Мемуары Михала Клеофаса Огинского. Том 1

скачать книгу бесплатно

Мемуары Михала Клеофаса Огинского. Том 1
Михал Клеофас Огинский

Впервые читатель получил возможность ознакомиться на русском языке с мемуарами Михала Клеофаса Огинского, опубликованными в Париже в 1826–1827 годах.

Издание уникально тем, что оно вписывает новые страницы в историю белорусского, польского, литовского народов. Воспоминания выдающегося политика, дипломата и музыканта М. К. Огинского приоткрывают завесу времени и вносят новые штрихи в картину драматических событий истории Речи Посполитой конца XVIII века и ситуации на белорусских, польских, литовских землях в начале XIX века. Глазами очевидца представлена также бурная жизнь Европы того времени, в частности восстание Тадеуша Костюшко, наполеоновские войны, показаны фигуры известных личностей – короля Станислава Августа Понятовского, князя Потемкина, императора Александра I, полководца Наполеона Бонапарта и многих других.

Со страниц мемуаров предстает яркий образ и самого Михала Клеофаса Огинского.

Первый том нашего издания включает переводы текста первого и второго томов французского оригинала.

Мемуары

Михала Клеофаса Огинского

О Польше и поляках

С 1788 года до конца 1815 года

Перевод с французского

В двух томах

том I

(1765–1833)

Перевод осуществлен по:

MЕMOIRES DE MICHEL OGINSKI, Sur la Pologne et les Polonais. Depuis 1788 jusq’? la fin de 1815. Tome premier. PARIS, BARBEZAT ET DELARUE, ЕDITEURS, Rue des Grands-Augustins, № 18. GEN?VE, M?ME MAISON, RUE DU RH?NE, № 177. 1826.

MЕMOIRES DE MICHEL OGINSKI, Sur la Pologne et les Polonais. Depuis 1788 jusq’? la fin de 1815. Tome second. PARIS, CHEZ L’EDITEUR, Rue des Grands-Augustins, № 18, CHEZ PONTHIEU, LIBRAIRE, Palais-Roval, Galerie de Bois. GEN?VE, BARBEZAT ET DELARUE, LIBRAIRES. 1826.

© Чижевская Е. А., Казыро Л. А., перевод на русский язык, 2016

© Оформление. ОДО «Издательство “Четыре четверти”», 2016

Предисловие

Я никогда не имел претензии именоваться автором и потому не намеревался представлять публике эти «Мемуары», так как писал их для своих детей и для друзей. Я лишь хотел рассказать им о необыкновенных событиях, свидетелем которых был сам. Я хотел, чтобы они хранили память о несчастьях, жертвой которых пала их родина; и еще хотел набросать для них правдивую картину поведения, которого я всегда придерживался, чтобы доказать на своем примере, что среди самых разнообразных превратностей судьбы подлинное утешение нам дает только уверенность в том, что мы всегда выполняли свой долг.

Я нисколько не желал быть предметом для разговоров и потому не давал себе труда опровергать статьи в иностранных газетах и упоминания в различных произведениях, касающихся Польши, в которых шла речь обо мне лично. Однако я заметил, что моя беспечность на этот счет привела к тому, что обо мне стали говорить, не принимая в расчет меня самого. В различных изданиях «Современной биографии» я нашел абсурдные утверждения на мой счет, в которых к тому же извращенно подавались важные факты из истории моей страны. Тогда я решился предоставить для опубликования эти «Мемуары», тем более что мои друзья уже давно требовали от меня решиться на этот шаг[1 - Лондонские газеты в 1791 году дали сообщение о том, что я погиб, когда плыл на корабле из Кале в Дувр, и мои друзья оплакивали меня в тот самый момент, когда я читал в газете о моем собственном утоплении. Многие газеты изображали меня на трибуне Конвента в Париже в 1792 году: я читал даже копии речи, которую якобы там произносил, тогда как в то самое время находился в трехстах лье от границ Франции. Газеты Гамбурга, Кельна и другие утверждали, что в 1796 году я командовал корпусом в десять-пятнадцать тысяч человек на границах Турции. Это известие было преподнесено с такой уверенностью, что Вернинак, посол Франции в Оттоманской Порте, получил из Парижа порицание за то, что не сообщил об этом факте в своем докладе. Я узнал об этом от самого Вернинака, когда был в Константинополе. «Меркур де Франс» в 1797 году возвел меня в президенты комитета, уполномоченного составить в Париже польскую конституцию. Другие газеты выдавали меня за знаменитого Пассаван-оглы. Это утверждение было столь серьезно принято на веру, особенно в Литве, что по возвращении туда мне было так же трудно его опровергнуть, как и ту мнимую речь, которую я якобы произнес в парижском Конвенте. Я не буду приводить здесь другие ложные сообщения в том же духе, также как и некоторые параграфы из «Современной биографии», которые не потребовал исправить. После сказанного здесь не покажутся удивительными самые разнообразные суждения о моих принципах, которые навлекли на меня преследования и стали причиной задержки разрешения мне вернуться в свою страну. Это разрешение было дано императором Александром только в начале 1802 года, то есть после восьми лет моей эмиграции.].

Уступив настояниям многих лиц, которые уже были частично знакомы с «Мемуарами», я озаботился не столько восстановлением того, что касалось лично меня, сколько тем, чтобы исправить ошибки в фактах и датах последних событий в Польше и правдиво и точно описать те из них, к которым сам имел большее или меньшее отношение.

Приняв такое решение, я должен пояснить следующее. Я начал служить родине еще совсем молодым и последовательно занимал следующие должности: представителя Законодательного корпуса, члена Финансовой палаты, чрезвычайного посла в Голландии, назначенного вкупе для выполнения миссии в Англии, главного подскарбия Литвы, военного в период революции в Польше, представителя польских патриотов в Константинополе и в Париже. Затем, в период эмиграции, на несколько лет устранился от дел и наконец императором Александром был назначен в Сенат Петербурга. Неудивительно, что те, кто привык судить о человеке лишь по внешности, могли относить меня поочередно то к аристократам, то к якобинцам, считать сторонником то Франции, то России.

Эти заблуждения на мой счет, несомненно, исчезнут при чтении этих «Мемуаров» и уступят место пониманию того, что мною всегда двигало единственное и исключительно властное чувство – это любовь к родине. Иногда она вводила меня в заблуждение, толкала на неосторожные поступки из-за доверчивости и поспешного стремления следовать первым движениям души, но чувства не рассуждают, и чувство любви к родине, конечно, извинительно, даже в своих ошибочных последствиях.

Те, кто меня знает и делил со мной преданную службу родине, прочтут этот труд с интересом. В нем они узнают обычную мою манеру думать, чувствовать и изъясняться. Они вспомнят различные периоды жизни, в которые меня знали, смогут освежить в памяти факты, которые им в основном известны, но подробностей которых они не знают. Они с удовольствием перечитают описание различных ситуаций, в которых я оказывался и отдельные из которых могли бы показаться взятыми из романов, если бы после всех событий, случившихся во время революций, еще что-то могло бы казаться невероятным и если бы ныне живущие свидетели не могли подтвердить правдивость всех тех фактов, что изложены в данных «Мемуарах».

Те же, кому мое имя неизвестно, пусть извинят меня за большое количество деталей, которые им безразличны, – это сделано ради весьма интересных сведений о событиях в Польше, многие из которых неизвестны широкой публике.

Поскольку я являюсь поляком, предметом моего повествования выступает Польша, и я исключил большое количество своих наблюдений и заметок, касающихся политических дел в Европе, оставив описание лишь тех событий, которые имели более или менее прямое отношение к моей стране.

Не следует удивляться тому, что представитель Польши создал эти «Мемуары» на иностранном языке. Я имел привычку делать записи по-французски, и я представляю их здесь (с незначительными изменениями) в том виде, в каком собрал их для личного пользования. Этим пояснением я надеюсь заслужить снисхождение читателей за те ошибки языка и стиля, которые могут здесь встретиться.

Если мой возраст и болезни не оставят мне времени опубликовать эти записи на языке моей страны, я льщу себя надеждой, что среди моих соотечественников найдется верный друг, который избавит меня от труда переводчика.

Введение

Завершилось последнее тридцатилетие восемнадцатого века и началось новое столетие. Если же довелось человеку оказаться свидетелем событий самых необычайных и неожиданных, которые заключал в себе этот период, и даже не просто зрителем, но иногда и действующим лицом в разнообразных его эпизодах, то невозможно устоять перед необходимостью отметить главные его свершения и запечатлеть на бумаге свои наблюдения, воспоминания и рассуждения.

Это была борьба английских колоний Северной Америки против метрополии, долгое время вызывавшая сомнения. Завершилась она, однако, завоеванием свободы и независимости Соединенными Штатами и преподала народам урок отстаивания своих прав в борьбе против насилия и угнетения. Это было царствование Фридриха II, короля-философа, писателя и воина, который, будучи то побежденным, то победителем, в результате сумел расширить владения Пруссии за счет соседей и обеспечить ей достойное место среди государств Европы. Царствования Иосифа II и Екатерины II повлекли многочисленные реформы и существенные изменения в мышлении правителей и их народов. Два первых раздела Речи Посполитой расчленили на части эту страну, а за ними последовал третий и последний раздел, который стер с карты само ее название; затем последовало восстановление Королевства Польского русским императором Александром. Свершилось падение монархии во Франции и превращение ее в республику. Затем имел место постепенный переход этого нового образа правления, через смену разных режимов, к деспотии Наполеона и, наконец, возврат к конституционной монархии и династии Бурбонов. Имели место революции в Нидерландах, Бельгии, Испании, Португалии, в Неаполе, Пьемонте и Греции. Все эти памятные события следовали одно за другим в течение всего лишь пятидесяти лет и вызывали изумление всякого их свидетеля, способного чувствовать и мыслить.

Я не упоминаю здесь о королевствах, которые разрушались, едва успев возникнуть; о королях, едва успевших короноваться и тут же свергнутых с тронов; о республиках, в течение веков бывших независимыми и оказавшихся вдруг включенными во владения соседних государств; о жестоких войнах, в которых была пролита кровь миллионов людей; о жертвах фанатизма и преследований за политические убеждения, – ведь все эти события были лишь естественным следствием общего потрясения и полного разрушения всех форм и принципов, составлявших прежде основу политической системы в Европе.

Никто не сможет отрицать, что этот полувековой период заключал в себе гораздо больше необычайных событий, чем их было отмечено в исторических анналах нескольких предшествующих веков. Все они следовали одно за другим с такой быстротой, что опрокидывали расчеты самых опытных политиков и приводили к результатам, которых нельзя было ожидать.

Этот стремительный ход событий повергал в шок даже те силы, которые их же и породили, – и это, несомненно, должно быть отнесено на счет самого духа времени и прогресса просвещения, которому нельзя устанавливать сроки и который нельзя произвольно остановить. Влияние просвещения, противодействие, которое оно встречает со стороны предрассудков и невежества, и действия, которые предпринимает дух просвещения в ответ на эти препятствия, – все это неизбежно порождает эффект непредвиденный и поразительный.

Газеты, которые редко бывают правдивыми и часто противоречат одна другой; современные произведения, авторы которых часто поддаются чувствам, навеянным страхом, или впадают в заблуждения из партийной предвзятости и порождаемых ею страстей, – все они не могли точно передать те необычайные события и отдать себе должный отчет о тех величайших последствиях, которые вызвала французская революция в разных концах мира.

Только время сумеет вскрыть всю правду, и рано или поздно она обнаружится в последующих писаниях – для них не один свидетель имел возможность на покое оставить богатые материалы. Только тогда, когда исчезнут иллюзии, можно будет непредвзято судить о причинах и следствиях, только тогда можно будет легко найти объяснения тому, что сейчас кажется непостижимым. И тогда наше потомство сможет верно судить о действиях народов, оно даст оценку тем разнородным идеям, которыми народы были разделены. Оно сумеет отличить великого человека от узурпатора, фанатика, вдохновленного любовью к родине, – от фанатика, движимого только тщеславием и честолюбием, честного человека – от лицемера, надевшего маску. Потомство отведет каждому, кто отметился в эту бурную эпоху, то место, которого он заслуживает.

Среди народов, особо отметившихся своим мужеством, добродетелями, своими бедами и стойкостью в них, поляки заслуживают, бесспорно, выдающегося места. Я не говорю о тех поляках, которые в давние века держали в страхе соседей силой своего оружия и простирали границы своей страны от Волги до Одера, – я не задерживаюсь на тех блестящих эпохах, когда Польша была одной из самых могущественных стран в Европе. Я не буду называть здесь имена королей, оставшихся в памяти потомства своими военными подвигами, или мудростью своих законодательных установок, или защитой интересов крестьян, или организацией органов правосудия, или покровительством наукам и искусствам. Я не буду также называть великих государственных деятелей и полководцев, которые прославили Польшу в предыдущие века; я обойду молчанием ученых правоведов, историков, ораторов и знаменитых поэтов, которыми могла гордиться страна в те времена, когда многие европейские народы были еще отсталыми в смысле их просвещенности.

Я говорю здесь только о тех поляках, которых знал за последние пятьдесят лет, – озлобленных, преследуемых, угнетаемых соседями. Они видели свою страну раздираемой гражданскими войнами, к которым подталкивали ее враги, чтобы ослабить ее, разделить и погубить окончательно. Я говорю о тех поляках, которые видели свою родину раздираемой на клочья и вовсе исчезающей с политической карты Европы, но не переставали ее любить и жаждали отдать свою жизнь, чтобы увидеть ее возрождающейся из пепла. Я говорю о тех поляках, которые посреди смуты и бурь, свирепствовавших в стране, неизменно сохраняли мужество, презирали угрозы, противостояли искушениям, вынужденно уступали силе, не сгибаясь при этом униженно и не уклоняясь с пути чести и долга. Я говорю о тех поляках, которые бестрепетно отправлялись в Сибирь, но не отказывались от своих патриотических убеждений; о тех, кто в эпоху конституционного сейма отдал все свои силы и состояние на службу родине; о тех, кто пришел под знамена Костюшко, чтобы мужественно смыть собственной кровью бесчестье и позор, которыми старались покрыть польскую нацию; о тех, наконец, кто не переставал трудиться ради восстановления Польши и еще надеялся быть ей полезным.

Напрасны были попытки очернить национальный характер поляков – именно в нем искали причины упадка и гибели страны. Класс земледельцев в Польше, действительно, не был просвещенным, но он и не был развращенным. Кражи, убийства и прочие преступления не были известны этой стране – даже сегодня, когда она разделена на части и находится под разным правлением, преступления в ней совершаются редко. У народа малые потребности – для жизни ему достаточно его труда. Дворянство с детства приучено к оружию и верховой езде, нетерпимо к рабству и иноземному игу; ему достаточно было иметь бесстрашного и предприимчивого вождя, который повел бы его в бой, и оно умело храбро защищать свои владения, защищая границы своей страны. Магнаты, или аристократы, которых и обвиняли главным образом в катастрофах, постигших Польшу (они затевали внутренние распри и устраивали анархию в стране), были более других классов заинтересованы в сохранении целостности страны: их богатые владения, их влияние на государственные дела, права и привилегии, которыми они были наделены, были мощными мотивами, привязывавшими их к родине, – поэтому они ненавидели деспотизм и испытывали отвращение к иноземному владычеству. Можно добавить также, что их образование было весьма тщательным; в большинстве своем они считали честью иметь среди своих предков выдающихся государственных и военных деятелей, проявивших себя на службе родине, и они постыдились бы не последовать их примеру, запятнать свою репутацию и обесчестить имя, которое носят. Таким образом, нужно отдать им справедливость в том, что их действиями руководила любовь к родине и к славе не меньше, чем желание сохранить свои права и владения. Среди этих действительно больших сеньоров, бесспорно, не было ни одного, кто замарал бы себя, продавшись какому-либо иностранному двору, и пожертвовал бы благополучием своей страны ради своих амбиций или состояния. Многие могли быть в заблуждении и ослеплении относительно интересов своей родины, многие могли быть сбиты с толку собственным тщеславием и себялюбием, но ни один не заслужил быть зачисленным в разряд предателей.

Летописи Польши сохранили для потомства выдающиеся имена Тарновского, Замойского, Жолкевского, Ходкевича, Чарнецкого, Собеского и многих других – представителей знатных семейств, которые своими талантами или военными подвигами отличились перед родиной в предыдущие века. Не вызывает сомнения, что и современная история посвятит несколько страниц Каролю Раздивиллу, Огинскому – великому гетману литовскому, Вельгорскому, Пацу и многим другим высокопоставленным вельможам, которые, конечно, не имели возможности проявить себя столь же блистательными деяниями, как уже упомянутые здесь, но которые пожертвовали огромными состояниями и лично подверглись всем опасностям войны во время Барской конфедерации накануне первого раздела Речи Посполитой в 1773 году[2 - В 1772 году. (Примеч. ред.)].

Разве не заслуживают высокой похвалы представители знатнейших польских семейств, которые со времени конституционного сейма и до восстановления Польского королевства российским императором Александром подвергались всевозможным преследованиям и страданиям? Ведь они отказались от своего высокого ранга, состояния и пренебрегли всеми опасностями и самой смертью, чтобы послужить родине!

Не вызывает сомнения, что упадок и гибель этого государства были неизбежным следствием той анархии, которая установилась в Польше из-за порочной формы ее правления и вызванных ею злоупотреблений, а также из-за стремления к роскоши и развращенности нравов. Однако необходимо вернуться к началу 18 столетия, чтобы обнаружить подлинный источник несчастий Польши и разложения ее системы правления.

К тому времени Пруссия, перед восшествием на престол Фридриха II, была стеснена в своих границах. Россия нуждалась во внутренних преобразованиях более, чем в новых завоеваниях. Венский двор должен был считаться с поляками, у которых он запросил и получил действенную помощь против вторжения турок. Таким образом, Польша неизбежно оказывалась в центре внимания всей Европы.

Ее плодородные почвы производили разного вида продукцию и обеспечивали ей тем большую прибыль от торговли, что вывоз товаров значительно превышал ввоз в нее иностранных товаров, весьма ограниченный в то время.

Поляки чувствовали себя достаточно сильными, чтобы противостоять нападкам соседей; они занимались приращением своих богатств, купались в золоте и серебре и не предвидели, что цветущее состояние их страны возбудит однажды зависть сопредельных государств и навлечет на них самих целую череду несчастий.

Смерть Яна Собеского стала собственно отправной точкой для всех тех катастроф в Польше, которые постепенно привели ее к упадку и гибели.

Едва Ян Собеский ушел в иной мир, как многие суверенные властители Европы загорелись честолюбивыми желаниями заполучить польскую корону, которая давала им большие преимущества – возглавить воинственную нацию и получить власть над страной обширной, плодородной и богатой.

Главными кандидатами на польский трон были принц Конти, выборный монарх Баварии, герцог Лотарингский и выборный представитель Саксонии. Каждый из них старался заручиться поддержкой поляков, устраивал переговоры, обрабатывал умы через своих агентов, раздавал соблазнительные обещания и даже подкупал сторонников, чтобы обеспечить себе голоса на выборах.

Так было заброшено первое семя раздора к выгоде иноземцев. Тогда же и дали о себе знать первые результаты деятельности этих претендентов на корону – деятельности, опиравшейся на деньги и насилие. Но положение стало еще хуже, когда через несколько лет, уже после избрания на престол Августа II Саксонского, соперничество между шведским королем Карлом XII и Петром Великим превратило Польшу в театр кровавых военных действий и еще более усугубило разногласия, враждебность и ненависть среди разных частей нации.

Швеции удалось водрузить корону на голову Станислава Лещинского, и верные ему войска опустошали Саксонию, а в самой Польше – преследовали сторонников Августа II. С другой стороны, Россия использовала свое влияние и силы, чтобы поддержать Августа II, и сумела вернуть его на трон, прогнав Станислава Лещинского. Этот последний вынужден был отказаться от возможности править в своей собственной стране и довольствоваться герцогством Лотарингским, которое досталось ему в результате мирных переговоров.

С того времени закрепилось в Польше влияние России. Это влияние продолжало расти в эпоху правления двух Августов вплоть до восшествия на трон Станислава Понятовского – Екатерина II заставила избрать его королем в 1764 году. Именно после его избрания Россия получила неограниченную власть в Польше. При этом она не встречала сопротивления ни в самой польской нации, слишком ослабленной двумя предыдущими царствованиями, ни у соседних государств, которые не осмеливались соперничать с ней и находили даже выгодным для себя принять участие в расчленении Польши.

Военные действия, которые Саксония была вынуждена вести против Швеции, а затем – против Фридриха II, истощили казну и военные силы Польши; тяга к роскоши и иноземные нравы развратили всех, кто был близок ко двору, и способствовали вырождению в нации духа старинного польского достоинства – этот дух сменился стремлением к наслаждениям и праздности.

Таким образом, в то время как Россия, Австрия и Пруссия совершенствовали образ своего правления, развивали земледелие, промышленность и торговлю, оказывали покровительство наукам и искусствам, наращивали свои силы, – Польша беднела, разрушалась по всем направлениям и постепенно уготовляла себе печальную участь, которая была ей отведена другими.

Уходили в прошлое времена, когда одних сабель было достаточно, чтобы заставить врага отступить. Такая страна, как Польша, не могла более обходиться без крепостей, артиллерии и дисциплинированной армии, не рискуя при этом быть захваченной. И, конечно же, ее иноземные повелители были заняты главным образом сохранением собственных владений, опасались России и заботились об интересах Польши лишь в той мере, в какой могли получить от нее какую-нибудь временную выгоду, – и потому не старались предотвратить или устранить те беды, которые обрушились не страну.

Я позволил себе эти неодобрительные высказывания лишь для того, чтобы снять с поляков обвинения за ту анархию в государственном правлении и те пороки законодательства, которые часто вменяются в вину исключительно им самим и в которых надо винить иностранцев. Ведь национальный характер поляков сохранился, несмотря на все усилия, приложенные к тому, чтобы его развратить, – и он возрождался по всем своем блеске и чистоте всякий раз, когда возникала необходимость проявить его ради службы родине.

Несчастные обычно не имеют друзей, и поляки, озлобленные, задавленные и преследуемые, тоже имели их мало, зато врагов – много. К тому же, сила и влияние тех, кто подчинил поляков, были употреблены на то, чтобы выставить их в самом невыгодном свете. Однако если взглянуть на поляков беспристрастно, то можно увидеть, что они всегда жаждали славы, а не завоеваний и никогда не были подлыми по отношению к противнику, а также горделивыми и мстительными – в своих победах.

Храбрые без высокомерия, предприимчивые, но не ищущие личной выгоды, терпеливые в несчастье, способные на любую жертву ради своей родины, – они могли заслужить упреки лишь в том, что были слишком доверчивы и потому чрезмерно вверялись тем, кто называл себя их другом и умел польстить их надеждам.

Наступило, однако, время, когда дань уважения по отношению к ним стала выглядеть неуместной. Поляки, сохранившие свой дух, но рассеянные по всей земле, не сумели сохранить ни политическую независимость, ни свою страну, ни даже свое имя. Высказываться в их пользу, действовать в их интересах, защищать их дело означало выставить себя революционером, личностью беспокойной и опасной для общества.

Сегодня (я писал это в ноябре 1815 года) великодушный российский император Александр Первый, которого никакой другой монарх не смог превзойти в могуществе и лояльности, хотя бы частично восстановил Польшу, вернул ей собственное существование, имя и национальность и тем самым осуществил то, на что другие лишь позволяли надеяться. Это добавило лавров к его короне и привлекло к нему восхищение всей Европы, а также любовь и признательность поляков.

Сегодня славные воспоминания польской нации должны включать в себя и личность этого нового их властителя, который умеет ценить по достоинству преданность интересам родины и умеет отблагодарить тех, кто усердно служит ей и сражается, ее защищая.

Сегодня уже можно не бояться упоминать о стараниях поляков отвоевать свою страну и вернуть себе имя. Именно такие их старания, многократно доказанные ими храбрость и целеустремленность, с которыми они боролись за судьбу своей страны, заслужили уважение к ним императора Александра и вознаградили их возрождением Польши.

Эта уверенность побудила меня тщательно собрать воедино все записи о событиях в Польше, которые я смог сохранить, чтобы затем передать их своим детям, не опасаясь, что эти записи могут появиться перед публикой только лишь по воле какого-либо случая. Факты в них изложены без искажений, правда ничем не приукрашена. Никакая предвзятость не водила моим пером – я писал только для себя и своих близких. В этих записях содержатся неоспоримые свидетельства той преданности и тех жертв, на которые оказались способны поляки во имя своей страны. В этих записях можно увидеть, что при всех различиях мнений среди поляков, они не изменяли себе в главном относительно своих принципов и намерений: каждый из них по-своему стремился к одной и той же цели – быть полезным родине и исполнять свой долг.

Эти записи содержат интересные детали, мало кому известные, о действиях поляков, предпринятых ими ради свободы своей страны, начиная с восстания 1794 года и до года 1798-го. При чтении этих «Мемуаров» будет видно, что я приложил более усилий, чем многие другие, к тому, чтобы собрать те материалы, которые они могли мне предоставить, и большей частью сохранил их, несмотря на риск потерять среди всех тех опасностей, которым я лично слишком часто подвергался.

книга первая

Глава I

Долгая череда бедствий, постигших Польшу со времени восшествия на престол короля Станислава Августа, настроила против него большую часть нации.

Его порицали как исполнителя воли России, которой он был обязан своей короной, и в нем не усматривали энергии, необходимой для того, чтобы организовать отпор там, где благополучие его страны требовало мужества, активности и полной преданности делу своей родины.

Содержание огромной иностранной армии, заполонившей всю Польшу; раздражающе высокомерное поведение ее командования по отношению к местной знати; гражданское противостояние; изъятие из самой столицы ее епископов и сенаторов и ссылка их вглубь России в 1768 году; раздел Польши в 1773 году, ратифицированный вызвавшим к себе всеобщую ненависть сеймом в 1775-м; учреждение Постоянного совета; произвол русских посланников, воле которых король вынужден был подчиняться во всем; бездействие национальных ассамблей со времени раздела; истощение финансов и унижение армии – все это вменялось в вину Станиславу Августу. Ко всему этому прибавлялись еще и упреки в том, что он окружал себя главным образом иностранцами, а это способствовало ущемлению всего национального, и в том, что он подавал дурной пример своему народу, ведя излишне роскошный и беззаботный образ жизни.

Не мне судить, смог ли бы любой другой на месте Станислава Августа противостоять всем этим бедам, обрушившимся на него со всех концов Польского государства. Один весьма уважаемый автор[3 - Sеgur. Tableau politique de l’Europe.], говоря об этом правителе, утверждал, что «на протяжении всего его царствования его преследовала злая участь быть тиранически порицаемым то собственным народом, то соседями. Поскольку в нем было мало энергии, но много просвещенности, то его проницательный ум мог лишь предсказать ему его будущие несчастья, но не смог уберечь его от них».

Однако является очевидным, и этого никто не может оспаривать, что за время его царствования, так мало удовлетворявшего нацию, произошли положительные изменения в системе образования и во всем образе мыслей поляков, выросло новое поколение, выдвинувшее выдающихся людей, способных послужить родине своей энергией и талантами и вывести ее из того позорного и униженного состояния, в котором она находилась уже долгое время.

Это было, несомненно, милостью Провидения – посреди всеобщего уныния принести стране некоторое утешение и надежду на более радужное будущее.

Столь неудачливый в своем правлении, но жаждущий добра и прекрасно образованный, Станислав посвящал наукам, литературе и искусствам каждую минуту, которую мог уделить им, не нанося ущерба государственным делам. Он окружал себя учеными людьми, щедро платил им и усердно занимался распространением просвещения в своей стране.

Именно в его правление Конарский организовал благотворительные школы, реформировал методы обучения и издал несколько полезных трудов. Богомолек издавал просветительскую газету, написал несколько комедий для национального театра и боролся с предрассудками простого народа. Красицкий, самый изысканный и разносторонний из поэтов, критиковал, развлекал и наставлял. Венгерский, с его блестящим сатирическим умом, позволял себе говорить горькие истины прямо в глаза великим мира сего своими стихами, приправленными солью остроумия. Копчинский составил грамматику и подчинил язык четким правилам. Нарушевич, знаменитый историк и поэт, перевел Горация и Тацита, а затем, приняв первого за образец стихосложения и поднявшись до стилистических высот второго, написал историю своей страны. Трембецкий мог бы, вероятно, заслужить пальму первенства среди поэтов его царствования, если бы был менее ленив и женолюбив. Ученый Альбертранди, знаток античности, посланный королем в Стокгольм и Рим, обогатил национальные архивы более чем сотней ценных томов, написанных его рукой. Астроном Почобут, физик Стржецкий, а также Снядецкий, Скржетуцкий, Вырвич, Сташиц, Коллонтай и многие-многие другие ученые и литераторы вложили свой труд в образование молодежи в различных областях знания, способствовали привитию ей вкуса к учебе и расширению области знаний и просвещения.

Но ничто так не способствовало разрушению старых предрассудков и развитию свойственной полякам склонности к образованию, а значит и созданию целого питомника образованных молодых людей, как организация военной школы кадетов и учреждение Эдукационной комиссии. Только этих двух государственных органов хватило бы, чтобы дать представление о том, на что был бы способен этот король, если бы его энергия соответствовала его талантам и если бы его несчастная судьба не восставала против самых лучших его намерений.

По мере того как создавались и заполнялись учениками национальные школы и начинало уже ощущаться благотворное воздействие новой системы образования, все в стране принимало новый облик. Заметно менялись привычные понятия и мнения повсюду – и в столице, и в провинциях.

Вскоре уже трудно было найти такого человека, который не хотел бы учить родной язык по правилам, разговаривать на нем чисто и правильно, писать на нем точно и изящно. Начали изучать историю своей страны, вспоминать ее знаменитых людей, воспевать их выдающиеся деяния, возрождать интерес к старинному национальному костюму.

Усовершенствовался и польский театр, находившийся под особым покровительством короля: появились авторы-драматурги, такие, как князь Адам Чарторыйский, Заблоцкий, Князьнин, Немцевич и Осинский – все они явили подлинный талант. Появились и хорошие актеры, среди которых Богуславский, ставший сейчас их старейшиной и бывший для них образцом, стремился основательно расширить репертуар оригинальными пьесами или же переводными, в прозе и стихах.

Вкус к военному делу, верховой езде и прочим гимнастическим упражнениям заменил в молодых людях тягу к пустым развлечениям и способствовал их физическому развитию – так же как образование способствовало пробуждению их душевных сил.

Польские дамы, любезность и ум которых всегда вызывали одобрение всей Европы, теперь соперничали между собой в выражении патриотизма и восхваляли все национальное. Можно представить, какое воздействие имели все эти проявления на кипучие натуры молодых людей, возмущенных иноземным господством.

Благовоспитанный тон господствовал повсюду. На многочисленных собраниях царила атмосфера веселья и игривости. Молодые люди посещали их с удовольствием, но не греша при этом напыщенными манерами, являя на них ум без педантизма и любезность без претенциозности.

На этих собраниях можно было встретить Юзефа Понятовского, Игнация и Станислава Потоцких, Чарторыйских, Сапег, Малаховских, Мостовских, Вейсенгофов, Матусевичей и многих других, которые затем заслужили вечную благодарность родины.

Таковой представала Варшава в то время, когда был созван так называемый конституционный сейм, или четырехлетний сейм, 1788 года. Все, кто чувствовал в себе достаточно сил и способностей, спешно старались стать избранными нунциями[4 - От nuntius (лат.) – вестник. Здесь – представитель в сейме. (Примеч. ред.)], иначе говоря, представителями нации, чтобы принять участие в выработке постановлений этой ассамблеи, которая должна была изменить судьбу родины и послужить ее укреплению.

Десять лет передышки были достаточным временем, чтобы подумать о средствах выхода из того унизительного положения, в котором оказалась нация. Каждая партия видела по-разному пути достижения этой цели, но все были убеждены в необходимости ее достичь. Когда же распространились слухи о новом разделе Польши, все подняли головы.

Заседание сейма было назначено на 30 сентября. 6 октября представители нации собрались. 7 октября был составлен и подписан акт о конфедерации. Это стало первой победой над партией, которая не соглашалась на объединение штатов, чтобы в случае надобности иметь право применить liberum veto[5 - «Свободное вето» (лат.) – право любого члена сейма Речи Посполитой своим единственным голосом отменить постановление сейма. Впервые применено в 1652 году, отменено в 1791 году. (Примеч. пер.)].

Малаховский был избран маршалком сейма от Короны, а Казимир Сапега – от Литвы.

Король с удовольствием воспринимал это собрание, на котором присутствовали лучшие силы нации. Он хотел представить этому сообществу свои проекты, которые он полагал весьма разумными и спасительными для сохранения Польши. Но чтобы понять, почему таковы были его намерения, надо вспомнить о предшествующих событиях.

В мае предыдущего года король имел в Каневе свидание с императрицей Екатериной, собиравшейся посетить южные области своей империи, и в том числе Крым, который был взят ею у турок. Он поделился с ней всеобщим беспокойством о возможном новом разделе. Король также представил ей проект различных изменений, которые полагал полезными и необходимыми для своей страны. По всем этим пунктам он получил от нее в ответ, вместе со всяческими льготами, торжественное обещание сохранить Речь Посполитую в ее нынешнем состоянии и гарантировать ее независимость.

Император Иосиф, с которым он также имел возможность видеться позднее в течение этого путешествия, подтвердил со своей стороны эти гарантии, и Станислав слепо доверился заверениям этих двух монархов и проявлениям их дружеских чувств. Теперь он не сомневался, исходя из их слов, что Россия предложит Польше договор о союзничестве, и считал таковой очень выгодным, полагая, что отныне Польша будет защищена от посягательств соседей и от угрозы быть еще раз поделенной.

С этими чувствами король вернулся из Канева в Варшаву. Он также с удовольствием воспринял то, что в связи с враждебными действиями со стороны Турции, которые начались в августе этого же года, императрица предложила ему и Постоянному совету заключить с ней наступательно-оборонительный договор.

Это предложение не могло быть принято правительством Польши без отказа от прежних договоров с Турцией, так что решение вопроса было отложено до предстоящего сейма. Императрица предложила взять на содержание 30-тысячную кавалерию, набранную из польской знати, но это предложение было воспринято не лучше, чем первое.

Тем временем война с турками набирала размах. К тому же король Швеции Густав III угрожал Петербургу со стороны Финляндии, так что переговоры о заключении союзного договора становились все более неотложными, и король льстил себе мыслью, что сейм будет более покладистым.

С другой стороны, Фридрих Вильгельм, король Пруссии, напуганный союзом между Иосифом II и Екатериной против Турции, опасаясь, что в него будет втянута и Польша, старался привлечь Швецию, Голландию и Англию на сторону Турции, чтобы защитить ее и поставить барьер на пути российских амбиций. Эти силы, согласовав свои интересы, находили, что необходимо включить Польшу в этот новый альянс, но для этого нужно было, чтобы она имела независимое правительство, свободное от всякого иностранного влияния.

Какие бы упреки ни адресовались прусскому королю, особенно в связи с его дальнейшим поведением по отношению к полякам, но можно не сомневаться, что в то время он действовал честно, тем более что это согласовывалось с его собственными интересами. Можно даже утверждать, что, не участвуя в первом расчленении Польши, он в глубине души не одобрял его, видя те выгоды, которые раздел 1773 года принес России и венскому двору. Ему важно было видеть Польшу возвращенной к жизни посредством хорошей внутренней организации и усиленной значительной армией. Он хотел бы сделать ее коридором, сдерживавшим продвижение двух империй, а также дать время Пруссии восстановить силы, утраченные в войнах, которые она вынуждена была вести при его предшественнике.

До того времени Фридрих Вильгельм был известен как правитель справедливый, благожелательный и миролюбивый, стремившийся быть отцом своим подданным. Он еще не сделал никакого зла полякам, русские же сделали его много. Перед глазами поляков стояла душераздирающая картина того положения, в котором находилась страна в течение уже стольких лет. Они не видели возможности выйти из этого унизительного положения с помощью России, которая была заинтересована в том, чтобы его сохранить. Напротив, заинтересованность Фридриха в укреплении внутренней организации их страны и усилении военной силы казалась им убедительной.

Луккезини, посланник Пруссии в Варшаве, оплакивая несчастья Польши, одновременно превозносил великодушие и честность своего короля и возмущался лжецами, которые приписывали прусскому кабинету идею нового раздела Речи Посполитой. «Фридрих Вильгельм, – говорил он, – ищет себе более благородной славы; он хочет обезопасить Европу от амбиций северных варваров; он намерен возвести преграду их жадности; его единственное желание – вернуть Польше ее блеск, ее славу, ее свободу».

Хэйлз, посланник Англии в Варшаве, усиленно поддерживал подобные высказывания, намекал на возможность усилить Швецию английскими вооружениями и вдохновлял своими речами тех, чье мнение еще не определилось.

Людям свойственно верить в то, чего они желают, а у несчастных нет иного утешения, кроме собственной надежды. Таким образом, не следует удивляться тому, что «прусская партия» быстро росла и вскоре стала весьма значительной; в то же время влияние российского посланника падало с каждым днем.

Не могу удержаться, чтобы не процитировать несколько пассажей из уже упомянутого труда бывшего посла Франции в России графа де Сегюра насчет предложения о заключении союзнического договора, сделанного императрицей Екатериной Польше: «Это предложение было большой ошибкой и доказало, что императрица, чья собственная гордость всегда была удовлетворена, не понимала, какое сильное недовольство и непримиримую ненависть вызывают к себе подавление, несправедливость и унижение. Никогда еще эпоха не была так неверно понята, никогда еще промах мимо цели не был так непоправим. Поляки, прежде уважаемые в Европе, еще помнили, как они побеждали пруссаков, плативших им дань; как они освободили Австрию и Вену от оттоманских орд; что московиты часто отступали перед ними… После первого раздела Австрия и Пруссия предоставили императрице вести все дела в Польше… С того времени в Польше на самом деле правили русские посланники: их высокомерие по отношению к королю, оскорбительное презрение к нации, их роскошь, наглость и жадность, притеснения со стороны русских войск, находящихся в стране, – все это собрало на голову одной России всю ненависть, всю жажду мщения, которую должны были внушить этому угнетенному народу три двора, вместе разделивших между собой его страну. Стоило упомянуть о чем-либо русском перед поляком – и тот бледнел от страха и дрожал от ярости. Одно слово – «русский» – напоминало ему о его поблекшей славе, утраченной свободе, попранных правах, похищенном добре, преследуемой семье, оскорбленной чести… Напрасно пытались некоторые, как сам польский король, использовать сложившуюся ситуацию, чтобы открыть глаза Екатерине на ее подлинные интересы, слишком долго не понимаемые. Тщетно старались они показать, что при поддержке России могли бы реформировать свое государственное устройство, укрепить свое политическое положение и, возможно, вернуть треть своих утраченных владений. Напрасно пытались они указать, что предложения Пруссии были иллюзорными и вызванными корыстью, а затруднения этих двух имперских дворов – временные; что было бы безумием считать их ослабленными и опасно раздражать их; что в мирное время поляки останутся без поддержки и станут предметом их мести и что Пруссия, вместо помощи, договорится с ними о новом разделе… В ответ на эти робкие увещевания можно было только услышать прозвища «раба» и «предателя», а сами доводы отвергались с негодованием…»

Мне на самом деле нечего добавить к нарисованной здесь автором картине умонастроений, царивших в Польше перед началом сейма 1788 года. Мы увидим, что этому сейму можно было предъявить немало упреков, несмотря на усердие, энтузиазм и лучшие намерения, которыми вдохновлялась большая часть его членов. Так, не было дипломатичным и благоразумным восставать открыто против России, порицать ее и угрожать ей, еще не укрепившись самим и не будучи в силах противостоять ей. Можно упрекнуть этот сейм и в дурном использовании времени, которое зачастую растрачивалось в бесполезных дискуссиях перед окончательным решением двух основных вопросов – казны и армии. И наконец, сделав все возможное для того, чтобы порвать все отношения и окончательно рассориться с Россией, мощь и месть которой еще придется ощутить, и не имея другой поддержки, кроме Пруссии и ее союзников, – зачем было уделять столько внимания передаче Торуня и Гданьска? Зачем было раздражать короля Пруссии, после того как его столько восхваляли, и зачем было терять все выгоды союзнического и торгового договора с Голландией и Англией?