скачать книгу бесплатно
– Тоже мне, нашла кого слушать. Плавать в шестьдесят два! Чушь, да и только. Даже курам не смешно, – бухтит Людмила Павловна, топчась у бортика свободной дорожки.
Пока она касается пальцами воды, снимает и обувает сланцы обратно, ходит вдоль бортика и спорит с собой, мимо проходит высокая и стройная фигурка в бордовом, смело взбирается на тумбу и уверенно прыгает. Брызги попадают Людмиле Павловне на лицо. Мысль развернуться и пойти вязать тысяча тридцать первую пару носков скатывается по щеке вместе с капелькой. Пловчиха в бордовом выныривает на середине бассейна, и новый фонтан брызг разлетается от мощных, твёрдых гребков. Запах хлорки накрывает Людмилу Павловну неожиданно громко, смешивается с плавленым ароматом хвои и кедра, бьёт до боли знакомым ритмом. Один, два. Выдох. Три. Вдох. Один, два. Выдох. Три. Вдох.
Тапочки наконец остаются у бортика. Разминка и в воду – вот её цель. Весь комплекс упражнений Людмила Павловна помнит так, будто её всё ещё зовут Люськой, как сорок лет назад. Махи и вращения даются со скрипом, хрустом отвыкших от такого обращения связок и косточек, но улыбка не сходит с губ. Кажется, что даже поясница болит не так сильно, как утром. На прыжок не решается – обходит крайнюю дорожку по скользкой плитке, медленно спускается по лесенке. Бордовая торпеда успевает накрутить первые полкилометра.
Вода ласково холодит, обнимает дряблую кожу, бодрит разогретые мышцы. Глубокий вдох. Толчок. Гребки идут тяжело, будто бы ей приделали чужие неуклюжие руки, дали непропорциональные кривые ноги, которые сводит от напряжения. Лёгкие отказываются работать в таком режиме, устраивают забастовку и напоминают, что они, вообще-то, на пенсии. Касание. Первые двадцать пять метров оставлены за спиной. Безбашенная, по-детски счастливая искорка сияет на губах и зажигает огоньки в глазах. Людмиле Павловне хочется визжать от счастья, но силы есть только жадно глотать воздух. Вдох. Выдох. Этот ритм дыхания она держит, пока сердце не перестаёт выламывать грудную клетку. Разворот. Обратно.
Застывшие в многолетнем бездействии мышцы начинают оживать одна за другой, вспоминать, что есть ещё чудо истинного наслаждения от работы. Людмила Павловна гребёт, колотит по воде ногами и старается не нахлебаться оттого, что хочется смеяться и громко петь. На десятом круге женщина выдыхается и долго-долго стоит у бортика, глядя в панорамное окно. И вид улицы из окна бассейна какой-то совершенно другой. Те же проспекты, тот же город, но всё какое-то иное. Люди кажутся счастливее, погода добрее, и весь мир словно горит сотней маленьких капелек на солнце.
– Переутомилась, – выносит она вердикт с усмешкой.
– Да кто же в первый день так носится! Ух, завтра с кровати не встанешь, – добродушно посмеивается бордовая торпеда хрипловатым голосом.
– Откуда вы знаете, что я здесь первый день?
– Бабуля Сондра всё знает, – подмигивает женщина, снимая очки. Людмила Павловна замечает глубокие морщины на её лице, седые брови.
– Вы, наверное, бабушка Ивана? – догадывается Людмила Павловна.
– Именно так. А вы?
– Людмила Павловна. Вот плаваю тут потихоньку. – Она смущённо прячет глаза от неловкости. Куда она, а куда Сондра!
– Похвально, – мягко ободряет старушка, но Людмила Павловна не может найти ничего похвального в попытках не утонуть.
– А вы?
– Готовлюсь к соревнованиям. В этот раз я не уступлю Алише, – воинственный настрой Сондры восхищает и пугает одновременно.
Голос в голове напоминает, что Людмила Павловна и сама собиралась вспомнить дух соревнований, но… Где же те пенсионеры, которые едва ли передвигаются в воде? Где самые скучные и лёгкие соревнования, в которых достаточно просто плыть? Где её фантазии дали трещину реальности?
– «Золотая рыбка»?
– Она самая, – хищно скалится Сондра, демонстрируя ту же акулью улыбку, что и её внук. – А затем «TooOld» и «Попробуй доплыви». Я надеру её тощую задницу во всех соревнованиях этого года!
– Удачи, – не слишком искренне желает Людмила Павловна, заливая последний огонёк надежды в сердце. Не плавала – нечего было и начинать.
– Спасибо, красотка. – подмигивает бордовая торпеда, прижимает к лицу очки и ныряет.
Людмила Павловна со вздохом смотрит вслед новоиспечённой то ли сопернице, то ли недостижимой мечте, то ли возможной подруге. Качает головой, прикрывает веки и сдаётся. Опять. Вылезает из прохладной воды, пошатываясь ползёт к бурлящему мини-бассейну. Вода в нём горячая, почти обжигающая. Массажные струи, сильные, мощные, разминают каждую горящую мышцу, трепыхают дряблую кожу. Взгляд то и дело скользит на двадцатипятиметровые дорожки.
Людмила Павловна снова чувствует себя пятнадцатилетней: она, юная девочка, стоит на тумбе, цепляется пальцами за шершавый край и ждёт третий свисток, готовый прозвучать в любую секунду. Сердце в волнении бьётся, мешает слышать, но тонкая трель пробивается сквозь тревогу. Мощные ноги совершают привычный толчок, руки птицами взлетают ввысь. Вода встречает её мягко, нежно, будто мать, ловит своё дитя и помогает быстрее лететь навстречу мечте. Люсенька несётся, торопится, ритмично дышит, плавно ведёт руками и быстро-быстро пинает воду ногами. Сегодня она впервые будет гордо стоять на пьедестале и не уйдёт с него ещё пять лет. Будет занимать первое, второе и третье места, будет встречать новых соперниц, менять тренеров. Всё изменится, а Люсенька останется. Останется на пять самых счастливых и невероятно тяжёлых лет.
Людмила Павловна слишком расслабляется и слетает под напором воды с маленькой металлической скамьи. Возвращается в реальность, закашливается и бредёт к лестнице. Нет, не видать ей больше кубков, медалей, побед. Отстояла своё, хватит. Теперь время шипящей сковороды, чистых полов, горы носков и бразильских сериалов. В шестьдесят два мечтать уже просто неприлично и стыдно. Она и не мечтает. Только поливает робкие надежды и желания крутым кипятком разочарований. Чтобы точно не проросли.
Вместо них неплохо растут базилик, кинза и лук на подоконнике, горошек тоже радует побегами и ресторанным колоритом в тарелке. Правда, в ресторане Людмила Павловна никогда не была, так только в кафешках, но по телевизору видела вместе с тыквенными и льняными семечками, от которых воротит нос Бекс. В общем-то, ей и самой не слишком нравится, но польза, польза-то в еде должна быть!
А в плавании пользы нет, никакой совершенно. Так мама её всегда говорила: плечи широкие, задница плоская, руки как у мужика, да ещё и волосы сыплются. Впрочем, Люсеньку это не останавливало – первой красавицей она никогда не была, да и вряд ли бы удостоилась простого «симпатичная». Люсенька своя в доску, очешуенная и харизматичная, но никак не прекраснейшая из женщин, не то что мама. Мама у неё вся лёгкая, воздушная, как фея. Летает тут и там по квартире, в свою бухгалтерию носит юбочки, платьица и туфельки на каблучке. Люсенька не такая – коренастая, грузная, топочет как слон.
«Вся в отца».
Это Люсенька слышать привыкла и тогда, когда мама была жива, и после. Людмила Павловна тоже в отца – не порхает, тяжело ступает, но очень вкусно готовит.
– Ба, а ещё пирожки остались? – с жалостливыми глазками просит Бекс, болтая ногами под столом.
– Остались, внучок, остались, – с удовлетворением кивает Людмила Петровна, восхищённая небывалым аппетитом. – Да если бы и закончились, то напекла бы. Мне что, сложно, что ли?
Бекс гудит что-то в ответ с набитым ртом.
– Да прожуй сначала, прожуй, – журит его бабушка с мягким теплом во взгляде.
– Целый месяц до школы, – наконец проталкивает еду Бекс, – а меня эта Салли так уже на подготовительных достала своей чушью и небылицами. Надеюсь, мы попадём в разные классы.
– Так то не беда, не слушай глупости, – пожимает плечами Людмила Павловна. – Мне вон Лизка Петрова не нравилась, а к классу пятому уже не разлей вода были.
– Не, чудес не бывает, – с недовольной физиономией Бекс засовывает в рот последний пирожок с яйцом и луком. – Я ф ней друфить не фофу.
Людмиле Павловне хочется поспорить, доказать, объяснить, что нужно в чудо верить, чудо делать, но… она и сама в них не верит лет с четырёх – тогда папа ушёл в рейс и не вернулся. Ни на Новый год, ни на первомай, ни на её день рождения. Исчез. Совсем.
Бекс ласково чмокает жирными губами бабушку в щёку и убегает в другую комнату. Со штампом детской любви дышать чуточку легче. Ещё легче становится следующим утром в уютном зале кафе «Жизнь».
Липовый чай бережно греет руки, вязко тащит душевную боль, какой-то магией вытягивает из сердца правду. Людмиле Павловне страшно. Страшно чего-то хотеть, к чему-то стремиться, страшно нырять и плыть за победой. Она теперь плавает по понедельникам, средам и пятницам, чтобы больше не видеть Сондру.
– Она ведь вся такая… другая! – по-детски обиженно дует губы Людмила Павловна.
– Разве? – Молли ловким движением взбивает подушки на креслах, протирает стол.
– Сондра худая, бодрая, энергичная. От неё прям такая жизненная сила исходит. И участвует она уже в этих ваших соревнованиях. – Людмила Павловна затыкает горечь зависти кусочком ежевичного пирога.
– Так и ты участвуй, дорогуша. – Молли наконец перестаёт суетиться вокруг и усаживается на кресло-подушку. Шаль скатывается с сутулых плеч, позволяя баклажановому платью с высоким воротом выглянуть наружу.
– Зачем? Победитель уже определён, – отмахивается Людмила Павловна, оплакивая победу в соревнованиях, на которые даже не подала заявку.
– Вы с Сондрой в разных возрастных категориях. Если повезёт только лет через восемь и встретитесь на дорожке, – усмехается Молли, вытаскивая из кармашка шали две длинные спицы и клубок фиолетовых ниток.
– Восемь?
– Сондре семьдесят один.
Людмила Павловна в очередной раз заходит в тупик и молчит. Молли не спешит спасать подругу от собственных мыслей, лишь спокойно считает ряды в недовязанном шарфе.
– А давно она плавает?
– Не знаю, года три, наверное? Сондра никогда не считала годы, чтобы решить, когда для неё уже поздно, а когда нет.
– И что же, даже в балет не поздно? – усмехается Людмила Павловна.
– Если танцевать для души, то не поздно. А если на сцену, то, может быть, и поздновато, – совершенно не смущается Молли, создавая узор.
– Да брось, это же глупо. Мир устроен так, что только у детей и молодых есть возможности и шанс изменить жизнь. В нашем возрасте пора уже думать о покое, доме, внуках и болячках.
– Ты можешь думать о чём угодно, дорогая моя. Лишь бы это делало тебя счастливой. – Молли отрывается от вязания, пронзает подругу взглядом потускневших глаз, как иглой протыкая шарик её страхов.
Становится неуютно, неприятно и стыдно. Людмила Павловна кусает губы и отчаянно не хочет признавать, что это она сама выбрала бояться перемен. Оправдывается, что бабушкам положено быть бабушками, а не сходить с ума на старости лет. Но тысячи раз залитая надежда всё равно зажигается снова и снова.
– И что мне, плавать, что ли? – не выдерживает саму себя в собственной голове Людмила Павловна.
– Можно и плавать, – даже не собирается спорить Молли.
Чай в кружке стынет, превращается в соплями тянущуюся жижу, которую больше не хочется пить. Людмила Павловна остаётся наедине со своей коричневой кружкой, пока Молли встречает новых гостей: рыжего Андреса и сгорбившегося кудрявого мальчишку в очках. Они что-то увлечённо обсуждают, размахивают руками, громко и открыто смеются, раскладывая ворох бумаг на столе.
Людмила Павловна завидует. Завидует их молодости, улыбчивости, способности мечтать и творить. Где-то под сердцем зудит, напоминая, что она может так же. Спорить с собой и ругаться с тараканами в голове вовсе не хочется. Хочется разбежаться и нырнуть в воду, проплыть юркой рыбкой бассейн, жадно схватить ртом воздух. Хочется чёрный купальник с фиолетовой полоской, удобные тапочки, яркую шапочку… Хочется жить.
Людмила Павловна встаёт, первой прощается с Молли её же словами:
– Жизнь тебя любит, я побежала!
– Жизнь тебя любит, – добродушно соглашается Молли, ставя перед Андресом тарелку жареных чуррос, а перед Эйтом – кружку с травяным чаем.
Людмила Павловна домой даже не бежит, а летит – взбирается на восьмой этаж сама, не в силах утерпеть и дождаться лифт. Сердце покалывает, лёгкие разрывает, но она не сдаётся. Хватает пакет, спускается по ступенькам и чуть прихрамывая ковыляет в него – бассейн «Луч». Ей кажется, что и не было последних сорока двух лет тоски.
Тогда она так же спешила домой из института каждый день с одной целью – схватить купальник, тапки, очки с шапочкой и снова нырнуть. Вынырнуть, вдохнуть – и в воду. Погода за окном сменялась с солнца на слякоть, со слякоти на снег, со снега на распускающиеся почки и обратно в жару. Не менялась только Люсенька, которая ровно в три часа обязательно стояла на тумбе, ожидая свистка. Тот день ничем не отличался от сотен предыдущих – ни новых признаний в любви, ни плохих оценок, ни разодранных колготок, ни судорог, ни порванных связок. Тот день навсегда оставил шрам на сердце.
Дом встретил Люсеньку какой-то гнетущей тишиной, напряжением в районе лопаток. Всё вроде как обычно, но и совсем не так.
– Мам? – грохот воды и посуды на кухне не прекращается, на зов никто не отвечает.
Люсенька пожимает плечами, скидывает ботинки и, как обычно, заходит в комнату переодеться. Хватает несколько секунд, чтобы осознать – всё пропало. Все начищенные до блеска золотые и серебряные медали, запрятанная поглубже бронза и восемь стройных изогнутых кубков исчезли.
– Мама… – испуганно тянет Люся, протирая глаза не то от подступающих слёз, не то от недоверия. – Мам! Нас ограбили!
Осознание вопиющей несправедливости жизни пробивает её на слёзы. Люсенька спотыкаясь бежит на кухню, уверенная, что грабители не стали бы мыть посуду перед уходом. Лариса Викторовна обтирает руки полотенцем и элегантно садится пить чай из фарфоровой кружечки. На столе уже ждёт вазочка с миниатюрной ложечкой для липового мёда.
– Выпрями спину, не тараторь, – недовольно отчитывает она дочь. – И не говори ерунды, нас не могли ограбить.
– Но мои медали… – Люся прекращает горбиться, говорит чётко, разборчиво, когда хочется просто кричать.
– Ах это… – Мама безразлично отмахивается. – Я их выбросила. Хотела в ломбард сдать, да там смотреть даже не стали. Дешёвка.
Дешёвка. Годы усердных тренировок, ненависти и подлости от соперниц, десятки травм и литры пролитых слёз действительно ничего не стоят. Как и она сама.
– Зачем? – Слёзы застаиваются в уголках, не смеют капать, когда им запретили.
– Зачем? – приподнимает выщипанную бровь Лариса Викторовна. – Затем, что ты подала заявление о переводе без моего разрешения. Тренер по плаванию, не смешите меня! Я не собираюсь кормить тебя до самой смерти.
Люся замирает, вспоминая: да, ей предлагали. Она тогда посмеялась и сказала, что мама её убьёт – лучше остаться на экономическом. Видимо, Олег Викторович решил иначе. Люся прогрызает губу до крови и даже не пытается спорить. Бессмысленно, бесполезно, болезненно.
– Что, молчишь, а? Стыдно стало? В глаза мне смотри!
Люся смотрит. Недолго, конечно. Этот острый злобный взгляд выдержать трудно, почти нереально. Люся смотрит на маму, смотрит в окно на зеленеющую листву. Там всё так же дует ветер, всё так же светит солнце, всё так же клюёт крошки воробей. Только в Люсиной жизни больше ничего не будет так же. К двадцати одному году Людмила ненавидит мёд, не надевает купальник и резиновую шапочку, живёт от маминого одобрительного кивка до её же горделивой улыбки.
Солёные, жгучие слёзы медленно заполняют плавательные очки, чтобы водопадом прокатиться по морщинистым щекам. Хочется сжаться в комочек, обнять себя, спрятаться от мира и спросить «почему». Почему столько лет она потратила, чтобы мама улыбалась? Мама улыбалась, а Людмила каждую ночь рыдала в подушку. Мама улыбалась, а Людмила Павловна выдавливала улыбку в бухгалтерии. Мамы давно нет, а Людмила Павловна вновь вытирает слёзы, поливает ими иссохшее поле мечтаний и желаний.
Слёзы текут каждый раз, когда она ныряет. Плыть совершенно невозможно – она врезается в канат, в бортики, в людей. Слёзы заканчиваются только тогда, когда Людмила Павловна приходит в бассейн каждый день – так у неё не остаётся сил, чтобы плакать.
Утром – к открытию, вечером – за два часа до закрытия. Вот новый план жизни Людмилы Павловны. Плыть, плыть, плыть. Грести, грести, грести. Тысяча метров, две, три. Брасс, кроль, на спине и даже баттерфляй – всё становится ей подвластно в воде. Заявка на «Золотую рыбку» отправляется в последний день. Жажда вновь услышать своё имя, заветное «на старт, внимание» и короткий, но острый как бритва свисток становится одержимостью.
Ютуб, рутуб, тренер – её помощники на пути к победе. Кафе «Жизнь», Молли и Бекс – её свободное время. Вся жизнь подчиняется одной цели – выступить и победить. Телефон складывает пропущенные сообщения и звонки в трёхзначные цифры – некогда. Друзья беспокоятся, волнуются и просят найти для них время. Раньше Людмила Павловна звонила сама, приглашала на чай, предлагала пройтись по парку.
«Занята».
«Не могу».
«У меня тренировка».
Недовязанный носок покрывается пылью, купальник истирается, лишний вес тает. Яркая шапочка, фиолетовая полоса на чёрной ткани, широкие очки, акулья улыбочка продавца. Вдох, гребок, гребок, выдох, гребок, вдох. День за днём, месяц за месяцем ближе к решающей схватке. Плыть, плыть, плыть.
4. Жизнь третья. Осколками
Спустя три кружки пряного горячего шоколада с чилийским перцем и две тарелки нежнейших чуррос Андрес так и не написал ни строчки. Он уже выучил наизусть вопросы анкеты, отколупал короткостриженым ногтем каждый кусочек застывшей глины на джинсах, десять раз смял и расправил несчастный листок бумаги.
– Не знаешь, какой ответ вписать? – скрипучий голос застаёт Андреса врасплох, заставляет подпрыгнуть.
Молли чудом не опрокидывает горячий напиток на него.
– Знаю, но не хочу, – честно признаётся Андрес, разглядывая пузатую зелёную кружку с отбитым кусочком глазури. Отпивает, исследует руками каждый изгиб и выемку, словно пытаясь вспомнить те неумелые руки, создавшие кривое чудовище. Чудовище, которое тётушка Молли даже не разрешает заменить новым творением.
– Разве можно решать, кем хочешь стать в семнадцать лет? Это же на всю жизнь! Конечно, все решают, и я решу, но… – Андрес беспомощно взмахивает руками, не зная, как выразить мысль.
– А кто сказал, что ты должен решать раз и на всю жизнь? – Молли глядит с удивлением, непониманием, будто впервые слышит подобную глупость.
Андрес замирает на несколько мгновений, а затем снова сминает бумажку в руках:
– Нет, тётушка Молли, с моим отцом вы выбираете один раз и навсегда.
– В таком случае выбирай то, о чём никогда не пожалеешь. – Молли с мягкой улыбкой забирает давно опустевшие кружки и, шаркая галошами, уходит обратно за барную стойку. Тёмно-алое платье, надетое старушкой утром, подчёркивает желтизну её кожи.
– О чём не пожалеешь?.. – Андрес вздыхает, отодвигая от себя чуррос. – Да я уже жалею, что вообще родился на свет.
Какое-то время он сидит недвижимо, как статуя, теряется в страхах, тонет в мыслях, крепко сжимая анкету в пальцах. Крутит помятый лист по столу, поднимает над головой, кладёт на кресло, на диван, прилепляет к окну, но так и не оставляет на нём чернильный след. Взгляд упирается в золотую оправу часов над камином.
– Тик-так, тик-так, – злорадно хихикают часы, вплотную приближая часовую стрелку к четвёрке.
Андрес вскакивает:
– Да разобьёт меня молния! Сеньор Рамос опять прогонит меня.
Парень торопливо бросает парочку смятых купюр на стол, подхватывает потрёпанный рюкзак и на бегу прощается с Молли.
