаться. – Мне ж тогда хана. Не выдавай меня, Вель, не надо. Ну пожалуйста…
Бабка приближалась, а Велька стоял на месте. Умоляющий Федькин голос поколебал его решительные намерения, и теперь Велька не знал, что делать. Он не мог бросить Федьку в этих кустах один на один с неизвестностью, но и выдать его не мог.
Ему казалось, прошла вечность, пока старушка подошла к их двору.
