скачать книгу бесплатно
Монарх, осуществляя исполнительно-административную верховную власть, указывал порядок исполнения законов или разъяснял их смысл. На его разрешение поступали все предметы управления, «предполагающие новый распорядок или дополнение правил, а также ограничение, распространение или отмену мер, прежде правительством принятых и высочайше утвержденных». Принятие чрезвычайных общих мер в исключительных случаях, административные взыскания, налагаемые на лиц, занимающих особо важное место в служебной иерархии, приводились в исполнение с высочайшего утверждения. Сюда относились выговоры губернаторам и губернским правлениям по представлениям министров и определениям Сената, если эти выговоры должны быть занесены в формулярный список о службе этих лиц.
Помимо верховной власти в сфере гражданского управления, император располагал определенными правами в области церковного управления. Эти права не касались самого содержания положительного вероисповедания, догматической и обрядовой его стороны. Единственное право, которое признавала за собой самодержавная власть по отношению к содержанию православия, было право защиты и хранения догматов господствующей веры, обеспечения неприкосновенности, неизменности догматов веры.
Согласно ст. 43 действующих в тот период Основных законов «в управлении церковном самодержавная власть действует посредством святейшего Правительствующего Синода, ею учрежденного».
В. В. Сокольский полагал, что отношение государства к церкви базируется на трех основных началах: а) на начале единства церкви и государства; б) на начале отделения церкви от государства в том смысле, что государство так же относится к церкви и религиозным обществам, как и ко всем остальным входящим в его состав союзам; в) на том начале, по которому государство рассматривает церковь как особого рода привилегированное учреждение публичного права и дарует ей автономию относительно ее внутренних дел с установлением над ней для себя особых прав, при этом сохраняя реальное разграничение государственных дел и церковных и устраняя влияние «конфессионального – церковных моментов на государственную сферу»[171 - См.: Сокольский В. В. Краткий учебник русского государственного права. С. 98.].
Церковное управление складывалось из блюстительства правоверия и охранения благочиния в церкви; поставления пастырей церкви; заботы о подготовке пастырей церкви, организации духовно-учебной части; церковного суда; администрации церковных имуществ. По всем этим вопросам самодержавная власть действовала через Священный Синод. Синод был государственно-церковным учреждением, получившим свою власть от монарха и действовавшим его именем.
Таким образом, права монарха в церковном управлении заключались в блюстительстве правоверия и чистоты церкви; в праве назначения органов высшей церковной администрации; в праве надзора за действиями этих учреждений.
Согласно ст. 46 Основных законов отношение верховной власти к христианам иноверным и к иноверцам определялось тем, что их церковные дела находились в ведении «их духовных властей и правительств, верховной властью к сему предназначенными»[172 - См. подробнее: Градовский А. Д. Начала русского государственного права. Т. 1. С. 143–153.].
Таким образом, самодержавная власть монарха объединяла в своих руках все полномочия государства. Она была полноправным и неограниченным распорядителем всего.
«Но эта неограниченность власти, – писал Н. И. Лазаревский, – фактически наталкивалась на известные препоны. Каждое право могло быть нарушено, но поскольку под правом понималось главным образом право гражданское, охранявшее определенные имущественные интересы, постоянное нарушение всех прав, всего того, что каждым обывателем сознавалось, как его право, практически было невозможно. И на деле абсолютная монархическая власть должна была принципиально признавать гражданские права обывателей неприкосновенными. В отдельных случаях этот принцип нарушался, но было существенно то, что он сознавался. Что же касается той области, которая непосредственно имущественных интересов обывателей не затрагивала и в которой возникавшие отношения тогда не сознавались как отношения юридические, то тут у неограниченных монархов не было никакого основания чувствовать свою власть сколько-нибудь стесненною. В этой области монархи могли чувствовать себя не только юридически, но и фактически безусловно неограниченными»[173 - См.: Лазаревский Н. И. Русское государственное право. Т. I. С. 297–298.].
Однако если в старых Основных законах власть императора называлась «неограниченной», то в новых Основных законах 1906 года это определение больше не встречалось.
Помимо полномочий в различных областях жизни государства, под которыми подразумевалась совокупность функций верховной власти, сосредоточенных в руках императора, он располагал рядом преимуществ, представляющих совокупность личных привилегий монарха.
В. В. Сокольский различал материальные права монарха, обусловленные квалифицированным юридическим положением (неприкосновенность и неответственность императора, а также право на покрытие его расходов из средств государства), и формальные права монарха, вытекающие из его квалифицированного почетного положения (право иметь придворный штат, право на определенный церемониал, а также право на титул, герб, печать и высшие знаки власти)[174 - См.: Сокольский В. В. Краткий учебник русского государственного права. С. 102–109.].
Н. М. Коркунов считал, что монарх пользуется особым юридическим положением, обусловленным предоставляемыми ему преимуществами, реальными и почетными. К реальным он относил: 1) безответственность; 2) неприкосновенность и 3) особое содержание. К почетным: 1) пользование титулом, гербом, печатью; 2) понятие короны, порфиры, скипетра, державы; 3) вознесение за церковными службами молений о монархе; 4) празднование дней его рождения, тезоменитства, вступления на престол и венчания на царство и 5) наложение общего траура в случае его кончины[175 - Подробнее о юридическом положении монарха см.: КоркуновН. М. Русское государственное право. Т. I. С. 244–248.].
«Преимущества или прерогативы монарха, – писал А. Д. Градовский, – выражаются в совокупности юридических условий и внешних отличий, коих общая цель – поставить монарха как представителя верховной власти, выше всех других членов одного и того же юридического общества»[176 - См.: Градовский А. Д. Начала русского государственного права. Т. 1. С. 154.].
В число этих преимуществ входит неответственность монарха за свои действия, так как в государстве не было власти, способной юридически привлечь его к ответственности; уголовные законы предусматривали более строгие наказания за покушение на жизнь, здоровье и честь монарха; монарх пользовался правом на содержание за счет государства; он пользовался правом иметь свой двор, т. е. совокупность лиц, предназначенных для отправления почетных служб при его особе, причем придворная служба была одним из видов государственной службы; монарх пользовался в качестве почетных преимуществ титулом и гербом. Титул имел двойное значение: личного наименования государя, которым обозначался его ранг в ряду других монархов, и титула в собственном смысле, в котором излагались права монарха и объем его владений[177 - См. подробнее: там же. С. 154–165; Загоскин Н. П. История права Московского государства. Т. 1. Казань. 1877. С. 180–207.].
«Права Монарха, – писал Н. М. Коркунов, – как судьбы государственного отношения, определяются тем, что он есть глава государства. В его руках видимым образом сосредоточиваются все различные элементы государственной власти. Он имеет право участвовать в распоряжении всеми проявлениями государственной власти. В этом смысле можно сказать, что в империи ни один акт государственной власти не совершается помимо или против воли Монарха. Будет ли монарх абсолютным или ограниченным властителем, он, все-таки, имеет право участвовать, так или иначе, во всех проявлениях государственной власти, что и придает ему значение главы и сосредоточия сей государственной деятельности»[178 - См.: Коркунов Н.М. Русское государственное право. Т. 1. С. 592.].
Полномочия русского императора после принятия Основных законов 1906 года тоже складывались из его исключительных и почетных прав, т. е. из тех самых преимуществ или прерогатив, о которых писал А. Д. Градовский, а также полномочий в различных образах жизни государства.
Полномочия императора и после принятия новых Основных законов характеризовались прежде всего тем, что если все другие органы государства получали свои полномочия от каких-либо иных органов или избирателей, полномочия императора не были приобретены от кого бы то ни было.
Эта особенность императорских полномочий была унаследована от самодержавной монархии, когда император сосредоточивал в своих руках всю государственную власть и не только не заимствовал ни у кого своих полномочий, но и, наоборот, сам служил источником власти всех других государственных органов.
Самостоятельный характер императорской власти получил отражение в том, что русские монархи именовали себя начиная с Ивана III царями или императорами «Божьей милостью». Это наименование было сохранено в титуле русских императоров ст. 59–60 Основных законов, изданных в 1906 г.
«Это выражение, заимствованное светскими владыками у католических епископов, – писал Н. И. Лазаревский, – которые в средние века употребляли его в знак смирения, для указания, что сан свой приобрели по милости Бога, а не по своим заслугам, у королей получило характер указания на то, что их власть от Бога, а не от кого-либо на земле. И те сюзерены, которые желали подчеркнуть зависимое положение какого-либо вассала, запрещали ему употреблять эти слова. Некоторые государи последнего времени, отдавая дань идее народного суверенитета, прибавляли к словам „Божьей милостью“ слова „и народною волею"…»[179 - См.: Лазаревский Н. И. Русское государственное право. Т. 1. С. 279.].
В Основных законах (ст. 5) сказано о том, что «Особа Государя Императора священна и неприкосновенна». По мнению Н. И. Лазаревского, в этой фразе слово «священна» не имело юридического содержания, и его можно рассматривать «лишь как синоним неприкосновенности или как слово, усиливающее значение этого последнего термина»[180 - См.: Там же. С. 280.].
М. Б. Горенберг также указывал на то, что священность особы монарха не имеет юридического значения. Что же касается неприкосновенности, то он видел в этом качестве двойное значение. Первое, по его мнению, заключается в том, что особа монарха защищена от посягательств на нее особыми постановлениями уголовных законов и «квалифицированными карами». Второе же значение заключается в том, что «никакой властью в государстве монарх не может быть привлечен к ответственности. В последнем смысле неприкосновенность имеет значение, тождественное с безответственностью. Однако конституции исключают лишь правовую ответственность монарха. Моральную же ответственность он несет за конституциональность и законность своих действий и даже за их целесообразность. Безответственность монарха распространяется как на акты его управления, так и на действия его как частного человека, однако лишь действия уголовно наказуемые, но не частногражданские.
Однако, чтобы воспрепятствовать монарху под защитой своей безответственности нарушить законы, его решения, связанные с государственными делами, приобретают юридическую силу, лишь когда они контрасигнованы соответствующим министром. Однако министр имеет право в любое время отказаться от своей должности, если он не желает нести связанной с нею ответственности»[181 - См.: Горенберг М. Б. Глава государства. С. 80–83.].
В российском законодательстве до 1906 г. ничего не говорилось ни о неприкосновенности императора, ни о его безответственности – А. Д. Градовский объяснял этот тем, что «в неограниченной монархии это подразумевается само собой». Если бы кто-либо и как-либо возбудил и осуществил ответственность монарха, этим само собой ограничивалась бы его власть[182 - См.: Градовский А. Д. Собр. соч. Т. III. СПб., 1901. С. 136.].
В Основных законах, утвержденных 23 апреля 1906 г., как уже отмечалось, особа императора была объявлена неприкосновенной.
Н. М. Коркунов считал, что в России неприкосновенность монарха обеспечивается уголовным законодательством, предусматривавшим повышенную уголовную ответственность за действия, направленные против монарха. Так, в Уложении о наказаниях 1903 года предусматривались лишение всех прав состояния и смертная казнь за «всякое злоумышление и преступное действие против жизни, здравия или чести Государя Императора и всякий умысел свергнуть Его с престола, лишить свободы и власти верховной, или же ограничить права оной, или учинить священной Особе Его какое-либо насилие» (ст. 241). При этом наказуемым признавались не только покушение и приготовления, но и обнаруженный только умысел (ст. 242), а одинаковое наказание распространялось на всех участников в деле, включая «укрывателей и недоносителей» (ст. 243).
По Уголовному уложению 1903 года «виновный в посягательстве на жизнь, здравие, свободу или вообще на неприкосновенность священной особы Царствующего Императора, Императрицы или наследника Престола, или на низвержение Царствующего Императора с Престола, или на лишение его Власти Верховной, или на ограничение прав оной, наказывался смертной казнью, причем в отношении наказуемости покушение и приготовление приравниваются к совершению преступления» (ст. 99 и 101)[183 - См.: Коркунов Н. М. Русское государственное право. С. 245.].
Под неприкосновенностью монарха Н. И. Лазаревский, помимо усиленной уголовной ответственности, связанной со всеми преступлениями, направленными против особы монарха, понимал также безответственность монарха. По его мнению, неприкосновенность монарха может закрепляться различными правовыми актами, включая и конституцию, однако содержание этого понятия раскрывается в уголовном законодательстве. Поэтому подробный разбор этого понятия, считал он, относится к области уголовного, а не государственного права[184 - См.: Лазаревский Н. И. Русское государственное право. Т. 1. С. 228–280.].
Н.И. Лазаревский отмечал, что монарх никому не обязан отчетом в своих действиях и является лицом безответственным. «В эпоху самодержавия это свойство монархической власти, – писал он, – вытекало из самого ее существа, из того, что в государстве не было никакой самостоятельной, независимой от государя власти, перед которой он мог бы отвечать. Кроме того, эта безответственность вытекала и из того, что воля самодержавного государя была законом. В самодержавную эпоху эта безответственность монарха распространялась и на всех должностных лиц, поскольку они действовали согласно с волею монарха: нельзя усматривать ничего неправомерного в исполнении той воли, которая сама есть закон. В конституционную эпоху положение вещей меняется. Верховным началом в государстве признается закон. Закон более обязателен, чем распоряжение монарха. В государстве имеются установления, воле монарха не подчиненные. Основание безответственности конституционного монарха таким образом оказывается уже иное»[185 - См.: Лазаревский Н. И. Русское государственное право. Т. 1. С. 281.].
Это основание Н. И. Лазаревский усматривал исключительно в целесообразности поддержания престижа власти монарха, и вызываемое этой целью запрещение возбуждать вопрос о неправильных действиях монарха ему представлялось существеннее преследования за те или иные неправомерности, которые он мог бы совершить. Кроме того, он считал, что организация этой ответственности представляла бы такие существенные затруднения, в связи с этой ответственностью возникали бы такие острые политические страсти, что для спокойствия государства оказывалось целесообразнее вообще не возбуждать вопроса об этой ответственности.
Наконец, он предлагал иметь в виду, что при введении конституции, когда устанавливаются определенные ограничения власти монарха, он по общему правилу все еще представляет такую политическую и общественную силу, что даже если бы он и был признан ответственным, практически осуществить эту ответственность вряд ли оказалось бы возможным[186 - Там же.].
По мнению Н. И. Лазаревского, уголовная безответственность монарха распространяется на все его действия – как правительственные, так и другого характера (например, убийство из ревности). Что же касается гражданской ответственности (по имущественным спорам, договорам и обязательствам), то она может быть разной. Это зависит от традиций каждой страны.
Н. И. Лазаревский считал, что в конституционную эпоху безответственность монарха приняла характер его личной привилегии и не распространяется на должностных лиц, хотя бы и действующих по приказу монарха. С них этим приказом не снимается ответственность за те противозаконные действия, которые могут быть ими совершены.
«В России в самодержавную эпоху безответственность Государя, – писал Н. И. Лазаревский, – являлась таким принципом, который сам собою вытекал из самого существа нашего строя. Вместе с тем ст. 209 Учр. Мин. и ст. 340 Уложения о наказаниях распространяли безответственность и на должностных лиц, действия которых были одобрены Государем[187 - «В этом отношении имели существенное значение, – указывал Н. И. Лазаревский, – те статьи Учреждения Министров (Св. Зак. Т. 1. ч. 2. изд. 1892), согласно которым не считалось „превышением власти, когда министр особенно на какой-либо случай был Верховной Властью уполномочен" (ст. 209; то же начало в ст. 213), и ст. 340 Ул. о нак., по которой „не считается превышением власти: 1) когда министр или другой государственный сановник отступил в своих действиях от обыкновенных правил, по особенному на сей случай или вообще на случай сего рода данному от верховной власти уполномочию"» (см.: Лазаревский Н. И. Указ. соч. с. 76).]. В настоящее время Основные Законы о безответственности Государя тоже не говорят. Подобно большинству конституций, наши Основные законы говорят лишь о том, что „Особа Государя Императора священна и неприкосновенна“ (ст. 5). Из этого положения, очевидно, надо сделать тот же вывод, который делается общей конституционной теорией из аналогичных постановлений (западных конституций), а именно, что понятие „неприкосновенности" заключает в себе и понятие „безответственности".
Поскольку эта безответственность основывается на неприкосновенности, т. е. на личной привилегии монарха, она не может быть распространена на тех, кто исполняет его поручения»[188 - См.: Лазаревский Н. И. Указ. соч. С. 283.].
Безответственность императора, считал Н. И. Лазаревский, распространяется только на уголовные дела. Что же касается гражданской ответственности, то гражданские иски признавались возможными, если они предъявлялись не лично к государю, а к «Кабинету или к какому-либо другому учреждению Министра Императорского Двора»[189 - Там же. С. 271–272.].
Н. М. Коркунов считал иначе. Он полагал, что безответственность императора заключается в том, что он не подлежал привлечению к ответственности ни со стороны органов государственной власти, ни со стороны иных лиц за все сделанное или сказанное, хотя бы в его поведении заключались все элементы правонарушения.
По его мнению, безответственность монарха признавалась не только в пределах России, но и другими государствами. Так, Н. М. Корку-нов приводил пример, когда парижский суд в своем определении 22 августа 1870 г. признал себя некомпетентным принять иск некоей девицы Массе, высланной по высочайшему повелению из пределов России, на том основании, что нельзя вызвать в суд иностранных государей[190 - См.: Коркунов Н. М. Русское государственное право. С. 245.].
Ф. Ф. Кокошкин считал безответственность монарха важным признаком монархической власти. «Исторически начало безответственности устанавливалось, – писал он, – задолго до конституционных учреждений, явившись результатом неограниченной власти монарха, с одной стороны, и бессрочности его права – с другой. Но безответственность монарха сохранилась повсюду и после введения конституционного строя, причем нашла себе практический корректив в ответственности министров за его действия; как мы уже знаем, эта комбинация способствовала переходу фактического руководительства управлением в руки министерства, т. е. установлению парламентаризма. Ответственность главы государства, существующая в республиках, хотя и не является безусловным препятствием для установления парламентарской системы управления, но чрезвычайно ее затрудняет»[191 - См.: Кокошкин Ф. Ф. Лекции по общему государственному праву. М., 1912. С. 290–291.].
Рассматривая реальные преимущества монарха, А. А. Жилин считал основным из них его безответственность. «Безответственность монарха в конституционном государстве, – отмечал он, – означает не то, что он свободен от подчинения законов (legibus solutus est), а то, что он не может быть привлечен к ответственности»[192 - См.: Жилин А. А. Учебник государственного права. Пг., 1916. С. 271.]. Из полной безответственности монарха А. А. Жилин допускал исключения в гражданско-правовой области, но иски при этом, по его мнению, должны предъявляться не к лицу монарха, а к его казне[193 - Там же.].
«В некоторых конституциях, – указывал А. А. Жилин, – встречается указание, что личность монарха священна, чем, помимо религиозной санкции власти его, выражается, с одной стороны, то же начало безответственности, а с другой – начало неприкосновенности, иногда также особо указываемое в конституциях и являющееся вторым важным реальным преимуществом монарха. Неприкосновенность монарха в праве современных государств гарантируется тем, что устанавливается особая уголовная охрана его личности и его прав, в виде особо тяжелых наказаний, налагаемых законами в случае преступлений против монарха»[194 - См.: Там же. С. 271–272.].
В. В. Сокольский относил неприкосновенность и неответственность к материальным правам императора. «Неприкосновенность Высочайшей особы, – считал он, – гарантируется усиленной защитой уголовного закона жизни, здравия и чести Монарха. Виновные в злоумышлении и преступном действии против жизни, здравия или чести Государя Императора подлежат смертной казни. Такое же наказание полагается и за всякий умысел свергнуть его с престола, лишить свободы и Власти верховной, или же ограничить права оной или учинить Священной Особе его какое-либо насилие (ст. 241 Уложения о наказаниях уголовных и исправительных). Неответственность Монарха состоит в неподчинении действию законов страны. Монарх есть источник закона и суда. Закон есть воплотившаяся его воля, а суд отправляется Его именем и по Его повелению. Поэтому юридически немыслимо, чтобы в государстве могла существовать какая-либо другая власть, которая могла бы подвергнуть суду и ответственности его деяния. Неприкосновенность и неответственность суть преимущества всех монархов, а следовательно, относятся и к монархам конституционным, но они в особенности принадлежат Самодержавному Монарху России, которого, по выражению произносимой при торжественном венчании на царство молитвы, сам Бог наставляет, яко царя и судию царству Всероссийскому…»[195 - См.: Сокольский В. В. Краткий учебник русского государственного права. Одесса, 1890. С. 103.]
Главной чертой монархической власти, способной возбудить сомнения относительно ее соответствия принципу правового государства, С. А. Котляревский считал безответственность монарха. Он полагал, что это сомнение покоится на слиянии понятий, поскольку с этим правовым принципом сталкивается не безответственность государственного органа, а безответственность актов государственной власти[196 - Аналогичной точки зрения придерживался и А. С. Алексеев (см.: Алексеев А. С. Безответственность монарха и ответственность правительства. М., 1907. С. 106).].
«В английском конституционном строе начало ответственности правительства приведено с величайшей последовательностью, и однако оно ответственно связано с правилом: the king can do no wrong. Наоборот, полная безответственность правительственной власти во второй французской империи называлась официально провозглашенной ответственностью императора. От актов исполнительной власти ничем не отличаются в этом смысле акты, принадлежащие по терминологии Б. Консула к pouvior neuter. Выделить из нее область особой монархической прерогативы, которая осуществляется помимо участия в ответственности министров, нет никакого основания. Ведь даже в актах призыва к власти нового министерства необходима охрана соответствующего указа самим новым министерством или старым. Требование ответственности всех государственных органов может представлять даже известную опасность распыления этой ответственности, которая действительна, лишь когда она сосредоточена, не говоря уже о том, что это требование в его абсолютном виде практически неосуществимо: quis custodvet ip sos custocles? И, наконец, вообще большой вопрос, что лучше обеспечивает верховное право: безответственный монарх, осужденный реально ответственными министрами, или ответственный американский президент с его политически безответственными, реально обособленными от Конгресса сенаторами?»[197 - См.: Котляревский С. А. Власть и право. М., 1915. С. 242–243.]
В. М. Гессен рассматривал безответственность монарха логически необходимым следствием пожизненного характера монархической власти. Он считал само собой разумеющимся, что гражданская ответственность монарха нисколько не противоречит пожизненности его власти, тогда как уголовная ответственность, угрожающая монарху утратой престола, противоречит пожизненности его власти[198 - См.: Гессен В. М. Монархия. Новый энциклопедический словарь Брокгауза и Эфрона.].
С этой точкой зрения был решительно не согласен Я. М. Магазинер, который отмечал, что «легко указать не некоторые другие государственные органы, которые пожизненны и даже наследственны, но из этого логически не вытекают другие признаки, свойственные монархии, в том числе безответственность»[199 - См.: Магазинер Я. М. Лекции по государственному праву. Пг., 1919. С. 191.]. Он писал: «Например, лорды не только пожизненны, но и наследственны (пэры Англии); однако за политическое преступление пэр ответственен, в порядке билля об опале, bill of attainder, т. е. судебного приговора законодательной власти. Мыслима даже такая высшая пожизненная должность, которая была бы сменяема в уголовном порядке, т. е. пожизненности не противоречит уголовная ответственность, угрожающая утратою положения; например, допустима должность высшего судьи, пожизненного, но сменяемого за уголовные правонарушения; таким образом, он будет властью пожизненною, однако не безответственною и при некоторых условиях – сменяемою».
«Таким образом, сама по себе пожизненность не является исключительным признаком монарха, и даже несменяемость его сама по себе не исключает суда и наказания за уголовные правонарушения. Если, однако, пожизненность монарха имеет ту исключительную особенность, что она не может быть ни при каких условиях прервана, то это вытекает из самостоятельного признака монархии – из ее безответственности, но нельзя вывести безответственность из пожизненности. Наконец, если бы даже пожизненности нисколько не угрожала ответственность монарха, т. е. если бы монарху даже безусловно обеспечена была бы пожизненность и он не мог бы потерять трон ни при каком наказании, то очевидно, что всякая уголовная судимость противоречит природе монархии, где монарх ни за что и ни в каком объеме не ответственен. Таким образом, пожизненность не есть первичный и всеобъемлющий признак, а, напротив, производный и сам нуждающийся в объяснении. В частности, он бессилен выяснить причины безответственности монарха и, напротив, сам объясняется безответственностью»[200 - См.: Магазинер Я. М. Лекции по государственному праву. С. 191–192.].
Я. М. Магазинер полагал, что раз над монархом нет высшей власти, то очевидно, что некому его и судить. Даже гражданские иски, считал он, могут быть предъявлены к нему только с соблюдением определенных условий. «Но если имущество короля еще может быть предметом судебного удовлетворения, то над личностью его никакой суд силы не имеет. Ответственность монарха перед уголовным судом означала бы наличие власти на монархом, судящей его и осуществляющей право наказания; но тогда сам монарх уже не был бы высшею властью. Справедливо, что над конституционным монархом есть власть законодательная, т. е. он подчинен законам и не может своими единоличными действиями нарушать законы. Но если законодательная власть выше монарха, то ведь сам монарх в ней участвует, ибо она состоит из монарха и парламента; следовательно, здесь монарх подчиняется воле, в создании которой он сам участвует и которая не может установить ничего без его согласия, ибо, как гласит ст. 9 Основных законов 1906 года, без его утверждения никакой закон не может иметь своего совершения.
Очевидно, что не случайностью является его участие в той высшей власти, которой он подчиняется: именно потому, что он – высший орган, невозможно существование какого бы то ни было органа выше него, в который он сам не входил бы. Для суда же над королем немыслимо создать такую комбинированную власть, в которой он участвовал бы, ибо он судил бы самого себя; создание же этой власти без него означало бы подчинение его вне и над ним стоящей власти»[201 - См.: Там же. С. 198.].
Наряду с исключительными правами монарх в России располагал рядом почетных прав.
Прежде всего, монарх пользовался особым монаршим обеспечением из средств государственной казны.
В эпоху абсолютизма все денежные ресурсы государства находились в полном распоряжении монарха, который на поддержание роскоши своего двора тратил значительную часть всех государственных доходов. Помимо средств государственного характера император располагал еще и определенным имуществом, которое служило целям содержания императора и его двора.
В литературе рассматривалось несколько категорий такого имущества.
Первую из них составляла личная собственность императора, в отношении которой он издавал непосредственно указы и повеления согласно ст. 20 Основных законов 1906 года. Этими указами и повелениями устанавливалось юридическое положение рассматриваемого имущества, которое, таким образом, не подчинялось общим гражданским законам.
Вторую категорию составляло придворное имущество, которое всегда принадлежало царствующему императору, не могло быть завещано, «поступать в раздел и подлежать иным видам отчуждения» (ст. 20 Основных законов 1906 года). Это имущество в ст. 412 Законов гражданских называлось имуществом первого рода, и в отношении него императором также могли издаваться указы и повеления (ст. 20 Основных законов).
Третью категорию составляло имущество «Кабинета Его Императорского Величества», доходы от которого использовались исключительно на покрытие расходов императора.
Наконец, четвертую категорию составляло имущество удельное, доходы от которого использовались только на покрытие расходов императора.
Независимо от всех этих категорий имущества и после принятия Основных законов 1906 года на содержание императора и императорской фамилии, а также на содержание учреждений императорского двора из государственного казначейства отпускались определенные средства, причем некоторые из этих средств по государственной росписи проводились не по смете Министерства императорского двора, а по смете других министерств. Причем особенность этих расходов на содержание императора, учреждений императорского двора и других учреждений, имеющих непосредственное отношение ко двору, состояла в том, что они не подлежали проверке государственного контроля. В Министерстве императорского двора был собственный контроль, который предоставлял свой отчет непосредственно императору.
Согласно ст. 5 и 6 Правил о порядке рассмотрения государственной росписи кредиты на расходы Министерства императорского двора вместе с состоящими в его ведении учреждениями, расходы императорской канцелярии, а также канцелярии императора по принятию прошений подлежали обсуждению лишь в тех частях, в которых эти кредиты испрашивались с превышением назначений росписи, утвержденной императором 29 декабря 1905 г.
«Таким образом, – отмечал Н. И. Лазаревский, – все ассигнования, как на Государя Императора, так и на учреждения, составляющие его двор или непосредственно с двором связанные, образуют в пределах, назначенных по смете на 1906 г., известный минимум, который не подлежит обсуждению Государственной думой»[202 - Лазаревский Н. И. Русское государственное право. Т. 1. С. 287.].
К почетным правам монархов относилось право на титул. Под титулом обычно подразумевают прежде всего известный ранг монарха.
В России таким рангом были князь или великий князь, далее – царь, наконец, с 1721 г. – император.
Помимо наименования, в титуле монархов используется формула «Божьей милостью» или «Божьей поспешествующею милостью», а также перечисление земель, составляющих собственность русской короны.
В России эта последняя часть титула имела три формы: полную, сокращенную и краткую.
Полный титул выглядел в следующем виде (ст. 37 Основных законов): «Божиею поспешествующею милостию, Мы, NN, Император и Самодержец Всероссийский, Московский, Киевский, Владимирский, Новгородский, Царь Казанский, Царь Астраханский, Царь Польский, Царь Сибирский, Царь Херсониса-Таврическаго, Царь Грузинский; Государь Псковский и Великий Князь Смоленский, Литовский, Волынский, Подольский и Финляндский; Князь Эстляндский, Лифляндский, Курляндский и Семигальский, Самогитский, Белостокский, Корельский, Тверский, Югорский, Пермский, Вятский, Болгарский и иных: Государь и Великий Князь Новагорода – низовския земли, Черниговский, Рязанский, Полотский, Ростовский, Ярославский, Белозерский, Удорский, Обдорский, Кондийский, Витебский, Мстиславский и всея северныя страны Повелитель; и Государь Иверския, Карталинския и Кабардинския земли и области Арменския; Черкасских и Горских Князей и иных наследный Государь и Обладатель; Государь Туркестанский; Наследник Норвежский, Герцог Шлезвиг-Голстинский, Сторнмарнский, Дитмарсенский и Ольденбургский и прочая, и прочая, и прочая».
В некоторых случаях, определенных законом, употреблялось сокращенная форма титула. Она гласит: «Божиею поспешествующею милостью, Мы, NN, Император и Самодержец Всероссийский, Московский, Киевский, Владимирский, Новгородский; Царь Казанский, Царь Астраханский, Царь Польский, Царь Сибирский, Царь Херсониса-Таврическаго, Царь Грузинский, Великий Князь Финляндский и проч., и проч., и проч.».
Краткий титул выглядел следующим образом: «Божиею поспешествующею милостью, Мы, NN, Император и Самодержец Всероссийский, Царь Польский, Великий Князь Финляндский и проч., и проч., и проч.».
Таким образом, полный титул состоял из четырех частей. В первой части указывалось на самодержавность источника власти монарха и на религиозное ее освещение. Формула «Божей милостью» была принята в половине XV в. в сношениях с иностранными государствами. В актах внутреннего управления она встречается с начала XVI в.
Во второй части полного титула обозначалась собственность монарха.
В третьей части – само существо власти.
Наконец, в четвертой части перечислялись объекты, создававшие подданную территорию России. Хотя, строго говоря, эти объекты ни с географической, ни с исторической, ни с юридической точки зрения не являлись точным изложением составных частей Российской империи и их правового положения.
И тем не менее, история царского титула есть собственно история расширения территории государства. Со временем усиливавшееся Московское великое княжество начало стремиться к установлению единодержавия на всем севере Руси, и к титулу «великий князь» присоединяется «всея Руси». Под влиянием развития неограниченной власти старинное «господин» заменяется титулом «государь».
Московские великие князья, присоединяя уделы, принимали титулы прежних удельных князей. Так, титул «Государь Псковский» появился в 1509 г. после присоединения Пскова, титул великого князя Смоленского – в 1514 г. и т. д.
Иван IV принял титул царя, а Петр I – императора, с сохранением всех прежних. Русские монархи сохранили за собой исторический титул великих князей Литовских. Александр I стал называться великим князем Финляндским, царем Польским и Грузинским. При Александре II Россия сделала крупные завоевания в Средней Азии и на Кавказе, что выразилось в соответствующих прибавлениях к титулу российских государей[203 - См. подробнее: Лакиер Э. История титула государей российских // Журнал международного права. 1847.].
Кроме того, русские императоры пользовались титулом «величество».
Император пользовался также правом на свой герб и другие государственные регалии, к числу которых относились корона, скипетр и держава.
Гербом называлось наследственно передаваемое символическое изображение, составленное на основании определенных правил. Такого рода символические знаки вошли в употребление с незапамятных времен и были результатом желания их владельцев выделить себя. Свидетельства об употреблении такого рода знаков находятся уже у Гомера, Вергилия, Плиния и др. Правда, эти знаки носили случайный характер и не подчинялись никаким правилам. Этим они отличались от гербов.
Первые гербы, изображенные на печатях, приложенные к различным документам, относятся к XI в. Древнейшие гербовые печати были обнаружены на брачном договоре Сахно, инфанта Кастильского с Вильгельминой, дочерью Гаскона II, виконта Беарнского, совершенном в 1000 г.
Вместе с гербами возникает учение о геральдике, названия которого происходили от немецкого Heeralt, т. е. «ветеран».
С XIV в. дело составления и изменения гербов стало постепенно привилегией верховной власти, вскоре присвоившей себе исключительное право пожалования и утверждения гербов.
Само слово «герб» происходит от польского herb и встречается во многих славянских языках (herb, erb, irb) в значении «наследник» или «наследство». Таким образом, уже само название этого символического изображения указывает на его наследственность и неизменяемость.
Со времен Ивана III государственным гербом России стал двуглавый черный орел. Правда, на многих памятниках XVI и XVII вв. он сопровождался четырьмя фигурами: льва, единорога, дракона и грифа. Позже эти фигуры сменились изображением московского герба – всадника, поражающего копьем дракона, – помещавшегося или на груди орла, или на оборотной стороне печати.
Затем к московскому гербу были присоединены сначала гербы царей Астраханского, Казанского и Сибирского, а потом гербы всех главнейших областей и земель, вошедших в состав империи.
В результате герб Российской империи стал эмблемой всей ее территории.
Впоследствии российским государственным гербом, высочайше утвержденным 3 ноября 1882 г., был в золотом щите черный двуглавый орел, коронованный двумя императорскими коронами, над которыми возвышалась большая корона с двумя развевающимися концами лент Андреевского ордена.
Государственный орел держит золотые скипетр и державу.
На груди орла герб московский: в червленом с золотыми краями щите святой великомученик и победоносец Георгий, в серебряном вооружении и лазоревой приволоке (мантии), на серебряном, покрытом багряною тканью с золотой бахромой коне, поражающий золотого с зелеными крыльями дракона золоченым, с восьмиконечным крестом наверху копьем. Щит увенчан шлемом святого великого князя Александра Невского. Намет черный с золотом. Вокруг щита цепь ордена святого Апостола Андрея Первозванного; по сторонам – изображения святых Архистратига Михаила и Архангела Гавриила. Сень золотая, коронованная императорскою короною, усеянная российскими орлами и подложенная горностаем. На ней червленая надпись: «С Нами Бог!» Над сенью государственная хоругвь с восьмиконечным на древке крестом. Полотно государственной хоругви золотое, на нем изображение среднего государственного герба, но без окружающих девяти щитов. Главный щит снизу окружают девять щитов, увенчанных принадлежащими им коронами: I. Герб царства Казанского. II. Герб царства Астраханского. III. Герб царства Польского. IV. Герб царства Сибирского. V. Герб царства Херсониса-Таврического. VI. Герб царства Грузинского. VII. Соединенные гербы великих княжеств: Киевского, Владимирского и Новгородского. VIII. Герб великого княжества Финляндского. IX. Родовой его императорского величества герб.
Над сенью главного щита шесть щитов: I. Щит соединенных гербов княжеств и областей великороссийских. II. Щит соединенных гербов, княжеств и областей юго-западных. III. Щит соединенных гербов княжеств и областей белорусских и литовских. IV. Щит соединенных гербов областей прибалтийских. V. Щит соединенных гербов северо-восточных областей. VI. Герб туркестанский.
В таком виде государственный герб изображался на большой государственной печати, на тронах, балдахинах, в залах, назначенных для торжественных собраний при императорском дворе. Государственный герб в таком виде называется большим, или полным, государственным гербом.
Средний государственный герб был таким же, как и большой, но он не имел государственной хоругви и шести над сенью гербов. Он изображался на средней государственной печати, а также в соответствии с особыми указами его императорского величества.
Малый государственный герб был похож на средний, но не имел сени, изображений святых и девяти гербов, окружающих щит снизу. По особым высочайшим повелениям малый герб мог изображаться с сенью и щитодержателями. Иногда малым гербом, или просто государственным гербом, называют государственного орла, имеющего на крыльях гербы царств и великого княжества Финляндского.
Поскольку Государственный герб является эмблемой всех составляющих его земель, а следовательно, и эмблемой самого государства, русские монархи стали использовать его и в качестве собственного герба. Однако поскольку у них был и свой родовой герб, то у царствующих особ было два рода гербов – государственный и родовой.
Полным гербом отмечались только наиболее важные доклады. Все остальные – неполным гербом, т. е. гербом, в котором не было всех эмблем полного герба. Отсюда у императора имелись большой и малый гербы.
Большой герб императорского величества составлял большой российский государственный герб. Малый же личный герб государя императора состоял из малого государственного герба, в нашлемнике которого был государственный российский орел. Родовой герб императора состоял из соединенного герба Романовых и Голштейн-Готторпского. Большой герб наследника-цесаревича составлял средний государственный, а малый – малый государственный, но с древней царской короной, венчающей шлем.
Большой герб младших сыновей императора был таким же, как и у наследника, но щитодержателями являлись два варяга, а малый был похож на герб наследника, но имел романовскую кайму, окружающую щит.
У внуков императора большой герб отличался щитодержателями, которыми были золотые единороги с червлеными глазами и языками, а малый – возникающим в нашлемнике государственным орлом, имеющим на своей груди лишь московский герб.
В большом гербе князей императорской крови щитодержателями выступают два грифа с золотыми клювами и когтями, с червлеными языками и глазами, а в малом гербе орел был черным, в нашлемнике, без гербов на груди и крыльях.
Большой герб императрицы состоял из двух соединенных щитов – русского и датского с гербами царств и великих княжеств. Щиты были окружены орденской лентой святой Екатерины. Основные гербы особ императорского дома женского пола были похожи на соответствующие гербы особ мужского пола, но имели ромбовидную форму.
Для гербов членов императорского дома существовало шесть форм щита: 1) византийская (круглый щит); 2) варяжская (треугольный щит); 3) французская (прямоугольный щит с острием внизу, нижние углы которого были закруглены); 4) испанская (прямоугольный щит с закруглением внизу); 5) германская (с выемкой на стороне); 6) ромбовидная. Каждая из этих форм могла быть принята в герб по личному желанию члена императорского дома[204 - См. подробнее: Винклер П. фон Герб. Гербоведение: энциклопедический словарь. Т. VIII. СПб., 1892. С. 460–467; Он же. Энциклопедический словарь. Т. IX. СПб., 1893. С. 405–408.].
