скачать книгу бесплатно
Рут стоит.
Ее с Пирсом разделяет лохань с остывшей водой, в которой Пирс принимал ванну. На полу вокруг лохани мокрые пятна. Два человека, два материка, разделенные морем.
– Эллен скучает, – отчим разводит руками. Наверное, хочет показать, как сильно скучает мать Рут. – Зовет тебя переехать к нам, осесть на одном месте. Спрашивает, когда же ты наконец остепенишься.
– Кого спрашивает? Меня?
– Господа, должно быть. Ты все равно не ответишь.
Он прав.
Рут одергивает пыльник, хотя в этом нет нужды.
– Что ты делаешь в Элмер-Крик, Пирс? И что здесь делаю я? Зачем ты попросил меня приехать?
Зачем я приехала, спрашивает Рут себя. И не знает ответа.
– Я хочу нанять тебя, девочка.
– Нанять? В каком качестве?
– А в каком качестве тебя обычно нанимают? Чем я хуже любого другого нанимателя?
Всем, хочет ответить Рут. Чем? Всем.
– Чепуха, – вместо этого говорит она. – Полная чушь.
– А если не чепуха?
– Кто-то угрожает тебе? Найми охрану. Я имею в виду обычную охрану. Вроде того стрелка, что стоит на лестнице.
– Красавчик Дэйв? Его я уже нанял. Теперь очередь за тобой.
– Я шансфайтер.
– Да ну? Ты просто открыла мне глаза.
– Ты знаешь, за кем я охочусь. И кого охраняю, тоже знаешь. Только не ври мне, что снова обул сапоги разъездного агента! Ты уже давно не дилер, ты заправляешь в конторе.
Пирс садится в кресло, которое еще недавно предлагал Рут. Берет со стола жестянку «Chesterfield» с фабричными самокрутками, достает одну. Прикуривает, пускает клуб дыма. Жестом предлагает Рут угоститься; пожимает плечами, когда та отказывается.
У Рут возникает странное ощущение. Ей кажется, что Пирс курит не табак, а время. Говорят, умелый мастер сворачивает четыре таких самокрутки за минуту. Пятнадцать секунд сгорают в пламени, в опасной близости от рта Бенджамена Пирса.
– Я заправляю в конторе. Но сейчас я обул сапоги разъездного агента. Я выехал за искрами, девочка. Светит крупный куш, я хочу, чтобы ты охраняла меня.
?
Искры, искры, искорки.
Никто из ныне живущих не помнит те времена, когда родились первые дети с искрами. Божье благословение, метка дьявола, каприз природы – поколения сменились со дня начала. Христофор Колумб зашел в бухту Бариэй, Америго Веспуччи – в залив Маракайбо, Жак Картье прибыл на остров Ньюфаундленд, а в мире повсюду уже рождались дети, в которых горела крошечная, но вполне различимая искра.
Хуан Ортега из Мадрида взглядом мог поднять перышко. Только перышко, ничего тяжелее пера. Ли Фу из Бэйцзина наливал воду из кувшина в чашку – и струйка меняла направление без видимой причины. Текла вниз, потом вдруг загибалась кверху смешным фонтанчиком. Ты моргнул, а вода уже вернулась к своему естественному току. Альбер Бенаквиста из Шуази-ле-Руа мог поднять отцу, матери, другу – кому угодно! – температуру тела. На три сотых градуса, может быть, даже меньше. Отец, мать, друг не замечали перемен, но факт оставался фактом.
Алешка Сотников из Рязани дыханием зажигал лучину. Фатима из Самарканда брала в руки розу, накалывала палец о шип – и лепестки меняли цвет на более темный.
Примеры множились, дети рождались.
Священнослужители, как бы ни звали они своего бога, не успели определиться, по чьему ведомству проходят носители искр. Споры длились, зажглись и погасли костры, встали и разрушились алтари. Но было поздно: сперва искрящая детвора была в меньшинстве, потом вышла вровень с остальными, далее – большинство, подавляющее большинство. В конце концов каждый ребенок появлялся на свет, неся в себе ту или иную искру.
Дети выросли. У них родились свои дети.
Искры стали обыденностью.
Чепуха, не стоящая внимания. Искру не к чему было приспособить, так слабо она горела. Искру нельзя было объявить вне закона, как нельзя сделать преступлением наличие носа или ушей. Малыши играли со своими искрами, хвастаясь перед сверстниками. Подростки не видели в искрах ничего такого, что могло бы принести пользу или помочь выделиться. Взрослые забывали о своих искрах в суете дел, забывали и не вспоминали даже на смертном одре.
История сохранила имя: Ян Голуб из Праги. Пьяница, умирающий от желания опохмелиться, он предложил кабатчику Новаку купить у него искру. Новак, человек с оригинальным чувством юмора, согласился, но потребовал оформить все по закону. Позвали стряпчего, поставили подписи под договором купли и продажи. Ян Голуб получил две кружки темного пива, каковые выпил и захотел еще. Кабатчик налил ему третью – не из щедрости, а скорее от удивления.
Только что Новак выяснил, что помимо его собственной искры, которую он получил при рождении, в нем горит купленная искра Голуба. Сам же Голуб свою искру утратил, к чему остался равнодушен чуть более, чем полностью.
Позднее завсегдатаи кабачка утверждали, что Новак установил таксу: кружка за искру. Скупка продолжилась, от желающих отбою не было. Дела у Новака шли лучше лучшего, и не только потому что в кабачок валили желающие продать искру. Вместе с ними шли зрители, зеваки, сочувствующие и насмешники; шли и брали выпивку с закуской, ибо что еще брать в кабачке?
Когда Новак умер, он оставил сыну такое наследство, что объяснить его одним притоком зевак было невозможно. Все, куда вкладывал деньги ушлый кабатчик, процветало. Обстоятельства складывались наилучшим образом – и нашелся кто-то, кто сопоставил удачу в делах с приобретением бессмысленных, ничтожных, забавных искорок сверх отведенного природой.
Одна ли Прага? В мире появился новый товар.
Скупка искр стала делом обычным. Большинство продавало, меньшинство покупало. Отнять искру силой, забрать без спросу было невозможно – купля-продажа, завещание, дарение. Ничего противозаконного. Хуан Ортега из Мадрида не мог больше взглядом поднять перышко. Струйка из кувшина Ли Фу теперь лилась только вниз, без дурацких причуд. Альбер Бенаквиста из Шуази-ле-Руа лишился способности поднимать чужую температуру тела на три сотых градуса. Зато почтенные дон Мануэль Риера, Сунь Лэтянь, Франсуа Кабаре и прочие хозяева заводов и фабрик, земельных угодий и конских табунов, финансовых учреждений и торговых флотилий – короче, владельцы больших пакетов искр вступили в борьбу друг с другом, поскольку чрезмерная удача одних натолкнулась на чрезмерную удачу других.
В целом, мало что изменилось. Просто ставки выросли.
Новый Свет не стал исключением. От верховий Миссури до засушливой равнины Чиуауа, от предгорий Аппалач до разлома Сан-Андреас – везде находились желающие продать бесполезную искру за горсть звонких монет. «Из искры возгорится пламя[7 - Цитата из стихотворения А. И. Одоевского «Струн вещих пламенные звуки…»],» – сказал по этому поводу Агапий Гончаренко, издатель газеты «Alaska Herald», сбежавший в Сан-Франциско от преследований российской охранки. Ковбои и охотники, плотники и кузнецы, нищие фермеры и семьи разорившихся ранчеров, жители малолюдных городков, индейцы, мечтающие о бутылке огненной воды – да кто угодно! – все ждали, когда в их края забредет разъездной агент, скупающий искры для фабриканта, банкира, мэра или сенатора.
Спарк-дилер[8 - Искра – spark (англ.). Скупщик искр – спарк-дилер (spark-dealer).].
Случалось, обходились без агента.
«Горела в Сэме такая искорка, – донеслось из салуна, где помощники шерифа толковали о чутье и лопатах с дерьмом, – а может, целый костерок. Я втайне подозревал, что Сэм в свое время прикупил себе этих полезных искорок на все свободные деньги, но с вопросами к приятелю не лез. Мало ли…»
Эхо чужих мыслей пропало даром. Никто в Гранд-Отеле его не услышал. Не горело в них такое пламя.
3
Джошуа Редман по прозвищу Малыш
К аду нельзя привыкнуть, говаривал преподобный Элайджа. Джош мог бы возразить преподобному, возразить предметно, со знанием дела. Но Джошуа Редман считал за лучшее помалкивать.
Ад был таким же, как обычно, и в то же время иным. Так случалось всякий раз, когда Джош сюда попадал. В то же время? Насчет последнего Джош не был уверен. Со временем в аду творились чудеса.
«Пусть нечестивые постыдятся и, онемев, сойдут в ад…»
Сказать по правде, адом он называл это место просто за неимением другого слова. Котлы с кипящей смолой? Раскаленные сковородки? Корчи вопящих грешников? Хохот рогатых чертей? Ничего этого здесь не было. Были обитатели, но Джош все не мог решить, кем их считать: чертями или грешниками? Теми и другими сразу?
Ни теми, ни другими?
О том, что это родина тахтона, догадался бы и ребенок. Да и тахтон не стал отрицать, когда Джош спросил его в лоб.
Адское пламя? Вот что да, то да.
Пламя было нестрашное, скорее забавное. Представьте себе воздух, сэр, густой и плотный. Он пронизан едва различимыми нитями: голубыми, оранжевыми, сиреневыми. В нем плавают охристые и багровые сгустки. Одни с шипением гаснут, плюясь каплями искр. Другие разгораются, обрастают слепящей бахромой. Самые шаловливые опускаются на выпуклые крыши пятиугольных строений, прикидываются газовыми фонарями. Иные мячиками катаются по земле, фырчат будто коты.
Представили, сэр? У вас живое воображение.
Сегодня каждый третий огонь приобрел нездоровый пунцовый цвет. Их била мелкая дрожь, словно бедняги подхватили лихорадку.
Бесплотный призрак, Джош плыл по лабиринту пятиугольных построек. Все вокруг было сложено из блестящего сланца, который подозрительно напоминал металл. Меж домами, концами уходя в стены, висели и гудели электрические дуги. В Майн-Сити Джошу довелось повидать угольные дуговые лампы. Дуги побольше соединяли крыши удаленных домов, горбатыми мостами возносились вверх на добрую сотню футов. Или выше? Расстояния здесь обманывали, как и время. Над ними в свою очередь вздымались еще бо?льшие дуги. Еще, еще! – до самых небес угольного цвета.
Небеса подпирали совсем уж исполины – от горизонта до горизонта. Их размеры Джош боялся даже представить.
Адские насельники в целом напоминали людей. Две руки, две ноги, голова. Хвоста нет, рогов тоже. Фигуры лентяй-плотник тесал: грубые, угловатые. Движутся плавно: не идут, а будто в воде плывут. Когда надо – быстрей быстрого, глазом едва уследишь.
Тахтон Джоша был на них не похож. И не потому что он – призрак, а эти – из плоти и крови (есть ли у них кровь?). Всем своим обликом, за вычетом призрачной бестелесности, тахтон походил на обычного человека, на самого Джоша, а не на этих удивительных созданий.
– Кто они? – спросил Джош, пересказав тахтону свой первый сон.
«Тахтоны.»
– Как ты?!
«Да.»
Ничего общего, подумал Джош. Впрочем, ангелу-хранителю виднее. Пусть будут тахтоны, жалко нам, что ли? Люди тоже разные бывают: белые, черные, краснокожие. Карлики, уроды всякие. Женщина с бородой. Может, и его тахтон таким уродился?
Урод по адским меркам?
Все местные обитатели были заняты делом. Вот один нанизал себя на электрическую дугу, пересекавшую игольно-узкий проулок. Дуга вошла туземцу в грудь и вышла из спины, сменив цвет с лимонной желтизны на морскую лазурь. Несчастный (счастливый?) крестом раскинул руки. Зашевелил корявыми пальцами, будто тапер в салуне, наматывая искрящие нити (струны?). Когда те натянулись, а воздух загустел киселем, туземец от души пнул ногой стену дома. Раздался хрустальный звон. Дом встряхнулся, словно разбуженный пес, и принялся расти. Сделался выше на фут, на два, на три…
Мимо пробежали трое детей (детей?), перебрасываясь разноцветными шариками. Один сунул красный шарик в рот, с хрустом раскусил. С неба раздалось довольное кудахтанье.
На крыше рядком сидели три женщины – близнецы. При виде их у Джошуа засосало под ложечкой, и это значило, что перед ним дамы преклонного возраста. Старухи ткали полотна – каждая свое, с особенным, неповторимым орнаментом.
Двое рослых тахтонов тащили пупырчатый ящик с ручками, полный хитрых загогулин. Ящик упирался, выпускал щупальца, хватался за землю. Часть загогулин мерцала, другие оставались темными. Однажды Джош видел, как Кузнец делал именно такие штуки.
Интересно, чем Кузнец занят сейчас? И как его найти?
Город – если это был город – менялся от раза к разу. Даже оказавшись в месте, знакомом по предыдущим снам, Джош путался, терялся, не находил дороги.
А потом на него накатывало, как сейчас.
Все сделалось понятным, родным. Аж сердце защемило! (У него есть сердце?) Если город неизменен, город – падаль, мертвечина. Живой город постоянно меняется, как же иначе? Три уважаемые савты на крыше? Они заняты важным делом: плетут Сети Охранения, удерживают хаос мира в срединном состоянии.
Дети, нырявшие в дымный ручей и не выныривавшие из него, вызывали умиление и легкую зависть взрослого. Ах, беззаботное детство! Нырнуть бы вот так же в щекочущие теплые струи, чтобы мигом раньше возникнуть на другом конце города. А поймаешь изумрудную струю – окажешься на поле топтунов, где вкусняшки, старательно затоптанные в черный пепел, вспыхивают прямо у тебя во рту.
Он видел мир глазами тахтона.
Найти Кузнеца? Что может быть проще? Узор арок в небе. Малые нити судеб. Сочетание цветов. Дрожь, переплетение. Мерцание. Потяни за ниточку…
Отпустило.
Узнавание сгинуло, вернулось удивление.
За этот краткий миг Джош успел переместиться. Куда? Куда и желал. Это сон, напомнил он себе. Чего во сне не случится? Вот и Кузнец: коренастый, широкоплечий, темный, будто в копоти. Тусклые отблески металла на затылке и предплечьях. Как и раньше, в кузнице отсутствовала одна стена – хоть что-то здесь не меняется! Встав к пустоте спиной, Кузнец охаживал диковинной коленчатой кувалдой пустую наковальню.
Или какую-то штуку, что лишь притворялась наковальней.
Сверху, сбоку. Наискось, крест-накрест. С хитрым подвывертом. Наковальня (кто? что?!) в ответ глухо охала, вздыхала, колыхалась мясным студнем. Кроме этого, никаких иных результатов работа Кузнеца не давала. Но Джош знал: в аду результат, случается, опережает действие. Он попятился, заглянул себе за спину – и на третьем шаге (у меня есть ноги?) увидел другую кузню, другого Кузнеца, словно отраженных в мутноватом зеркале. Здесь, в отражении, после каждого удара кувалды в кузне вспучивался пол, земляной бутон лопался – и извергал на поверхность шесть зеленых шаров величиной с яблоко. Шары с резвостью играющих щенят катились в дальний угол, взбирались друг на друга, укладываясь аккуратными пирамидками – и застывали без движения.
Такими же шариками, только красными, перебрасывались дети. Один, помнится, сунул шарик в рот, с хрустом раскусил…
Зеркальный Кузнец замер. Отражение поблекло, зарябило гладью пруда под порывом ветра. Беззвучно разлетелось острыми осколками льда, истаяло под лучами незримого солнца. Джош обернулся – и успел увидеть, как с опозданием замирает настоящий Кузнец.
Ад расслоился. От зданий, предметов, тахтонов протянулись гирлянды плоских картинок-отражений: каждая – искаженная копия предыдущей. Тяжкий удар сотряс землю. Эхо, стон безутешного отчаяния, пустило трещины по темному, подпертому светящимися арками небосводу. Арки пришли в движение: провернулись, разошлись в стороны. Открыли в зените болезненный пролом – чернее угольных небес.
Громкий хлопок.
Гирлянды резко втянулись в тех, кто (что?!) их породил. Тахтоны окаменели в безмолвном крике. Рой искр вырвался из каждого распяленного рта – и устремился ввысь, в бездонный провал.
Сердце (есть сердце, есть!) сжалось в груди Джошуа Редмана. Накатили тоска, боль, горечь утраты, ужас, обреченность. Наполнили до краев, до черноты в глазах, до спазмов удушья. Достигли пика, схлынули. Джош понимал: это не его тоска, боль и ужас. Это тоска и боль гибнущего ада. Бездушные, мертвые фигуры окружили Джоша: дети, взрослые, старухи на крыше, Кузнец с кувалдой, воздетой над головой.
Миг длился вечность.
Второй миг, третий. Четверть мига.
Мертвецы, как по команде, пришли в движение. Что-то явилось, примчалось, прилетело стаей стервятников на запах падали. Заняло опустевшие оболочки тахтонов.
Что-то? Кто-то?
Единый шаг сотен ног. Оглушительный гром. Небеса раскололись сеткой трещин-молний. От их блеска можно было ослепнуть.
Глава пятая
1
Рут Шиммер по прозвищу Шеф
– Девочка, я знаю, что ты меня недолюбливаешь.
Пирс закуривает вторую сигарету:
– Видит бог, я ни разу в жизни не давал тебе повода к этому. Но сердцу не прикажешь. И тем не менее… Рут, я спарк-дилер. Такой же, каким был твой родной отец. Ты откажешь мне в охране?
