скачать книгу бесплатно
Орк ухмыльнулся и пошёл мыться. Я остался сидеть в кресле ожидать его. Мои мысли вились вокруг последних событий, стараясь выстроить всё в какую-то цепочку. Пока получалось плохо, но была небольшая надежда, что скорый разговор, если так можно выразиться, прояснит ситуацию.
По дороге в допросную мы рискнули зайти в вотчину моей мамы – кухню. Кушать иногда всё-таки хочется. Удивительно, но мама была там одна. Она стояла у плиты и тихонько напевала себе под нос. На плите стоял кофейник, он бурлил, наполняя кухню приятным и крепким запахом настоящего кофе. Услышав наши шаги, она обернулась:
– А, мальчики. Хорошо, что вы зашли. Я приготовила вам завтрак, можете присесть за столом в углу. А когда поедите, отнесёте моему мужу завтрак тоже. А то он так и не лёг вчера, заперся у себя в кабинете и начал корпеть над какими-то бумагами.
– Конечно, мама. И спасибо, – я на минутку задержался рядом с ней, а Роше отправился к столу. – Ты как? Неужели никто с кухни не вернулся?
– Нет, вернулись. Просто сегодня я решила всем дать выходной. Пусть отдохнут, отдышатся. Новый год всё-таки.
Я обнял её. Она молча уткнулась мне в плечо, помолчала, а потом тихо сказала:
– Давай, иди завтракай. Я сделала твоих любимых праздничных печенек. Они уже остыли, так что можно есть сколько влезет. Главное, оставь отцу хотя бы пару штук!
Последнюю фразу она кинула мне уже в спину. Я вприпрыжку летел к столу. У нас все любят поесть, хоть и блюдут форму, но мамины печеньки под Новый год – это что-то. Тёмное, слегка тягучее тесто, с перцем и запахом хвои. Этот рецепт я так и не смог разгадать, но умять корзину такого печенья для меня – сущая ерунда и приятное времяпрепровождение. Мама не зря просила оставить немного, а то мне только дай волю…
– Ты бы лучше яичницу сначала съел, охотник на печенье. А уж потом за сладкое, – сказал Роше.
– Ага, – дожевывая пятое печенье, пробубнил я. – А ты в это время съешь моё печенье, пока я буду есть основной завтрак. Этот трюк не пройдёт – я дома, я на больничном, и мне можно есть печенье!
Я был твёрд в своей решительности биться за корзину с райским наслаждением до конца. Но Роше было наплевать на мои печенья, так как ему больше нравились мамины ягодные пироги. Конечно, у каждого свои вкусы, но такое пренебрежение к моему лакомству вызвало легкую обиду.
– Ну на, съешь хоть одну печеньку. А то такой весь из себя правильный и полезный, – противным голосом сказал я.
Отдавать печеньки всё равно было жалко.
Роше молча посмотрел на меня и со вздохом взял одну печеньку. Я тут же успокоился и продолжил свой завтрак. У каждого из нас свои странности, но надеюсь, что это – моя самая большая.
– Отец, как я понял, так и не ложился сегодня?
– Да, Брий. По крайней мере, из кабинета не выходил, слуг не звал и если спал, то только на стуле. Хотя с него станется… Вы так похожи с ним в этом – как что-то припрёт, не остановитесь, пока не получите. Даже во вред своему здоровью…
У мамы на глазах появились маленькие слезинки. Она старалась их сдержать – она не хотела плакать, просто ей было грустно и немного страшно за нас. Я её понимал, но не собирался ради этого отказываться от своей жизни. Так же в своё время поступил и отец. Зато она отказалась. И опять же – ради нас.
Мама продолжила свои кулинарные эксперименты (кофейник при этом кипел уже десять минут), а мы с Роше доели завтрак и, схватив поднос с едой и кувшин с тёплым морсом, пошли в кабинет фон Прейса-старшего. По пути нам встретились работники дома, один из которых обратил на себя внимание и задал вопрос:
– Господин, разреши спросить у тебя. Мы не хотим беспокоить твою матушку, а глава семейства сейчас жутко занят.
– Слушаю, что случилось? – с легким любопытством спросил я.
– Деревенские, да и не только, интересуются – когда вы будете и будете ли вообще проводить обряд Договора? Мы, конечно, понимаем, что случилась беда, но традиции есть традиции. Тем более, молодежь по-другому работать не желает, а рук в доме не хватает.
Я задумался, ведь верно. Официальных работников у нас до сих пор нет – обряд Договора провести мы не успели. А работать люди всё равно хотят, как и кушать, и поддерживать традиции. Значит, нужно назначить новую дату проведения обряда.
– Я переговорю с господином фон Прейсом, уважаемый, – ответил я. – И о назначенной дате станет известно в самое ближайшее время. Ты меня услышал?
– Да, молодой господин. Спасибо за вашу помощь! Пусть беда обойдёт стороной ваш и наш дом!
И они пошли по своим делам, а мы по своим. Посуда на подносе позвякивала, печеньки манили, но Роше зорко приглядывал, чтобы я, не дай бог, не стащил ещё одну. В окна заглядывало солнышко, а нас ждал «увлекательный» диалог с отрезвевшим художником грандиозного таланта. Правда, после того состояния, в котором он был, трудно было поверить, что он вообще сможет держать кисти в руках.
Дверь кабинета была закрыта, и пришлось стучать. Правда, музыкальный перестук мы не успели развить, поскольку она открылась, пропуская нас во чрево комнаты.
Говорят, рабочее место – это отражение характера человека. Тогда попробуем сделать выводы по обстановке в кабинете у господина фон Прейса – и моего отца по совместительству.
Кабинет был большой, но не гигантский – его как раз хватало на массивный стол, несколько стульев, книжные шкафы вдоль стен и на большой буфет. Посреди комнаты стоял ещё один стол – стол заседаний, который служил опорой при общении с егерями, дипломатами, посланниками и прочими деловыми людьми. Дерево мебели было потемневшим от времени, но ничуть не утратившим надёжность и красоту. Красоты было в меру, всё-таки не женский будуар, а рабочая комната: немного резьбы, со вкусом подобранные шторы и обои, мягкая обивка стульев. Сам фон Прейс любил сидеть в кресле с подлокотниками.
В комнате было большое окно слева от стола, если смотреть от двери. Днём оно давало свет, а ночью – обзор на двор и парк. Сегодня оно было занавешено плотной тканью, поэтому темноту в комнате разгоняли свечи и лампы. Было душновато, пахло бумагой и немного – краской. На столе заседаний были кипы документов, карта ближайших окрестностей, составленная отцом, подсвечник с прогоревшими свечами. Рядом со столом были сложены подставки для картин – явно те, которые принадлежали мастеру художнику. Отсюда и запах краски. Рабочий же стол был практически пуст – только лист бумаги, самопишущая ручка и карандаш.
Фон Прейс сидел, откинувшись в кресле, с закрытыми глазами. Руки были сложены на животе – создавалось впечатление, что он дремал, но это была неправда: он открыл нам дверь, нажав потайную кнопку на столе, а значит, точно не спал.
Мы с Роше молча вошли, подошли к столу и поставили поднос с едой и кувшин с морсом. Отец глубоко вздохнул и приоткрыл один глаз:
– Я так полагаю, сын, что это Роше не дал съесть мои печенья.
Я с возмущением посмотрел на Роше, а потом повернулся к отцу:
– Вы что сегодня, сговорились? Издеваетесь надо мной с самого утра!
– Нет, просто я знаю твою любовь к выпечке матери, – примиряюще ответил отец. – И спасибо, что принесли завтрак – ночь выдалась длинной.
Мы дали ему время поесть, а сами тем временем изучили документы на столе заседаний: тут были отчёты егерей о поисках, о поведении заключённого, конспект доклада Роше о потерях и ущербе, отметки на карте, где был найден художник, и предположительный маршрут его следования от поместья до таверны. Тут же были записи разговоров со свидетелями и даже цены на новых крокодилов. Последний лист был зачирикан и смят – да уж, неизвестно, когда тут все отойдут от такого развлечения.
Фон Прейс управился с завтраком быстро, довольно похлопал себя по животу.
– Теперь с новыми силами можно приниматься за дела. Ну что, орлы, готовы пообщаться с дорогим гостем?
Мы молча кивнули, не поддерживая напускное веселье отца. Тот секунду посмотрел на нас, потом махнул рукой, взял свои бумаги со стола и мы отправились в допросную.
У дверей «рабочего помещения» нас встретил егерь, который доложил, что заключённый пребывает в трезвом состоянии, просит есть (Роше ухмыльнулся), а также спрашивает, а иногда просто вопит, за что его держат в казематах. Поскольку был приказ не бить, охрану пришлось менять каждые полчаса – парни просто не выдерживали его воплей. К нему никто не заходил, еду не давали, воду оставили заранее.
– Молодцы, работаете как надо, – похвалил отец. – Теперь с господином художником будем говорить мы.
Егерь пошёл вперёд, открыл нам дверь, впуская внутрь допросной. Оттуда донёсся вопль радости:
– Лю-у-у-у-у-ди-и-и-и! Меня услышали! – и звон цепей в ритме южных танцев.
– Голосок у него что надо, можно брать на корабль в качестве сирены, – проворчал егерь, закрывая за нами двери. – Господин, будьте осторожны. Всё-таки он может быть опасен.
Дверь закрылась, дважды лязгнул засов по металлическим петлям. Факел на стене – легкий треск и запах прогорающей смолы. Каменные стены – местами кирпич, но в основе своей – гранитные блоки. Толстый матрас – не очень чистый, достаточно большой, но от холода он не спасёт. Кандалы – вмурованы в стену, поблескивают сталью в свете переливающегося огня. И человек – видно, что красивый и благородный, но со следами страха, усталости и недоверия на лице. Он ожидал увидеть кого угодно, но явно не нас.
– Господин фон Прейс? Как же так? Что произошло – почему вы держите меня в кандалах? Я только успел поднять бокал за ваше здоровье, как меня повязали какие-то бугаи и притащили в это подземелье! Я думал – разбойники, и будут требовать выкуп, но тут явились вы! Что происходит?
Мастер художник тараторил без умолку, повышая тон своей речи. И если в начале его ещё можно было воспринимать, то чем дальше лились нескончаемой рекой его вопросы, тем жёстче его голос пилил наши нервы. Последний вопрос «Что происходит?» был сказан почти визгом и в два раза громче, чем первый.
Но его визг был прерван тряпкой, которая влетела ему в рот – отец не выдержал и швырнул какое-то тряпьё ему прямо в лицо.
– Теперь, уважаемый, когда вы немного успокоились, я задам несколько вопросов. А там посмотрим, будет ли резон отвечать на ваши. Вы не против?
Но только художник решил что-то ответить, как его опять заткнули тряпкой.
– Говорить будете, когда я скажу. А пока что киваем головой. Вот так, – и подойдя к заключённому, он своей рукой покивал головой художника.
– Мне кажется, что мои вопросы, а главное – ответы на них, будут несколько важнее, чем ваши. А самое интересное в том, что важнее они будут именно для вас. Думаю, я понятно выразился?
– Я всё равно ниче… – рядом с ухом неудачливого художника вонзился клинок.
– А мне казалось, что ваше лицо говорит о наличие мозгов в этой черепушке. Значит, я ошибся… Старею, – с сарказмом произнёс фон Прейс.
Художник судорожно сглотнул – его глаза расширились и теперь тонули в собственном отражении на металле.
Отец выдержал паузу. Мы с Роше стояли неподвижно, наблюдая за разыгрывающейся сценой. Мы прекрасно понимали, что на наших глазах либо идёт очень сложная игра, либо художник несёт бред. Но было интересно посмотреть, что будет дальше. Судя по всему, пускать кровь ему не собирались.
Пока что.
Художник съехал по стене вниз.
Теперь жалкий затюканный человечек сидел у стены, его одежда уже успела пропитаться типичной тюремной грязью, которая была оставлена здесь нарочно (что иногда приводило в ярость госпожу фон Прейс). Мне в своё время пришлось выпытать у отца, зачем это нужно, на что я получил ответ: «Грязь производит дополнительный подавляющий эффект на пленников». В его тюрьме всё было сделано по науке и направлено на добывание нужных сведений.
И теперь представитель богемной жизни с остатками кружев и помятым с похмелья лицом испуганно смотрел на нас. Его вопросы эхом затихли где-то под потолком. Клинок отца вернулся в ножны.
Осталась только напряженная тишина, не нарушаемая даже шорохом крыс. Мир застыл в подобии равновесия, но чётко давая понять, что этот миг не вечен и вскоре он сменится новым движением.
– Ты умеешь рисовать? – вопрос разрезал тишину, как нож – тонкую ткань.
Идиотский вопрос, который вводил в ступор – ведь все мы видели работы этого художника. Так зачем, отец?
– Драко, ты умеешь рисовать? – не меняя тона и своего положения повторил фон Прейс.
Художник наконец ожил, дёрнувшись от повторного вопроса:
– Да, я художник, – тихий, почти шелестящий ответ и взгляд снизу вверх, как у побитой собаки – вроде и причинили боль, но в глубине глаз – затаённая надежда.
– Ты хорошо рисуешь? – следующий вопрос, как следующая капля пота и крови на лице Сизифа.
– Да, я считаюсь одним из лучших среди живущих.
– Есть кто-то лучше тебя? – в голосе отца появилось легкое любопытство.
– Да, пока что есть.
Ко мне пододвинулся Роше и на ухо шепнул:
– Он что, решил провести тестирование на нового гида по картинной галерее? Какой это имеет смысл?
Я ответил так же шепотом:
– Может, он даёт ему расслабиться, чтобы проговорился?
А тем временем допрос продолжался:
– Как долго ты держишь кисть в руках?
– Тринадцать с половиной лет. А ещё держал в руках карандаш, пастель и уголь.
Отец сделал паузу, а потом кликнул охрану – в комнату внесли мольберты, накрытые покрывалами.
– Свои работы сможешь узнать?
– Конечно.
– Тогда тебе стоит привстать.
Заключённого подняли с земли по стене. Тот обессиленно облокотился на холодные кирпичи и взглядом показал – «Я готов смотреть». Отец кивнул егерю и тот снял покрывало с первой картины.
– Окрестности Столицы в солнечный день, – буднично сказал Драко. – Написана два года назад, продана спустя три месяца. Покупатель остался неизвестным, цена была приличной – я гулял неделю, и у меня остались после этого деньги.
Мы с Роше переглянулись – ни фига себе! Такие деньги за картину! За клочок холста и капли краски, которые в сумме давали картинку, пусть и потрясающую.
Второй кивок, падает полотно со второй картины – как я и думал, далее следовал лугат.
– Нападение крокодила Лугата на его преосвященство, – опять тихий будничный голос. – Картина написана с реальных впечатлений – кто-то неудачно пошутил, добавив крокодилу в корм слабительного. Тот, настрадавшись, пошёл мстить. Прыжок тогда был великолепен, выражение его морды даже алкоголь не мог из головы прогнать, – голос как у уставшего экскурсовода. – Работа заняла почётное место в галерее бургомистра Травиана, пока не сгорела. Считалась потерянной до сегодняшнего дня.
Это уже стало интересно – пожар в Травиане год назад наделал шуму, погибло несколько человек, сгорело несколько кварталов. Поговаривали о поджоге с целью грабежа, но после того, как нашли всю казну на месте, решили, что к пожару привела халатность поваров и их подмастерьев. Но если картина была здесь, а не в куче золы, значит, всё-таки кто-то догадывался, что пожар будет и, может, даже помог этому случиться.
Мы постояли, глядя на художника, а тот с задумчивым лицом смотрел на пасть крокодила. Это длилось с минуту, но потом, тряхнув грязной головой, Драко попросил:
– Ну, давайте дальше, посмотрим третью картину. Может, ещё какой шедевр откопали.
Отец несколько нервно кивнул. Полотно упало и показалась моя комната, только уже без бумаг, которые хранились в моей комнате.
И вот тут что-то изменилось. Глаза подозреваемого выпучились, и по телу прошла крупная дрожь.
– Этого не может быть…
– Чего не может быть? – заговорил отец. – Чего не может быть, говори!
– Я её ещё не рисовал! Я только видел! – срываясь на крик, ответил художник. – Я только начал её продумывать… Как это? Сначала из пепла восстают картины, потом появляются те, которые ещё не нарисованы. Что это такое?!
И он с мольбой уставился на нас.
– Почему вы держите меня в казематах? Что я сделал? Мне так никто ничего и не сказал.
Отец молчал. И я понял, что пора нарушить свою тишину.
– Вы здесь, потому что подозреваетесь в убийстве.
Тот вытаращил глаза и уронил челюсть. Потом у него подкосились ноги, и он снова съехал по стене на пол. Он не мог сказать ни слова. Он был в шоке, его трясло, лихорадило от услышанного. Он находился на грани безумия и панической атаки. Он не был рассчётливым убийцей или был слишком талантливым актёром. Конечно, после его картин можно поверить во что угодно, но нельзя же вмещать в себе столько талантов…
Видя, как его трясёт, отец велел нам выйти, а сам остался. Мы сели за дверью, прислонившись спинами к камню стен.
