скачать книгу бесплатно
– Позже русы возвратились в Ширван. Их предал прежний союзник, Фадла Муса, сын эмира Аррана. Он сговорился с ширванским шахом и напал на лагерь русов.
– Да, да, я слышал об этом. Русы смелы, но наивны как дети. Верят клятвам, данным на обнажённом мече! – Евнух презрительно ухмыльнулся и захихикал.
– Это так, сиятельный проэдр. – Катаклон через силу любезно улыбнулся и продолжил свой рассказ: – С большим трудом русы отбились от сабель неверных. В конце концов друнгарий Иван добрался до берега Пропонтиды.
– Ты способный дипломат, Кевкамен, – кивая, остановил речь спафарокандидата проэдр. – Да, да. Поговорим о другом – о причинах появления русских дружин на равнинах Ширвана. Хочу услышать твоё мнение об этом.
– Архонт Мстислав имел тайные договоры с аланами и правителями Дербента. Они помогли ему в войне с братом Ярославом, а после принимали участие в походах в Крым и на Волынь.
– То есть храбрый удалой архонт таким образом отблагодарил Дербент и диких горцев-аланов за прежнюю помощь?
– Да, достопочтимый.
– Но храбрость и удальство, к счастью, не являются эликсиром жизни, – евнух снова залился скрипучим тонким смехом. – Умер Мстислав, не будет и походов русов. По крайней мере, без нашего участия и одобрения они нежелательны. Но архонт Мстислав был прост, тогда как нынешний владетель Киева, хоть нам пока и союзник, человек скользкий и хитрый. Да, да, Катаклон. Но действуй. Убеди русов остаться в Константинополе.
Иоанн милостиво позволил коленопреклонённому Кевкамену поцеловать край своей долгой хламиды.
3
Над монастырём Святого Маммы синело безоблачное небо. В бухте у причалов качались многочисленные торговые суда, гружённые воском и мёдом, рыбой и драгоценными мехами, шёлком и зерном. Русские купцы держали в городе лавки, вели широкую торговлю и обмен товарами. Бдительные легатории[34 - Легаторий – чиновник, выполняющий полицейские обязанности в Константинополе.] со тщанием следили за куплей-продажей, проверяя, чтобы всякий торг протекал согласно изложенным в «Книге эпарха» строгим правилам. В этой книге конкретно и чётко расписано, где, чем и в каком количестве разрешается торговать в столице.
Так, золотых дел мастера продают свои изделия на улице Меса, лавки арабских и персидских купцов восточными товарами находятся в Эмволах; торговцы благовониями располагают свои ряды между Милием и Халкой, чтобы благоухание амбры могло долететь до дворцовых портиков. Амбра и мирра поступают в Константинополь из Аравии, перец – из Индии, нард – из Лаодикии[35 - Лаодикия – здесь: город в Малой Азии, на реке Лик.], корица – с далёкого острова Цейлон.
На рынках столицы строжайше запрещено продавать халдейские снадобья – цикуту и мандрагору.
На форуме Стратигия торгуют баранами, на форуме Тавра от Пасхи и до Троицы продают молодых ягнят, на крытом навозом Амастрианском форуме – лошадей самых разнообразных пород и мастей. Но не случайно называют Амастрианский форум Долиной Слёз – наряду с конским торжищем размещается здесь самый большой в мире невольничий рынок. На Амастриде всегда можно купить молодого мускулистого раба или красавицу-рабыню.
Правила «Книги эпарха» хорошо знает любой купец, свой или приезжий. За несоблюдение их недолго и лишиться товара, и ещё, чего доброго, оказаться в тюрьме.
– Что, не шибко развернёшься в Царьграде? – вопрошал воевода Иванко собирающихся на торжище купцов-соотечественников.
– На хлеб хватит, – сухо отвечали купцы, недоверчиво рассматривая голубую шёлковую рубаху и узкие, заправленные в высокие сапоги тувии[36 - Тувии – узкие штаны.] воеводы.
Им неизвестно, что Иванко за человек. Может, он подосланный коварными ромеями соглядатай. Вот так влезет в душу, вызнает, выспросит обо всём, а потом донесёт эпарху-градоначальнику – такой-де Братило или Ждан поносит ромейские порядки, говорит: мал прибыток у него, ругает законы империи, о самом базилевсе отзывается недостаточно почтительно – тогда успевай только уносить ноги из города.
В предместье многие сторонились Иванки и его людей, непонятно было, откуда вдруг взялись эти бронзоволицые воины в покорёженных кольчугах и шеломах, измотанные долгими путями и походами. Зато затаив дыхание слушали в портовой таверне питухи рассказы улыбчивого Любара о Хвалисском море, о долинах Аракса, об осаде Байлакана и предательстве сына правителя Аррана коварного Фадлы Мусы.
Иванко строго предупредил Любара – слишком уж он болтлив, не Русь тут, надо б попридержать язык за зубами.
При мысли о Любаре воевода улыбнулся. Словно сын ему этот отчаянно храбрый юноша. Когда-то, по молодости, и сам Иванко был таким же: не ведая страха, врывался он во вражий стан, взбирался на заборолы крепостных стен, насмерть рубился на саблях с косматыми печенегами и кровожадными хазарами.
Одно огорчало воеводу – холоден был Любар к женской красе, даже податливыми красавицами-полонянками пренебрегал. Но, даст Бог, сыщет ещё себе ладу – дело молодое!
Иванке и его воинам отвели в предместье двухъярусный каменный дом, украшенный меандром[37 - Меандр – сложный узор в виде ломаной линии, применялся для украшения зданий.], с высоким мраморным портиком в виде открытой галереи с колоннами. Что ни день, являлся к нему Кевкамен Катаклон. Ласковая добрая улыбка неизменно играла на устах сладкоречивого молодого чиновника, подобно мёду лились его слова в уши русов, но не очень-то доверял Иванко этому хитрецу. Чувствовал он: не зря отирается в предместье Святого Маммы пронырливый спафарокандидат, всё обо всём и обо всех знающий.
Вот и сегодня: едва воротился хмурый воевода с пристани, как Катаклон заглянул к нему в покои. Широкие рукава его хламиды перехватывали поручи, на поясе сияла золотистая бляшка, ногти на руках были со тщанием накрашены. От ромея исходил терпкий аромат аравитских благовоний.
«Стойно баба!» – со скрытым отвращением подумал воевода.
А Кевкамен говорил, как обычно, вкрадчиво, елейным голосом:
– Спешу сообщить тебе радостное известие, доблестный друнгарий. Ровно через неделю, в восьмой день септемврия, сам базилевс во дворце Магнавры удостоит тебя беседой. Это великая честь, дарованная немногим избранным.
Иванко грустно усмехнулся.
– Да уж, воистину, честь великая, – с издёвкой в голосе пробормотал он.
– Не кощунствуй, друнгарий. Многие люди целую жизнь ждут и молят о такой милости.
– Как у вас, ромеев, всё сложно! Церемонии, строгие законы, порядки. Вы не верите клятвам, измышляете лукавства, опасаетесь, тайком ненавидите друг дружку! Вы не верите в дружбу, вы завистливы, вам не хватает света, теплоты! Ваши души темны. Кевкамен, разумеешь, о чём толкую?
Лицо молодого чиновника внезапно посуровело, слащавая улыбка покинула его уста, он задумчиво нахмурил высокий лоб. Глубокая печаль скользила в чёрных, подёрнувшихся туманом глазах.
– Да, ты во многом прав, друнгарий Иван, – тихо ответил Кевкамен, чуть заметно кивнув. – Но не будем о несовершенствах нашей жизни. Имею новости из Русской земли. Пока ты воевал в Арране, в Чернигове умер архонт Мстислав.
Потрясённый воевода вскочил с обитого синим бархатом широкого конника[38 - Конник – здесь: лавка.].
– Что молвишь?! Как?! Князь Мстислав?! – У него перехватило дыхание.
Катаклон с удивлением заметил на глазах воеводы слёзы.
– О Господи! – Иванко с горестным стоном тяжело рухнул обратно на скамью и в отчаянии закрыл ладонью лицо. – Эх, княже, княже! Экие замыслы у тя были! Что ж ты, княже! Не сдюжил, не возмог!
– Судьба, воевода. А может, Господь покарал архонта Мстислава за его гордыню. Сидел в Таматархе, захотел большего, силой отобрал у брата половину его земель.
– Замолчи, Катаклон! – вскричал воевода. – Не до твово высокоумья! Князь Мстислав мне яко отец, яко брат старшой был! Кабы не он, сгинул бы я у печенегов в полоне, невольником жалким! Христом Богом молю: уйди покуда. После свидимся.
Катаклон с беспокойством взглянул на полное скорби суровое лицо Иванки и, вздохнув, неслышно выскользнул из покоя. А воевода, оставшись один, бессильно уронил голову на руки и расплакался, как ребёнок.
Вспомнились ему юные годы, проведённые в солнечной Тмутаракани. Отец Иванки, Творимир, был знатным купцом, имел лавки в Киеве и в Переяславле. Путь отца оборвала на Дону, возле Саркела, печенежья калёная стрела. Тогда и его, Иванку, уклюнула в грудь лихая пришелица, угодил он, тяжко израненный, в полон и там бы, наверное, и закончил свои дни. Спасли Иванку ворвавшиеся во вражий стан молодые воины в сияющих остроконечных шеломах. Степные разбойники были иссечены мечами, их кибитки и обозы захвачены, а юного паробка взял к себе в дружину князь Мстислав – удалой лихой рубака.
Сколько лет прошли они, князь и будущий воевода, плечом к плечу?! И на хазар ходили, и на касогов, и на тех же печенегов. Не раз Иванко прикрывал раненого князя от вражьих копий, порой в свою очередь и Мстислав спасал своего верного дружинника от кривых сабель, с хищным проблеском готовых опуститься на его голову.
И вот теперь князя Мстислава – друга и ратного товарища – нет в живых! Это казалось Иванке немыслимым, непостижимым, он тряс седеющей головой и не мог поверить!
В дверь покоя протиснулся Любар. При виде опечаленного воеводы мгновенно исчезла с его лица весёлая добродушная улыбка.
– Что стряслось? – спросил он, насупившись.
– А то, друже, что ворочаться нам с тобой топерича вроде как и некуда, – тяжело выдохнул воевода. – Князь Мстислав в Чернигове помер.
Любар застыл на пороге с полураскрытым от изумления ртом.
4
Как бы невзначай повстречали на многолюдной улице Меса Иванко и Любар нурмана Гаральда Гардрада.
Тяжёлый суконный плащ с серебряной фибулой[39 - Фибула – застёжка.] покрывал могучий стан рослого северянина; длинные льняные волосы, перетянутые обручем, спадали у него по нурманскому обычаю на плечи; сильные длани сжимали золочёную пряжку широкого сафьянового пояса.
– О, воевода Иван! Тысяча свиней! Приятно встретить старого знакомца! – Нурман засмеялся и дружески хлопнул воеводу по плечу. – Не ожидал тебя увидеть! Какими судьбами ты здесь?!
Вокруг теснилась многоязыкая толпа, от криков и шума в ушах стоял непрерывный звон.
– Уйдём отсюда, с Месы, – Гаральд пригласил русов следовать за собой. – Я знаю одно тихое место неподалёку. Посидим, поговорим.
Они свернули на узкую кривую улочку и прошлёпали по грязи к низенькому зданию с покрытыми копотью круглыми колоннами у входа.
– Таверна «Золотой Рог», – пояснил Гаральд. – Садитесь, угощаю. Базилевс хорошо платит за верную службу. – Он потряс висевшим на поясе кожаным мешочком, туго набитым золотыми и серебряными монетами.
Любар с любопытством разглядывал дорогое платье нурмана. Он немного слышал о ратных подвигах этого богатыря и как-то сразу проникся к нему уважением и доверием.
Они сели за длинный дубовый стол посредине просторной полупустой залы.
Хозяин заведения с угодливой улыбкой поставил перед посетителями наполненный красным хиосским вином кувшин, воду и жарк?е.
Воевода Иванко подробно поведал Гаральду о походе на восток. Нурман внимательно слушал и доброжелательно кивал.
– Тысяча свиней! Никак не приучу себя разбавлять вино водой, – Гаральд натянуто рассмеялся и отодвинул в сторону сосуд с холодной ключевой водой. – Помню, в Киеве мы предпочитали крепкие меды. Впрочем, скажу вам, на службе у базилевса мне доводилось хлебнуть всякого: и ракьи, и медов, и олу[40 - Ол – пиво.]. С тех пор как я поступил на службу в этерию, мне не грозит нужда. Золото и серебро всегда бренчат в кошельке. Купил виллу на берегу Босфора, держу там наложниц, рабов, живу в роскоши и богатстве. В Киеве я бы такого никогда не имел. Теперь я удостоен звания куропалата и командую императорской гвардией. Базилевс ценит храбрых людей. Помнит, как я воевал в Сицилии против сарацин, брал Сиракузы и Мессину, ходил в поход на Нил с экзархом[41 - Экзарх – глава экзархата, пограничной области в Византии.] Текнеем. При дворе всегда можно заслужить почести и славу.
Гаральд долго и обстоятельно рассказывал, как брал он на щит сарацинские города, как хоронился в тростниках на берегу Нила, как жёг греческим огнём пиратские кубары.
Любар слушал нурмана, затаив дыхание, Иванко же устало хмурился и отводил взор.
– Я слышал, князь Мстислав почил в Бозе. Это правда, воевода Иван?
– Правда, – с горестным вздохом отозвался воевода.
– Тысяча свиней! Так зачем вам возвращаться на Русь, доблестные мужи?! – развёл руками Гаральд. – Мой совет: вступайте в ряды этериотов. Забудете про нужду, станете носить красивые одеяния, любить лучших женщин.
– Тако я и ведал, – усмехнувшись, заметил Иванко. – Ну, нам с Любаром пора. Спаси тя Бог, Гаральд. Благодарим за угощенье. А о предложенье твоём помыслить надоть.
Он потянул Любара за рукав суконной рубахи…
– Вот те, отроче, и ромейское лукавство, – сказал воевода, когда они шли по дороге к предместью Святого Маммы.
– В чём лукавство углядел, Иванко? – удивлённо спросил Любар.
– Млад ты, друже, – вздохнул воевода. – Гаральд-то ведь нам не зря на Месе попался. Подослали его перетолковать.
– Как же нам топерича быть, воевода, куда ехать? – Любар, задумавшись, пожал плечами. – Али в самом деле наняться к базилевсу на службу? Красно нурман сказывал.
– Не всё то, отроче, красно, что речётся лукавыми словесами. – Иванко грустно рассмеялся. – Одно скажу: из Царьграда покуда нам, чую, не выбраться. Вот на осьмое число приём назначил базилевс, после и порешим, как будем.
Предместья Святого Маммы они достигли в час, когда за горными цепями на западе алела кровавая вечерняя заря. Иванко и Любар брели в угрюмом молчании, оба сомневаясь и не ведая, что готовит им грядущее – радость и удачу или невзгоду и печаль.
5
За стенами Великого Феодосия с Золотыми парадными воротами и долиной Кидариса, над которой возвышался широкий акведук времён Юстиниана[42 - Юстиниан (483–565) – император Византии, правил с 527 года. При нём империя достигла наивысшего расцвета.], неумолимо угасало дневное светило. В бухте Золотой Рог стихала ругань корабельщиков и крики надсмотрщиков, на улицах и площадях большого города зажигались смоляные факелы. Быстро темнело, в синий сумрак погружались украшенные мраморными портиками дома богатых горожан, статуи, обелиски, скрывались мозолящие глаза многоэтажные инсулы[43 - Инсулы – дома бедноты.] на грязных узких улочках, где селилась константинопольская беднота – мелкие торговцы, ремесленники, рыбаки и моряки.
Дневная жара спала, с моря веяло прохладой. У ворот и на стенах перекликались стражи, стало слышно, как запирают на тяжёлые засовы обитые медью военные ворота и поднимают деревянные мосты на воротах гражданских. Во время частых войн ромеи замуровывали эти гражданские ворота, а мосты, ведущие к ним, предавали огню. Сейчас, благодарение Христу, в империи царил мир, лишь далеко, на восточных границах, было тревожно. Но кто может поручиться, что мир сохранится завтра, что не нарушит ночную тишину свист оперённых стрел и грохот могучих стенобитных орудий?
Спафарокандидат Кевкамен Катаклон торопливо пробирался между высокими домами. Под ногами его, обутыми в сапоги из сафьяна, чавкала уличная грязь. Уже совсем стемнело, когда впереди в свете факелов показались каменные ворота со статуей Афродиты.
Катаклон набросил на голову куколь и опасливо огляделся. Неприятное это место – квартал Зевгмы. Здесь располагаются портовые кабаки, полные простонародья, и пышногрудые гетеры предлагают отведать их ласк. Всякую ночь чернь устраивает в тавернах пьяные драки, смех и шутки блудниц чередуются со стонами и воплями, а искристое вино соседствует с длинными ножами, какими грубые рыбаки чистят рыбу.
«Только бы не повстречался кто знакомый. Позор на весь город». – Кевкамен быстро юркнул под массивную арку, едва не бегом миновал каменное крыльцо таверны с омерзительно скрипящей дверью, за которой слышались громкие пьяные голоса, и метнулся к приземистому, крытому черепицей домику с затянутыми бычьим пузырём крохотными оконцами. Он осторожно постучал в дощатую дверь и беспокойно прислушался.
Вдали раздались шаркающие медленные шаги. Дверь с тихим скрипом отворилась. Свет свечи ударил Кевкамену в лицо.
– Кто здесь? – проскрежетал приглушённый старушечий голос.
– Мне надо увидеть Анаит. Пусти, добрая женщина. Неужели ты не узнала меня? Я был здесь вчера.
– Узнаю, – сгорбленная старуха в домотканом платье из грубого сукна впустила его в дом.
Катаклон очутился у подножия крутой каменной лестницы.
– Она наверху, – указала старушка.
В три прыжка одолев лестничный пролёт, Кевкамен ворвался в длинную узкую камору с сырыми голыми стенами. У затянутого бычьим пузырём подслеповатого окна стояла молодая девушка в старом поношенном цветастом платье восточного покроя из дорогого сукна. Две тонкие чёрные косы, в которые вплетены были разноцветные ленточки, струились у неё за плечами. В больших миндальных очах, отражающих пламя горящей на деревянном столе свечи, читалась глубокая печаль.
Вообще, всё в её облике казалось удивительным и поражало необычной, сказочной даже красотой: высокий, но не чрезмерный рост, алые чувственные уста, прямой тонкий нос, маленькие ушки со старинными серебряными серьгами, словно вырисованные кистью художника брови, глаза с длинными ресницами, смуглая кожа, слегка выступающие скулы.
Кевкамен резко остановился на пороге, молча любуясь красотой молодой армянки.
О, Боже! Есть ли в мире б?льшая красота, чем та, что заключена в этом хрупком теле?! В нём будто собрана и соединена вся земная прелесть, всё необыкновенно прекрасное, что только способно и совратить, и погубить, и спасти! Анаит – так звали языческую армянскую богиню, покровительницу плодородия. Кевкамен слышал о древнем храме, в котором хранилась золотая статуя этой богини.
– С чем пришёл ты сегодня? – хмурясь, нарушила затянувшееся молчание девушка. Голос у неё был тонкий, мягкий, поэт сравнил бы его с журчанием ручейка на дне лесного оврага.
Катаклон вздрогнул, он вышел из состояния некоего оцепенения. Прочь сомнения! Он должен покорить эту упрямую, недосягаемую пока красоту, должен овладеть ею, пути назад у него нет! Сколько можно мучиться, страдать, отчаиваться, видя холодную насмешку в миндальных очах?!
– Мой приход неслучаен, прекрасноликая, – прокашлявшись, начал Кевкамен. Он чувствовал, как щёки его заливает румянец, пальцы рук предательски дрожат, а сердце колотится так сильно, что, кажется, готово выскочить из груди. – В прошлый раз ты говорила… У тебя никого нет… Родных никого…
– Если исключить тебя, Катаклон, – холодно заметила девушка. – Ты ведь дальний родич моей покойной матушки.
– Помочь тебе некому. Отец твой умер. Он был еретик, тондракит, отрицал загробную жизнь, злобно кощунствовал, не верил в бессмертие человеческой души. Одним словом, он был безбожник.
– Мог бы и не напоминать об этом! – перебила его Анаит. Лицо её выражало гнев и недовольство. – Да как ты вообще смеешь упрекать моего отца! Ты что, пришёл причинить мне новую боль?!
– Нет, я просто хотел предупредить о трудностях, тебя ожидающих, и помочь найти способ от них избавиться. Твой отец получил заслуженную кару. Но ты – ты неповинна в его грехах.
– Чем ты можешь помочь? Разговорами, утешениями? Я не нуждаюсь в них.
– Глупая гордячка! – прошептал Катаклон, с ног до головы окинув взглядом вытянувшуюся в струнку девушку, и громко, вслух добавил: – Нет, не утешать я пришёл. Какой смысл в пустых словах? Ты права. Посмотри, где и как ты живёшь. Нищета, мрак. В квартале Зевгмы обитают одни гетеры и портовая чернь.
– Перестань, Катаклон! – Анаит поморщилась. – Не считай меня глупой наивной девчонкой. Я достаточно вынесла после смерти отца. Всё наше имущество конфисковали, я давно привыкла к бедности. Наконец, я вполне познала жизнь гетеры… Да, ромейский вельможа, познала… – Она натянуто рассмеялась, увидев, что Кевкамен отшатнулся от неё, как от чумы.
– Ты… В портовой таверне?.. Услаждала грязных моряков?
