скачать книгу бесплатно
Братья: от Сталинграда до Берлина. Книга первая
Артем Октябрьский
Когда война пришла в Сталинград, молодой Артем Севцов работал в госпитале добровольцем. Теперь не знавшему войны Артему предстоит драться вместе с теми, чья судьба была поглощена войной. На своем пути он встретит много побед и поражений, пополнений и потерь, но рядом стоят его братья, которые не дадут молодому человеку соскочить с седла. Сможет ли Артем пройти войну до конца, не умерев, не потеряв рассудок и человечность? Остается только надеяться, что сможет…
Братья: от Сталинграда до Берлина
Книга первая
Артем Октябрьский
Художник обложки Александра Викторовна Кохановская
Корректор Ольга Александровна Полтаранова
© Артем Октябрьский, 2021
ISBN 978-5-0050-5318-3 (т. 1)
ISBN 978-5-0050-5319-0
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Я убит подо Ржевом, в безымянном болоте,
В пятой роте на левом, при жестоком налете.
Я не слышал разрыва, я не видел той вспышки,
Точно в пропасть с обрыва, и ни дна, ни покрышки.
И во всем этом мире, до конца его дней,
Ни петлички, ни лычки, с гимнастерки моей.
(Александр Трифонович Твардовский)
Пролог
Согласитесь, тяжелое чувство наступает, когда слышишь, что кто-то из знакомых умер, даже если просто знакомый, с которым ты встречался всего пару раз. Но что если гибнут все вокруг, и знакомые, и нет, и даже семья? Как выдержать все это? Ответ на этот вопрос вам никто не даст, вы его сами найдете, если конечно, переживете.
Я, а именно Артем Николаевич Севцов, родился в Белгороде, в тысяча девятьсот двадцать пятом году. Мы с мамой, почти сразу после моего рождения переехали в Царицын, а через месяц город переименовали в Сталинград. Я старался не спрашивать, почему мы уехали. Для мамы эта тема была болезненной, и я не развязывал разговор об этом, хотя мама была не против рассказать мне о братьях, об отце. Отец был солдатом, вернее сапером, снимал мины, ставил мины, ремонтировал машины, танки. Он, по рассказам матери, был на Дальнем Востоке, аккурат во время пограничного конфликта на озере Хасан. Правда, где он сейчас сказать трудно, последний раз мама видела его перед отъездом, и однажды она вскользь сказала, что он тоже собирался уезжать из нашей квартиры в Белгороде.
Когда я был маленьким, со мной произошла одна история. К нам в город приехала делегация во главе со Сталиным. Ради такого ответственного события всем объявили выходной. Мы стояли с мамой на набережной, было много народу. Я хотел увидеть того, кого многие многие называли Отцом Народов, и которого те же многие и уважали. Уже тогда, в детстве, я внутри чувствовал особую важность этого человека, причем, важность его для людей и конкретно для меня. Какая может быть важность Генерального Секретаря ВКП (б) для ребенка, сказать трудно, но ощущение этой важности у меня уже было. Соответственно, когда делегация с товарищем Сталиным проходила по нашей набережной, я не мог удержаться от желания увидеть Отца Народов вживую. Под шумок, уже к концу торжества, я вырвался у матери из рук и побежал через толпу, крича: «Товарищ Сталин! Товарищ Сталин!». Я слышал, как все люди обращались к нему именно так, потому и решил, что именно так к нему и нужно обращаться. Когда я преодолел толпу, передо мной предстал высокого, как мне тогда казалось, роста грузин, пятидесяти лет, с густыми усами, в правой руке, согнутой почти под ровный угол, он сжимал трубку. Он был в красивом темно-зеленом кителе, темно синих штанах и сапогах, а его пышные волосы, зачесанные назад, тихонько колыхались по ветру. Таким я его тогда запомнил.
Увидев меня, он аккуратно присел на корточки.
– Ты что-то хотел, мальчик?
Волнение было огромным. Конечно, в столь юном возрасте трудно было осознавать в полной мере значимость такого события, когда с тобой говорит лично Сталин. Но и без того волнение было, и не удивительно.
– Я, товарищ Сталин, я…
– Не спеши, – перебил он меня, выставляя левую руку. – Спокойно, размеренно, медленно. Как тебя зовут?
– Тема, – буквально выпалил я и волнительно вздохнул.
Сталин удовлетворительно кивнул и улыбнулся.
– А фамилия у тебя есть?
– Есть. Севцов, – все так же, на одном дыхании, ответил я.
Сталин еще раз кивнул.
– Вот теперь рассказывай, Тема Севцов.
Я глубоко вздохнул и продолжил:
– У меня дедушка есть, он наш сосед, он говорит, что вы самый лучший командир на свете. Дедушка говорит, что он коммунист. А вы тоже коммунист?
– Да, конечно, – ответил Сталин, кивая головой медленно, будто он был сонный.
– Тогда коммунисты хорошие?
– Безусловно. Все коммунисты хорошие.
– А можно, когда я вырасту, тоже коммунистом буду. Я очень хочу быть коммунистом! Я тоже хочу быть хорошим!
– Ну, раз хочешь, – Сталин медленно встал, положил левую руку мне на плечо, и сказал мужчине в очках: – Товарищ Молотов, записывайте приказ номер один. Товарища Тёму Севцова, по достижении восемнадцати лет, зачислить во Всесоюзную Коммунистическую Партию Большевиков.
Мужчина, улыбнулся, секунду помешкал, достал листок и все это записывал.
– Так точно, товарищ Сталин, записал, – сказал Молотов. – Распишитесь?
– Конечно.
Сталин подошел и расписался на бумаге. После чего повернулся и подошел ко мне.
– Ну, вот и все, Тёма Севцов. Будешь взрослым, придешь к нам, и станешь коммунистом, – сказал он, погладив меня по голове. – А теперь иди. Тебя, наверное, мама ждет.
Хоть мне и сказали потом соседи, что это все было наигранно, что Сталин подмигнул Молотову, и они разыграли сцену, над которой потом по-доброму шутили многие товарищи, но тогда мне все это казалось таким официальным и серьезным. Я запомнил этот момент на всю жизнь. Все ребятишки во дворе мне завидовали, а мама даже не ругалась за то, что я вырвался и побежал в неизвестном направлении. В ту же ночь я не мог уснуть. Я был горд тем, что лично Сталин записал меня в коммунисты, и я верил, что как только я стану взрослым, то буду зачислен в партию, которой я буду верен до конца своих дней. Такое впечатление произвела на меня эта история.
До шестнадцати лет всю свою сознательную жизнь я хотел пойти в армию, служить, защищать нашу Родину, но мама исходила из других соображений. Она хотела, что бы я выучился на токаря и пошел работать на заводе в Сталинграде. Такое отношение было понятно, ведь если не считать трех моих братьев, которые живут где-то там, в других городах, я был у мамы единственный сын. Конечно, отпускать сына в армию, не видеть его в течение длительного времени, тем более в неспокойное время, когда у многих еще не прошла боль Первой Мировой и Гражданской войны, не пожелает ни одна мать. Из-за такой несхожести взглядов я и не знал, что мне делать. Думал: поживем – увидим.
Так уж вышло, что мой шестнадцатый день рождения выпал в год моего выпуска. Я перестал быть похожим на себя. Из маленького, круглого, светловолосого мальчика, я вырос высоким, крупным, темноволосым парнем, с разноцветными глазами и густыми, волнистыми волосами. Чем старше я становился, тем больше я конфликтовал с учителями, становился менее послушным, даже убрали с доски почета. Я, конечно, не прям уж ругался, просто оспаривал их слова и действия, за что нередко получал нагоняй, ибо даже такое не приветствовалось. Но самый громкий случай произошел в девятом классе. Учительница по истории была дворянского рода. Об этом знала вся школа, но никто не обращал на это внимания, так как она вела себя адекватно и нормально, учительствовала хорошо, выпускники ее предмета хорошо знали историю. Однако с тридцать восьмого года, после того как расстреляли ее родителей за то, что они устроили пожар в амбаре родной деревни, не желая мириться с колхозами, эта учительница начала себя странно вести: с презрением смотрела на портреты наших вождей, недовольно фыркала при упоминании Коммунистической партии и Советской власти Сначала нам это было непонятно, потом начало раздражать, но мы все терпели, потому что она учитель. Однако последней каплей стало, когда она начала истерически кричать на весь класс о репрессиях и Сталине, что вождь пролетариата никогда не будет истреблять свой же народ, и что при Николае Втором такого не было, и при нем было лучше. Конечно, ей было лучше! Дочь помещиков, у которых было все, ей не надо было работать, трудиться, просто сказочная жизнь. Но в один момент это все пропало, на угнетение, батраки ответили штыками, за преступную эксплуатацию пришло возмездие, и ей все-таки пришлось идти на работу. Не желая терпеть такие выкрики о том, кого я почитал, я выбежал из класса на улицу, и побежал к первому попавшемуся милицейскому патрулю, и все рассказал. Милицейские сказали мне идти в школу, что они разберутся. Сразу же после моего возвращения меня вызвали к директору.
В кабинете директора стояла учительница по истории, которая заявляла, что она рассказывала про индустриализацию и коллективизацию, что хвалила нашу Советскую власть, а я, предатель, взял и убежал, тем самым показал, что я, контра, – детище того самого контрреволюционного элемента. Конечно, это выглядело, как полный бред, обвинять школьника в таком поведении, но по какой-то причине учительнице поверили. Директриса грозилась, что выставит меня из школы, что за такое выставят из комсомола, причем даже не слушала мои попытки оправдания.
По счастливому стечению обстоятельств, в этот самый момент в кабинет директора зашел наряд милиции. Во время разбирательства у меня спросили, какая учительница вела антисоветскую агитацию, на что я, естественно, ответил. Меня и учительницу забрали в отделение. Потом вызывали маму, шло долгое разбирательство, опрашивали учеников со всей школы. В итоге ее признали виновной и обвинили в предательстве Родины и антисоветской пропаганде, да не просто, а прямо в школе! Только через четыре года я узнал, что ее расстреляли после суда. Мне еще тогда, в школе, не было ее жалко, хотя чувство вины у меня оставалось. Позже директриса извинилась передо мной и заверила, что я поступил правильно. В противном случае, она бы продолжала нести всякую дрянь, которую потом начали бы нести и дети, и уже арестовывали бы родителей, за антиправительственное воспитание. Так что я, как бы сказать, даже сделал тогда добро. Это был самый крупный скандал в школе, после которого учителей подвергали жесткому контролю, а я уже не влезал в никакие споры с учителями. Мне просто хотелось доучиться до конца.
Глава 1
Выпускной
И вот, наконец, 22 июня, выпускной! Отзвучали вальсы духовых оркестров, и мы, с другими десятиклассниками, шли встречать рассвет. Десятый «А» класс, направился к Мамаеву Кургану, десятый «Б» отправился на окраину города, а мы, десятый «В», направились на берег Волги.
Ночью эта река принимала необъятный, красивый вид. Быстрая вода, освещаемая белоснежным лунным светом, под дуновением попутного ветра, ударялась о прибрежные камни. Кто-то из ребят разделся и полез купаться. За ним еще пару человек ринулись в прохладную воду. Я остался на берегу, вдыхая свежий речной воздух. Вот и показалось с другой стороны реки, разрезая золотистыми лучами воздух, ослепляющее яркое солнце. На часах было три часа тридцать минут. Ребята перестали купаться, и вышли на берег. Они оделись, и мы все вместе пошли гулять по набережной. Вот и открылась наше любимое кофе. Оно и славилось тем, что открывалось сразу после восхода солнца. Ребята пошли по домам, а я, моя подруга Катя, одноклассник Гриша, его подруга Лена, остались в кафе. Мы пили кофе, который можно было заказать только в этом кафе, обсуждали, кто и куда поступит. Дядя Коля стоял за прилавком, вытирал бокалы, смотрел на нас и улыбался. Вот и стали выходить на улицу первые люди, открываться магазины. Город вновь начал оживать.
В какой-то момент из мегафона заиграла мелодия. Это означало, что Левитан будет объявлять городу и всей стране что-то важное. Мы расслабились, и были готовы услышать какую-нибудь хорошую новость о новом открытом заводе, перевыполненном плане в области тяжелой промышленности, или прокладыванием новой ветки железной дороги вглубь нашей необъятной страны. Однако после того как прозвучала мелодия, из громкоговорителя раздался голос Левитана:
– Внимание! Говорит Москва! От Советского Информ. Бюро! Граждане и гражданки Советского Союза, сегодня, вы четыре часа утра, без всякого объявления войны, германские вооруженные силы атаковали границы Советского Союза. Началась Великая Отечественная Война. Наше дело правое! Враг будет разбит, победа будет за нами!
Все на улице просто оцепенели, потом началась суматоха. По улицам ездили милицейские и комиссары НКВД. Я решил, что сейчас, как никогда лучше, стоит пойти домой, поэтому попрощался с ребятами, но они на меня не обратили внимания, потрясенные страшной новостью, и только Катя, прощаясь, помахала рукой.
Домой я шел очень задумчивый, даже с соседом не поздоровался, хотя раньше я его чуть ли не обнимал. Хороший дедушка, звали его Архип Старов, ветеран Первой Мировой и Гражданской войн, преданный коммунист, член партии ВКП (б). Оставался со мной много раз, когда мама уходила на работу. Он прекрасно играл в шахматы, и меня научил. Помню, как он рассказывал:
– Наш батальон оборонял крепость, а немцы перед атакой пустили газ. Дышать было невозможно, все внутри так болело, что хотелось застрелиться. Газ – самая ужасная вещь на свете! Много тогда хороших бойцов погибло, но несколько солдат, и я в том числе, выжило, и мы, полумертвые, закашливаясь, пошли в контратаку. Не скажу тебе сейчас, какие тогда были эмоции. Казалось, что и не было тех эмоций. Мы были и в ярости, и в отчаянии, хотелось и умереть, чтобы не мучаться, и зарубить каждую немецкую падаль, что газом нас затравила. Вот мы и шли. Немчуры, конечно, не ждали такого поворота, а тем более, как мы после того газа выглядели, так вообще кошмар – шрамы от язв досе остались. Ну, естественно, еще много товарищей тогда погибло, но немцы были, как нам показалось, очень напуганы. Драпали так, что аж пятки сверкали! Вот так, Темка, пятьдесят с лишним полумертвых солдат отразили атаку почти дивизии немцев! А только обидно, что из-за нашего проклятущего царя с егоной экономикой, ту крепость один черт пришлось оставлять.
Я слушал эту историю с открытым ртом и просил рассказать ее снова и снова, каждый раз, когда оставался с ним. Но в этот раз я не обращал внимания ни на кого, даже на моего любимого дедушку. Да и он сам был чернее тучи. Оно и понятно! Они воевали, проливали кровь, а теперь, под старости лет немцы вновь напали на нас. Невольно задается вопрос: «За что мы тогда воевали?», «За что погибали тысячами?».
В квартиру я зашел вообще без настроения и сразу же пошел на кухню, где сидела мама и плакала. Я сел напротив нее. Заметив меня, она вытерла слезы и попыталась успокоиться, нависла гробовая тишина.
– Как выпускной? – продолжая вытирать слезы, спросила она.
– Прошел. На Волге так спокойно ночью.
– Да, помню. Ходила с тобой, когда ты был маленьким.
– Чего плачешь?
Вопрос был достаточно глуп для той ситуации, что тогда сложилась, но несмотря на эту глупость, необходимость спросить у меня была.
– Объявление слышал? – спросила мама.
– А кто его не слышал…
– Тогда и спрашивать нечего.
Вновь нависла неловкая пауза, от которой становилось дурно не только мне, но и матери.
– Будем надеяться, что все будет хорошо, – сказал я наивно. – К тому же, где война, а где мы, правда?
– Глупо и безответственно так думать, – мама поправила платок, висевший на ее плечах. – А даже если и думать так, то легче не становится. Мы то, здесь, а вот братья твои, они ж где-то там, а если и до них война доберется? Что тогда? А если они погибнут? Разъехаться-то разъехались, а сердце ведь по ним болит, а тут еще и война.
Мама вновь закрыла руками лицо и тихо заплакала.
– Господи, ну одну войну пережили, за что же еще одну… – тихо шептала она.
Я не знал что сказать. Снова сказать, что все будет хорошо, так совру, а сказать, что все будет плохо – только масло в огонь лить. Не придумав ничего лучше, я встал и, подойдя к маме, сел на колени и обнял ее. Она поцеловала меня.
– Надо только надеяться, – сказала она. – Ты только на фронт не иди, умоляю тебя. Твои братья ежели погибнут, то места себе не найду, а ежели с тобой что случится, так вообще со свету сживу себя… не ходи…
– Не пойду, мам, обещаю.
– Спасибо тебе, солнце. Ты переоденься и сходи за хлебом, да газету купи. Каждый день теперь газету покупай.
– Хорошо.
Я переоделся у себя в комнате, взял деньги с маминого кошелька и вышел из дома.
В больнице
Прошел месяц. По просьбе матери я не пошел на фронт, а пошел работать в госпиталь. Даже не работать, а просто помогать. Я начал ухаживать за пациентами, гулял с ними, так как было много тех, кто навсегда был прикован к инвалидному креслу, кормил, провожал на процедуры, разговаривал. Ужасы войны, которые они рассказывали, даже рядом не стояли с тем, что писали в газетах. Собственно, дух войны только и был Сталинграде только от того, что в госпиталях лежало много раненых, побитых этой войною людей, причем необязательно военных, что ужаснее всего.
Как-то раз к нам поступила одна девушка. Ей оторвало одну руку, и сломало вторую. Очень долго она отмалчивалась, что-либо говорить и часто плакала по ночам. Несмотря на это, я старался проявить максимальную заботу, а вместе с тем и «вытянуть» из нее то страшное, что она таила в себе. И у меня получилось. Когда я в очередной раз пришел ее кормить, Нина, так ее звали нежданно-негаданно стала рассказывать:
– Мы Новгород обороняли. Сначала мы сидели в окопе, кто-то писал письмо домой, родным, кто-то ел хлеб, посыпанный сахаром, кто-то чистил оружие, я готовила бинты для перевязки, потом вдруг услышала свист, потом грохот. Это была артиллерия. Немцы обстреливали нас почти час, потом все стихло и мы услышали гул моторов. Перед нами была еще одна линия окопов, но видимо артподготовка уничтожила все живое в первой линии, потому что, ни выстрелов, ни криков мы не слышали. Потом появились танки, – Нина продолжала смотреть на стену напротив себя, и на ее глазах стали наворачиваться слезы. – Они шли волна за волной. По пятьдесят-сто танков шли. Это, наверное, самое страшное чувство на свете.
– Чувство чего? – перебивая, со страшнейшим интересом, спросил я.
– Танки, – все также, смотря в одну точку, ответила Нина, – когда они переезжают окоп, в котором ты сидишь. Рев двигателя, лязг гусениц, все это со страшным грохотом проезжает над тобой, а земля, которая сыпется в этот момент на тебя, заставляет думать, что тебя закапывают заживо. Я схватила противотанковое ружье, хотела подбить танк, который проехал надо мной. Только вот отдача оказалось очень сильной. Я промахнулась, но попала в гусеницу. Танк встал и начал разворачивать башню в мою сторону. Потом выстрел, и я потеряла сознание, а когда очнулась, было тихо. У меня буквально горела правая рука. Я повернула голову, посмотреть, что с ней, а с ней ничего, – Нина снова стала плакать, – и на ее месте тоже ничего. Оторвало ее, понимаешь? Я хотела закричать, но не смогла – рот пересох. Немцев тогда чуть отбросили, а меня нашли и отправили сюда.
Нина вновь расплакалась, и я обнял ее. Я был в шоке! Это какой же силой надо было обладать, чтобы за месяц дойти до Новгорода?
Глава 2
Братское счастье
1942 год. Сталинград из жизнерадостного и зеленого города, превратился в серый, безрадостный завод. Завод людей, которые уходили десятками на фронт и не возвращались, или возвращались, но калеченными, ранеными, и контужеными. По правде сказать, не все было так уж и плохо! Зима принесла немцам много плохих вестей и поражений. И хотя война еще была не окончена, но Москва осталась наша. Непобедимая немецкая армия получила сильный удар. И хоть они недалеко отступили от Москвы, но можно сказать уверенно: Столицу не сдадут, и немцам, впрочем, как и французам, придется идти обратно в Германию побежденными. Но пока что немцы и не думали уходить, и о победах говорить было рано.
Этот год я времени зря не терял. Ходил на стрельбище, учился перевязывать, накладывать шину, посещал завод танкостроения, изучал наши Т-34, как они устроены, как заряжать, водить, стрелять. Каждый вечер, за городом, я в одиночку учился копать окопы. Мама была не против. Теперь даже она понимала, что я, рано или поздно, пойду на фронт. Конечно, этого она не хотела, но война диктует свои правила.
Весной настал день, который я никогда не забуду. Я пришел на завод танкостроения. Экипаж, с которым я учился, уехал на фронт с «новоиспеченным» Т-34. Прибыл новый экипаж. Зайдя в мастерскую, я просто оцепенел – там стоял я, только одетый в форму командира экипажа. Я не поверил своим глазам. Двойник, увидев меня, был удивлен не меньше, впрочем, как и все рабочие, что были в мастерской. После десяти секундной паузы двойник нарушил тишину:
– Артем? – шокированным голосом спросил он. – Это правда ты?
– Да, я. А вы кто, товарищ?
– Господи! Так вот ты какой!
– Кто вы? – ничего не понимая, переспросил я.
– Я Коля. Коля Севцов. Мне бабка рассказывала про тебя, про то, что ты в Сталинграде живешь. Думал – выдумка, а оно вот ты какой!
– Коля? Брат?
С криком радости и слезой на глазах я кинулся обнять брата. Я и подумать не мог, что брат, который старше меня на два года так похож на меня. Признаться в тот момент голова ходила кругом. Мы спрашивали друг друга, перебивая, что у нас, да как, потом вышли из мастерской и, не слушая никого, пошли на улицу, по пути все так же перебивая, расспрашивали друг друга о жизни. Недолго думая, я повел его домой, к маме, предвкушая ее радость. Мама его обнимала, целовала, плакала и кричала от счастья. Как только она успокоилась, мы сели пить чай. Коля стал рассказывать:
– Бабка рассказывала, вы же когда из Белгорода уехали, нам с Витькой жить стало совсем тяжко. Дед забрал Родиона в Одессу, сказал, что будет учить его спорту, а потом и батя Витьку в Ленинград забрал, так я с бабкой в Белгороде и остался.
– С какой бабкой? – перебил я.
– С папиной, – тихо сказала мама. – Мои родители-то еще в гражданскую погибли.
