скачать книгу бесплатно
– Но папе нужен кабинет.
– Никто его у папы не забирает. Просто какой смысл держать целую комнату в доме и почти ею не пользоваться, словно мы живем в Бленхаймском дворце[10 - Бленхаймский дворец – родовое имение герцогов Мальборо, один из крупнейших дворцово-парковых ансамблей Англии.]?
– А как насчет его книг?
– Перенесу их вниз.
– А документы?
– Все важное у меня в архиве. Кроме того, кучу вещей можно выбросить.
– И все-таки я бы их просмотрела, если не возражаешь, – выпрашивала я, словно капризный ребенок. – Вдруг они ему нужны? Или понадобятся нам, позже, чтобы освежить его память и напомнить о…
– Конечно, конечно, – сдалась она, отпивая смузи и недовольно раздувая ноздри. – Все наверху в нескольких стопках, ты увидишь на лестничной площадке.
– Хорошо, спасибо. – Я слегка улыбнулась в знак примирения, сделала глубокий, но невидимый йоговский вдох и спросила: – Какие еще новости?
– Вроде бы никаких… Ах да, я решила изменить имя.
– Что? Зачем?
– Мне никогда не нравилось имя Нэнси, оно слишком старомодное.
– Немного странно менять его сейчас, не находишь? Все уже знают тебя как Нэнси, новое имя не приживется.
– Хочешь сказать, я для этого слишком стара?
– Нет. Просто, по-моему, эксперименты с именем уместнее в средней школе, а не после пятидесяти.
– Ну а я решила поменять его сейчас, и точка. Я все разузнала – тут нет ничего сложного.
– И какое имя ты хочешь взять?
– Мэнди.
– Мэнди?
– Мэнди.
Я сделала еще один глубокий йоговский вдох.
– Разве Мэнди не из той же оперы, что и Нэнси? Они ведь даже рифмуются.
– Нет.
– Да, это называется «ассонанс».
– Я ждала чего-то подобного. Вечно ты найдешь способ меня упрекнуть. Не понимаю, почему тебя это так заботит, я всего лишь хочу любить свое имя.
– Мам! – взмолилась я. – Никто тебя не упрекает. Просто эта новость – как гром среди ясного неба.
– Вовсе нет, я всегда говорила, что мне нравится имя Мэнди! Я всегда считала его стильным и забавным.
– Ладно, ты права, оно стильное и забавное, но подумай вот о чем… – Я понизила голос: – Возможно, сейчас не самое подходящее время забивать папе голову тем, что его жена через тридцать пять лет совместной жизни взяла другое имя.
– Не говори глупостей, все куда проще, – отрезала она. – Ни к чему раздувать из мухи слона.
– Он не поймет…
– Я не могу сейчас об этом говорить. Иду с Глорией на виньяса-флоу йогу.
– Ты не останешься? Я приехала с вами пообедать.
– В доме полно еды. В конце концов, ты повариха. Вернусь через несколько часов, – сказала она, беря ключи.
Я пошла к отцу, все еще увлеченному газетой.
– Пап?
– Да, Би? – произнес он, поворачивая голову.
При упоминании папой моего детского прозвища я ощутила волну облегчения. Как и у всех удачных прозвищ, у него имелось множество бессмысленных и затейливых версий: изначальное «Нина-Бина» превратилось в «мистера Бина», «Бамбини», «Бинибина» и, наконец, просто в «Би».
– Мама ушла, так что я приготовлю нам обед. Как насчет фриттаты?
– Фриттата, – повторил папа. – У нее есть английское название?
– Это вычурный омлет. Представь омлет, принаряженный для вечеринки.
Он засмеялся.
– Чудесно.
– Только сначала разберусь с вещами наверху, а после займусь готовкой. Может, пока принести тебе кусочек тоста? Или что-нибудь еще?
При виде растерянного папиного лица я тотчас укорила себя за слишком сложную постановку вопроса. По большей части папа был способен быстро принимать решения, но иногда путался при выборе ответа. Чтобы спасти его от замешательства, я спросила:
– Тост – да или нет?
– Возможно. – Он слегка нахмурился. – Не знаю, я немного подожду.
– Хорошо, когда надумаешь – скажи.
Я перетащила три коробки в свою спальню. За те десять лет, что я не жила дома, комната не изменилась и походила на музей типичной девочки-подростка начала и середины нулевых. Сиреневые стены, фотографии школьных друзей на стенке шкафа и свисающие с зеркала потускневшие браслеты, которые мы с Кэтрин привозили с музыкальных фестивалей. Я просмотрела бумаги в коробках: в основном графики и планы, не имеющие сентиментальной ценности. Страницы из записных книжек конца девяностых с датами визита к зубному и расписанием занятий. Стопки старых газет с историями, вызвавшими папин интерес. Из кучи макулатуры я вытащила несколько писем и открыток: длинное послание от его покойного брата, моего дяди Ника, с многочисленными жалобами на слишком жирную еду на Паксосе; открытка от бывшего ученика с благодарностью за помощь при поступлении в Оксфорд и снимок счастливого выпускника у колледжа Магдалины. Мама права: эти реликвии прошлого ему не нужны, но я понимала папино нежелание с ними расстаться. У меня самой в обувных коробках хранились билеты в кино с первых свиданий с Джо и счета за коммунальные услуги из квартир, где я больше не жила. Почему-то они казались важными: чем-то вроде свидетельства прожитых лет, которое в случае чего можно предъявить, как водительские права или паспорт. Возможно, папа каким-то образом предвидел необходимость сохранить бег времени в бумагах, страницах ежедневника, письмах и открытках на случай, если файлы его памяти однажды исчезнут.
Внезапно раздался пронзительный визг пожарной сигнализации. Я бросилась вниз на запах гари. Папа стоял в кухне и, заходясь в кашле, вынимал из дымящегося тостера обугленные страницы «Обсервера».
– Папа! Что ты делаешь?!
Перекрикивая тонкий, пронзительный сигнал, я замахала руками в попытке разогнать дым.
Папа смотрел на меня как лунатик, пробудившийся ото сна. От обгоревших страниц сложенной газеты в его руке поднимались струйки дыма. Папа перевел взгляд на тостер, потом снова на меня и ответил:
– Не знаю.
2
К моему огромному облегчению, паб выбрал он. После дня рождения Лола – при встречах и по электронной почте – вкратце объяснила мне состояние дел на ниве современных свиданий и предупредила о неизбежных разочарованиях. Одно из них заключалось в том, что мужчины были совершенно не способны выбрать или хотя бы предложить место для свидания. Такое апатичное, подростковое, пофигистическое, дилетантское отношение к делу меня сильно отталкивало. Лола посоветовала смириться, иначе я никогда не выберусь на свидание и остаток жизни проведу на диване в полукоме, без секса, отправляя незнакомым мужчинам в «Линксе» одни и те же сообщения: «Привет, завтра свободен? Во сколько? Куда пойдем?»
Не прошло и часа, как Макс назвал место для встречи.
«Как насчет дешевых баров и стариковских пабов?» – написал он.
«Лучше не придумаешь, – ответила я. – Но никто со мной туда не ходит».
«И со мной».
«Кажется, в студенчестве мы все считали их забавными, а теперь ни у кого не осталось чувства юмора».
«Твоя правда. Может, теперь все слишком постарели, чтобы любить стариковские пабы?»
«Или стариковские пабы – это финиш нашей питейной жизни. В шутку, когда мы подростки, и по-настоящему – в старости», – напечатала я.
«А в промежутке нас затягивает в ад гастропабов, где сосиски в тесте стоят по девять фунтов».
«Точно».
«Встретимся в “Таверне” в Арчвэе. Четверг, семь часов, – написал он. – Есть доска для дартса, хозяин – старый ирландец. Никакого “Негрони” и промышленных светильников, обещаю».
«Отлично», – ответила я.
«А еще там есть танцпол, где я смогу тебя покружить, если все пойдет хорошо».
За три недели в «Линксе» Макс стал первым, с кем я договорилась о свидании. И виной тому вовсе не отсутствие попыток. В общей сложности у меня было двадцать семь активных бесед с двадцатью семью разными мужчинами. Звучит впечатляюще, но если учесть, что я тратила на приложение примерно четыре часа каждый день и давала зеленый свет сотням мужчин, то двадцать семь откликов – весьма скудный результат. Лола сказала, это нормально: ее отклики уменьшились вдвое после тридцати, так как многие мужчины ограничивали возраст кандидаток диапазоном «тридцать и младше». Когда это выяснилось, Лола гораздо спокойнее приняла сокращение количества откликов. По ее словам, какое-то время она прочесывала «Реддит» в поисках своего имени, уверенная в том, что о ней в Сети ползут «слухи», которые быстро мутируют без ее ведома и отпугивают мужчин. Я сочла теорию Лолы о «слухах в даркнете» просто помешательством на собственной персоне, но потом вспомнила ее давнее убеждение: якобы она умрет в результате «покушения». У меня не хватило духу сказать ей, что покушаются только на знаменитостей, а обычных людей просто пристреливают.
Первые несколько дней я как зачарованная не могла оторваться от «Линкса». Я обхитрила систему романтических условностей, и теперь куча красивых и интересных мужчин только и ждали у меня в кармане. Всю жизнь нам твердили, что поиск любви – трудное испытание, требующее выносливости, времени и удачи. Я думала, придется ходить по ужасным светским мероприятиям и специализированным книжным магазинам; быть начеку на свадьбах и в метро; вести беседы с другими одинокими путешественниками за границей; выбираться куда-то четыре раза в неделю, чтобы увеличить свои шансы. Но необходимость в этих уловках отпала: больше не требовалось тратить на них время. Просматривая романтические предложения в метро, в автобусе, в туалете, я поняла, насколько экономичен новый способ. К моему облегчению, теперь необязательно было менять свое расписание ради поиска любви – я могла заниматься этим во время просмотра телевизора.
Лола сказала, что такая реакция совершенно нормальна для новичка – спустя пару недель мечтательный туман рассеется, а затем, примерно через три месяца, потускнеет до серой скуки и окончательного удаления приложения. По ее словам, так будет продолжаться по кругу, пока кого-то не встретишь. Лола уже семь лет устанавливала и удаляла программы для знакомств.
Еще она сказала, что приложения завлекают новых пользователей, предлагая им лучших кандидатов. По мнению Лолы, существовал даже некий специальный алгоритм: в первый месяц новому пользователю в качестве приманки показывали профили с наибольшим числом просмотров, а затем вываливали на него остальную серую массу. Это работало, потому что ты до бесконечности просеивала обитателей дна в надежде снова найти зарытое сокровище.
Наиболее популярным типом беседы в «Линксе» был пустой треп, столь же несущественный и мимолетный, как летний ветерок. Он всегда начинался с ничего не значащего «Привет! Как дела?» или смайлика в виде машущей руки. Ответа приходилось ждать минимум три часа, чаще – три дня. Но ожидание так и не вознаграждалось качеством контента. «Извини, завал на работе, писать о еде – круто. Я работаю в сфере недвижимости» – вот все, что следовало за длительным молчанием. В разговорах также постоянно упоминались дни: «Как проходит твой день? Что на повестке вторника? Четверг удался? Какие планы на выходные?» В любом случае это не имело значения: за днем, о котором шла речь, успевала пройти целая неделя.
Я быстро вычислила еще одну досадную категорию мужчин. Их я назвала притворными бойфрендами. «Притворный бойфренд» использовал свой профиль, чтобы транслировать образ романтичного приверженца серьезных отношений. В его подборке фотографий всегда присутствовал снимок, на котором он держит ребенка друзей или – еще хуже – с обнаженным торсом сдирает обои или полирует пол. В его профиле встречались брошенные как бы вскользь фразочки типа «В поисках жены» или «Вечер моей мечты: свернуться калачиком на диване за просмотром фильма Софии Копполы». Он точно знал, чего тебе не хватало.
Столь же бесполезными, хотя и вызывающими чуть больше уважения, были мужчины, которые напрямик заявляли, что им нужна только ночь секса. Однажды мне попался такой: Аарон, учитель начальной школы в очках. В течение получаса мы вели приятную светскую беседу, а затем он спросил, не хочу ли я «пойти сегодня на свидание». Было половина одиннадцатого вечера вторника. Я поинтересовалась, имеет ли он в виду романтическое свидание или просто хочет, чтобы я пришла к нему домой. «Наверное, мы могли бы быстренько пропустить пинту», – съязвил он. На этом мой диалог с Аароном закончился.
Многие мужчины использовали малоупотребимые языковые обороты. «Добрый вечер, миледи. Не соизволите ли пропустить по стаканчику в этот солнечный денек?» – спросил один. «Коль скоро музыка любовь питает – играйте громче[11 - «Коль скоро музыка любовь питает – играйте громче» – строка из комедии Уильяма Шекспира «Двенадцатая ночь».], но если пишущая о еде любит и любовь, и музыку, не сходить ли нам потанцевать на следующей неделе?» – загадал шараду другой. Это мне напомнило задачку с выпускного экзамена по математике: «У Шивани десять апельсинов. Если она отдаст из них квадратный корень, сколько у нее останется?» Такой стиль соблазнения был для меня в новинку – меланхоличный и ностальгический, бессмысленный и странный, лишенный чувства юмора и непостижимый.
Другие, наоборот, поражали нарочитой простотой. «АНГЛИЧАНКА?» – спросил рыжеволосый механик вместо приветствия. Отдельные сообщения представляли собой неотредактированный, утомительный поток сознания с пересказом событий дня и бессвязными фразами типа: «Привет как дела только что принял холодный душ бойлер сломался вот засада! В общем теперь топаю за кофе и может перехвачу сэндвич с беконом живешь только раз. Потом иду поплавать планировал выпить с моим другом Чарли но ему не с кем оставить пса а в паб куда мы хотели нельзя с собаками как твой день хх». «Отличный профиль, Нина», – написал другой в духе учителя, выставляющего оценки за четверть.
И чем больше профилей я видела, тем больше всплывало типажей, о существовании которых я и не подозревала. Одни мужчины бравировали тем, что однажды побывали в Лас-Вегасе. Другие были зациклены на Лондоне – такие, чего доброго, вместо паба или бара выберут для первого свидания подъем на Купол тысячелетия или спуск на канате в Музее естествознания. Часто попадались «тусовщики» – днем они работали в «айти», а по вечерам украшали лицо блестками и копили отпускные, чтобы ездить на пять фестивалей в год. Встречались и такие, которые жили в лодках на канале, обожали огненные пои[12 - Пои – шары для кручения и жонглирования, связанные веревкой или цепью.], шаровары и выглядели так, будто хотели получить от жизни все. Сотни мужчин изображали равнодушие к «Линксу» – мол, их заставили друзья, а сами они понятия не имеют, что здесь забыли (как будто скачать приложение для знакомств, заполнить профиль личной информацией и загрузить фотки было все равно, что случайно не туда свернуть на дороге).
Некоторые упирали на то, что много читают, причем не только Дэна Брауна, но и настоящих авторов: Хемингуэя, Буковски и Аластера Кэмпбелла[13 - Аластер Кэмпбелл (род. 1957) – британский писатель, журналист, телеведущий, специалист по связям с общественностью. Опубликовал ряд книг, среди которых в основном политические мемуары.]. Попадались и графические дизайнеры – целая куча графических дизайнеров. Почему в реальной жизни я знала лишь нескольких, а в этом приложении мне встретились как минимум триста пятьдесят?
Самую грустную категорию в моей картотеке составляли «оставшиеся не у дел». Вряд ли они подозревали о своей принадлежности к отдельному депрессивному типу. Обычно сюда входили мужчины в возрасте плюс-минус сорок лет, с широкими ухмылками на лицах, но их выдавали полумертвые глаза. На фотографиях эти люди произносили речь шафера или благоговейно смотрели на ребенка друзей во время крестин. Их усталость и тоска были осязаемы. Они мелькали в среднем через каждые десять кликов, и всякий раз при виде их у меня сжималось сердце.
Самым обнадеживающим и одновременно тревожным открытием, сделанным мною за первые недели безотчетного кликанья влево-вправо в «Линксе», было то, насколько люди лишены воображения. Мы не способны в полной мере осознать степень нашей потрясающей неоригинальности – это слишком болезненно для понимания. «Люблю активный отдых», «люблю сидеть дома», «обожаю пиццу», «ищу того, кто будет меня смешить», «просто хочу, чтобы дома ждал кто-то, к кому можно прильнуть ночью», и тому подобные банальности. Все профили несли на себе отпечаток борьбы между тем, кто мы есть на самом деле, и тем, какими хотим предстать в глазах окружающих. Вдруг стало очевидно, что все мы – не более чем набор одних и тех же органов, тканей и жидкостей, упакованных в одну из миллионов копий. У всех нас есть комплексы, желания и потребность в той или иной мере чувствовать себя обласканными, важными, понятыми и полезными. Никто из нас не уникален. Не знаю, почему вокруг этого столько споров.
До нашей встречи я знала о Максе следующее. У него были волнистые волосы песочно-карамельного оттенка, которые, несмотря на короткую стрижку, являли свой непокорный нрав. Его рост – шесть футов четыре дюйма – на целый фут превышал мой. Кожа – на удивление смуглая для человека с его цветотипом; судя по фотографиям, он часто бывал на свежем воздухе. Глаза темно-зеленые, со слегка опущенными уголками, что наводило на мысль о благодушии, – я с легкостью могла представить, как он покупает продукты для недееспособного соседа-старика. Максу было тридцать семь. Он жил в Клэптоне. Вырос в Сомерсете. Любил заниматься сёрфингом. Хорошо смотрелся в свободной водолазке. Выращивал овощи на участке неподалеку от дома. У нас обнаружились следующие общие интересы, жизненный опыт и убеждения: наше детство прошло под песни из альбома «Pet Sounds» группы «The Beach Boys»[14 - «The Beach Boys» – американская рок-группа, пик популярности которой пришелся на 1960-е годы. Экспериментальный, новаторский альбом «Pet Sounds» вышел в 1966 году, а в 1998 году был включен в зал славы «Грэмми».]; мы любили церкви и ненавидели религию; регулярно плавали на свежем воздухе; сошлись во мнении, что самый лучший из недооцененных вкусов мороженого – клубничный, из-за его натурального происхождения; странами, куда мы хотели поехать в первую очередь, были Мексика, Исландия и Непал.
Я показала профиль Макса Лоле, и она радостно заявила, что «видела его там». Мне это не понравилось. Я считала этих мужчин подношениями Матери-Судьбы, выбранными ее заботливой рукой специально для меня («Не рассуждай о членах как о высокой моде», – посоветовала Лола). В поисках вероятной половинки я забыла, что тысячи других женщин тоже оценивали свои перспективы с диванов и по дороге на работу. По мнению Лолы, это была типичная реакция созависимой моногамистки, которая никогда толком не ходила на свидания, и если я хочу добиться успеха в приложениях для знакомств, то должна стать жестче. «Система безжалостна, – заявила она. – Нельзя подстроить ее под себя. Чтобы победить, ты должна принимать правила, всегда быть начеку и держать себя в тонусе. Вот почему это развлечение для молодых мужчин». Лола сказала, что Макс, по всей видимости, из разряда типичных «знаменитостей» в «Линксе». Она не раз с ними сталкивалась – подлецы процветали в приложениях благодаря привлекательной внешности и бездне обаяния (однажды выяснилось, что она и ее коллега встречаются с одним и тем же мужчиной: он рассылал им одинаковые тексты). По словам Лолы, такие не возьмут на себя никаких серьезных обязательств и не откажутся от статуса одиночек, пока не исчерпают все варианты, прекрасно зная, что женщины никогда не перестанут открывать их профиль.
Макс опаздывал на десять минут. Я ненавидела опоздания. Эту эгоистичную уловку использовали скучные люди, чтобы задешево привлечь к себе внимание. Я пробовала читать книгу (подробный, хотя и удобоваримый рассказ о Северной Корее), но мой взгляд то и дело отрывался от страницы в поисках Макса, я была как на иголках и не понимала ни единого слова.
«Привет! – наконец написала я через пятнадцать минут. – Я в баре. Что будешь пить?»
«Занял на улице столик для курящих, – ответил он. – Пинта пейл-эля в самый раз, спасибо».
Я ощутила укол раздражения. Он не только не спросил, курю ли я, прежде чем устроиться на открытом воздухе прохладным вечером – он даже не известил, что сидит снаружи. Может, перед свиданием я должна была провести полную разведку местности и случайно на него наткнуться? Сколько он там сидел? Однако на свиданиях действовал особый свод правил и стандартов поведения, и всем участникам следовало принимать его как должное. Это в корне отличалось от дружеских посиделок. Вряд ли Лола поступила бы так, договорись мы о встрече в незнакомом мне пабе, который выбрала она.
Я заказала джин с тоником и пейл-эль и в последний раз оглядела свое отражение в зеркале позади барной стойки. Мой макияж ограничился слегка накрашенными ресницами, челка выглядела как нельзя лучше. Я вышла в пивной дворик – пустой, если не считать Макса, который сидел на скамейке и читал книгу. Мне стало интересно, читает ли он в самом деле или просто притворяется, как и я. На нем была белая футболка, синие джинсы и коричневые кожаные ботинки. Сразу бросались в глаза его длинные-длинные ноги – одну он вытянул в проход между столиками.
Когда я подошла, Макс поднял взгляд, узнал меня и улыбнулся. От него будто исходило свечение: глаза сияли, борода отливала золотисто-каштановым, кожа блестела в лучах солнца. Взлохмаченные волосы выглядели так, словно он искупался в море и высушил их на ветру. На ботинках виднелась земля. На джинсах тоже. Он был крепкий и высокий, как секвойя, широкий в плечах, как прерия. Из плоти и крови и вместе с тем словно сошел с небес. Фундаментальный и сотканный из эфира. Неземной и олицетворяющий все земное.
– Привет.
Стоя, он возвышался надо мной. Голос у него был низкий и мягкий, напоминающий далекий раскат грома.
– Что читаешь? – спросила я. Макс поцеловал меня в обе щеки и продемонстрировал обложку книги. – О чем она?
– Это рассказ от лица человека на смертном одре. Он оглядывается на свою жизнь и размышляет об уроках, которые извлек. История о течении времени. Раньше я находил их трогательными, теперь они меня пугают.
– Истории про время ужасны, – проговорила я, усаживаясь и ставя напитки. Хоть бы он не заметил нервную дрожь в моем голосе. – Раньше я любила книги о стариках, осмысляющих прошлое на пороге смерти. Теперь с трудом их выношу.
– Я тоже, – сказал он.
В жизни Макс выглядел старше тридцати семи лет. Фотографии не запечатлели седые нити в блондинистых, высветленных солнцем волосах. Камера также не поймала морщинки и мелкие заломы на коже – последствия курения, бессонных ночей, солнца, жесткого мыла и горячей воды. Они смягчали его суровость и делали лицо еще более интригующим: я хотела узнать все об удовольствиях и невзгодах, оставивших на нем отпечаток. С некоторой досадой я отметила, насколько соблазнительными казались мне свидетельства его старения – на женском лице я сочла бы их признаками измождения, а не закалки. Только женщины, в своем стремлении угодить и обласкать, могли фетишизировать «пивной животик» малоподвижного мужчины средних лет или именовать седовласого сварливого старикана «серебряным лисом».
Макс предложил мне самокрутку. Я призналась, что умираю от желания, но вот уже три года как бросила. Скручивая сигарету и слушая меня, он время от времени поднимал взгляд, и его радужки казались еще более зелеными. Наши взгляды встретились на долю секунды, когда он облизывал краешек табачной бумаги.
Я спросила о его работе. Это первое, о чем говорят в «Линксе» – совсем как в реальной жизни. Я ненавидела рассказывать о том, чем занимаюсь. По моим наблюдениям, едва человек, хотя бы отдаленно связанный с миром гламура (будь то искусство, СМИ, еда, писательство или мода), заводит речь о своей профессии – его тут же обвиняют в заносчивости. Кроме того, у каждого есть собственное мнение о еде, и, как только я упоминаю о своей работе, разговор почти всегда застопоривается на этой теме. Обычно меня поучают, где достать лучший димсам в Северном Лондоне, или какая из французских поваренных книг вызывает больше доверия, или какие орехи лучше всего добавлять в брауни (я и сама знаю: дробленый фундук или целый бланшированный миндаль).
К счастью, у нас с Максом разговор о работе зашел только через неделю общения в «Линксе» и четверть часа в пабе. Макс работал бухгалтером, что стало для меня полной неожиданностью. По его словам, это многих удивляло. Бухгалтерией он занялся случайно, потому что хорошо соображал в математике, а еще хотел произвести впечатление на отца, тоже счетовода. При упоминании об отце в голосе Макса мелькнула нотка то ли обиды, то ли сожаления. Я знала, что мы еще вернемся к этой теме, когда захмелеем и наш разговор примет более доверительный тон – наподобие откровенного интервью у Опры, где мы по очереди будем выступать в роли гостя.
Последние десять лет Макс ходил по кругу: работал бухгалтером, копил деньги, а затем много путешествовал. Он любил путешествовать. Не мог сидеть на одном месте. Ненавидел ежедневную рутинную работу и мечтал о более простых вещах: давать уроки сёрфинга, трудиться на ферме, жить в уединении. Но Макс был реалистом и понимал, что, скорее всего, без стабильного дохода придется туго. Он не мог решить, какой вариант даст ему бо?льшую свободу: много зарабатывать, чтобы при желании исчезнуть куда глаза глядят, или не работать вовсе и жить в режиме полупостоянного исчезновения. По его признанию, в последние годы он чувствовал себя неприкаянным – неуверенным в том, какая жизнь сделает его счастливее. Он горел желанием убежать, но не знал, от чего и куда. Я пошутила, что обычно это ощущение называют взрослением.
Я рассказала о «Вкусе» – по его словам, он видел книгу в магазинах. Узнав о «Крошечной кухне», Макс искренне заинтересовался концепцией и попросил показать снимки моей старой квартиры-студии, где были сделаны все фотографии для книги. Пару раз он читал мою еженедельную колонку в газете, а однажды напортачил с рецептом канадского глазированного окорока, когда пригласил друзей на обед, и им пришлось заказать китайскую еду.
