скачать книгу бесплатно
Об интересе Козимо к тигру сообщили эмиссару, наместнику, морскому капитану, торговцу шелком, советнику султана, вице-королю, торговцу специями, заместителю секретаря во дворце махараджи, двоюродному брату махараджи, самому махарадже, его жене, сыну, а потом опять заместителю секретаря, а дальше солдатам и жителям бенгальских окраин.
Тигра изловили, привязали к жерди и увезли на корабле из жаркого края обильных дождей и густой зелени. Долгие недели и месяцы зверь провел под палубой в сырой, покрытой солью темнице и наконец прибыл в портовый город Ливорно. На суше тигра посадили в деревянную клетку и привязали ее к телеге, запряженной шестью перепуганными мулами.
Когда слуги с тигром уже подъезжали к Флоренции, Вителли письмом велел им подождать до темноты за воротами города. Советник распорядился ни в коем случае не везти зверя по улице средь бела дня – следовало припрятать телегу в каком-нибудь лесистом месте и ждать ночи.
Вителли рассудил так: флорентийцы ни разу не видели тигров, а потому шума не избежать. Зеваки столпятся поглазеть на диковинку, поднимется крик, дамы лишатся чувств, а юноши примутся на спор подстрекать зверя, тыкать в него копьями и палками. А если животное придет в ярость и разорвет путы? Вдруг, обезумев, оно ринется на улицу и сожрет детей и горожан? Лучше повременить до полуночи, тогда никто ничего не услышит и не узнает.
Конечно, кроме маленькой Лукреции, лежащей в тесной кровати с сестрами под самой крышей палаццо. Кроме Лукреции с печальным, серьезным взглядом и тонкими блеклыми волосами, столь непохожими на медно-каштановые роскошные локоны, унаследованные братьями и сестрами от матери-испанки. Кроме Лукреции, худенькой и маленькой для своих лет, каждую ночь спящей на самом краю матраса (старшенькая, Мария, любила раскинуться посреди кровати и вечно толкалась острыми локтями). Кроме Лукреции, засыпающей позже всех.
Она одна слышала рык тигрицы, когда повозка въехала в ворота палаццо – то был низкий, гулкий звук, словно ветер завыл в трубе. Ночь пронзил жалобный вопль – один, другой – и перешел в хриплый рокот.
Лукреция вскочила, будто ее кольнули иглой. Что за странный рев проник в ее сон и разбудил? Она осмотрелась.
Природа наградила Лукрецию тонким слухом: она слышала разговоры этажом ниже или на другом конце длинной бальной залы. Благодаря причудливой акустике палаццо полнилось звуками и вибрацией, шепоты и шаги разносились по балкам, эхом отдавались за мраморными рельефами и спинами статуй, проникали сквозь клокот воды в фонтане. Уже в семь лет Лукреция догадалась: если прислониться ухом к обшитой деревом стене или дверной раме, можно узнать много любопытного, например, как рукополагают нового кардинала, ждут приезда брата или сестры, обсуждают вражескую армию вдали за рекой, или внезапную смерть недруга на улице Вероны, или скорый приезд тигрицы. Пусть эти разговоры совсем не касались Лукреции, они змеей проскользнули в ее мысли и пустили там корни.
И снова вопль! Нет, не рык, как ожидала Лукреция, – в голосе тигрицы звучала тоска, отчаянная, хриплая нотка. То был плач существа, взятого в плен людьми, совершенно безразличными к его желаниям.
Лукреция выпуталась из одеяла и складок длинной Марииной ночнушки и спустилась на пол. Неуклюжесть движений, за которую ее частенько наказывала учительница танцев, без следа исчезала в детской: Лукреция всегда бесшумно скользила по полу, а ноги сами избегали треснувших или шатких каменных плит. На цыпочках прокралась она мимо постели, где спутанным клубком лежали братья, мимо низенькой кровати на колесиках, где balia[12 - Кормилица (ит.).] крепко прижимала к себе спящего малыша Пьетро. У двери сопели еще две няньки, но Лукреция перешагнула через них и отворила два засова.
Юркнув наружу, она пошла вдоль коридора, напоследок заглянув в комнату, – к счастью, старшая няня, София, мирно храпела. Остановившись у стенной панели с маленькой стрелкой, девочка со второго раза нащупала латунную задвижку. Дверца отворилась вовнутрь, и Лукреция исчезла в узком проходе, едва ли шире ее самой.
Палаццо пронизывали многочисленные потайные ходы – иногда огромное, толстостенное здание представлялось Лукреции яблоком, сплошь проточенным червями. София как-то обмолвилась (она и не подозревала, что Лукреция неплохо понимает неаполитанский диалект, на котором няни разговаривали между собой), что переходы предназначались для герцога и его семьи на случай нападения. Лукрецию так и подмывало спросить: чьего нападения? Однако она сообразила: нельзя выдавать секрет, полезно знать, о чем болтают няни среди ничего не подозревающих детей.
Через потайной ход можно было попасть во внутренний двор по извилистой скользкой лестнице с неровными ступенями. Лукреция не боялась, нет! И все равно задержала дыхание, подобрав рукой подол сорочки, чтобы не споткнуться. Как скоро ее найдут за потайными стенами, если она вдруг упадет и поранится? Услышат ли ее крики?
Лестница вилась кругами, словно моток шерсти. Затхлый воздух дышал сыростью, будто там долго держали живое существо. Лукреция подбадривала себя: «Не опускай голову, не останавливайся! В конце концов, бывало и хуже – так ведь?..» Ее подхлестывала мысль о тигрице. Обязательно нужно на нее посмотреть!
Когда тьма и запах стали невыносимы, появилась узкая полоска света. Дошла! Отодвинув маленькую, холодную щеколду, Лукреция поднялась по крытой лестнице со скошенными окнами на стенах и дважды убедилась: в бархатной уличной черноте не было ни стражников, ни слуг. И наконец с опаской выпрямилась.
Внизу жалобно ревели ослы, цокали копыта, потом прозвучал яростный рокот, похожий на раскат грома. Уперевшись в мраморный подоконник, она выглянула из окна.
Двор раскинулся под ней темной ямой в тусклом свете факелов на колоннах. Шестерых запряженных мулов обступили отцовские слуги в красно-золотых ливреях. Слуги кружились у повозки с заостренными палками в руках, перекрикивались друг с другом: «Отойди!», «Подальше, подальше!», «Замри!», «Осторожнее с рукой!», «Держи узду!», «Аккуратно!»
Один дотянулся до факела и взмахнул им перед телегой, озарив тьму огненной аркой. Животное ответило сердитым шипением. Мужчины рассмеялись. Еще одно движение – и снова гнев и страх зверя.
Крепко держась за подоконник, Лукреция наклонилась ниже и наконец увидела грациозную гибкую фигуру: тигрица не переходила из одного угла клетки в другой, а скорее перетекала, словно кипящая лава. Деревянные решетки сливались с черными полосами на мехе тигрицы, а его цвет напоминал полированное золото. Огонь во плоти, живая ярость и сила, изысканность и жестокость; полосы на теле пророчили тигрице заточение в клетке, будто сама судьба предназначила ей плен.
Мулы вырывались, мотали головой и в страхе поджимали губы. Они не видели тигрицу сквозь шоры, но ощущали ее присутствие и запах, знали: она совсем рядом, захочет – и схватит. Если бы не деревянная клетка, она бы разорвала на куски всех и вся – и мулов, и людей.
Мулы рванулись вперед, и повозку поглотила огромная пасть арки. Лукреция, не шелохнувшись, смотрела на опустевший двор и мерцающие на колоннах огоньки. Тишина, будто ничего и не было!
Палаццо отличалось изменчивостью, подвижностью, схожей с колебаниями флюгера. Иногда оно казалось Лукреции самым безопасным местом на свете, каменной крепостью за высокими стенами, где дети герцога жили в целости и сохранности, будто стеклянные фигурки в шкафу. А иногда дворец виделся ей мрачной тюрьмой.
Он стоял на углу самой большой пьяццы во Флоренции и тянулся до реки, а его стены возвышались над горожанами, как скалистые утесы. Длинные узкие окна не позволяли прохожим заглянуть внутрь. Из крыши поднималась квадратная башня с огромными колоколами, звон которых сообщал городу время. Зубчатые стены окружали палаццо со всех сторон, как поля – шляпу; детям очень редко позволяли там играть. Вместо этого они каждый день отправлялись с Софией на прогулку по крытым переходам, дышали свежим воздухом. По словам няни, их мама считала, что дети лучше растут от игр и упражнений, поэтому им разрешали играть в догонялки, бегать от одного открытого окна к другому и смотреть на прохожих далеко внизу.
Из самого дальнего угла перехода виднелась дверь палаццо и статуя подле нее – мраморный мужчина, смотрящий в сторону. Он словно избегал чужого взгляда, а на плече у него висела праща. Иногда Лукреция замечала уголком глаза, как родители обходят пьедестал и шагают в крытый экипаж: если стояла зима, мать носила меха, а если лето – цветной шелк. Предпочтение она отдавала желтому, алому и виноградному оттенкам. А если экипаж откуда-то возвращался, Лукреция высовывалась из окна, насколько хватало храбрости, и прислушивалась к легкой поступи матери и уверенной походке отца, в такт которой колыхалось перо на его шляпе.
София уверяла, что знает каждый уголок палаццо, и говорила детям: если сложить рост троих взрослых мужчин, то получится толщина стен в палаццо, вот до чего они плотные! Для одного лишь оружия есть отдельная комната с мечами и доспехами вдоль стен, а другая комната построена только для книг.
– Том за томом, куда ни глянь, – рассказывала няня, протирая детям лица влажным полотенцем или застегивая платья, – целые полки, а шкафы выше меня. Жизни не хватит все прочитать.
Также был зал с картами каждого уголка света и всех звезд на небе. За железной дверью с несколькими засовами хранились драгоценности их мамы: какие-то из казны испанского двора, какие-то от папы, но своими глазами София сокровищницу не видела – никто не видел, ибо открыть ее мог только герцог. А еще была огромная комната размером с пьяццу; весь потолок у нее был украшен и расписан.
– Чем? – спрашивала Лукреция, увернувшись от полотенца и заглядывая няньке в глаза.
– Ангелами, херувимами, великими воинами, сражениями, – отвечала София, возвращая голову подопечной на место. – В этом роде.
Когда Лукреции не спалось (то есть частенько), она воображала эти комнаты, поставленные одна на другую, словно кубики, которыми любил играть младший брат. Оружейный зал, зал карт, расписной зал, сокровищница… Сестра Лукреции, Изабелла, хотела посмотреть драгоценности, Мария – позолоченных херувимов на потолке. Франческо, будущий герцог, важно заявил: все эти комнаты он уже видел. И не раз. Джованни, погодка Изабеллы, только закатил глаза и тотчас получил от Франческо пинок по голени.
Никто не поинтересовался, что хотела бы посмотреть Лукреция. А если спросили бы, она бы ответила: Sala dei Leoni, львиный зал. Поговаривали, что у отца есть особая надежная комната в подвале под зверинец. Больше всего отец любил показывать почетным гостям львов, а иногда, забавы ради, он стравливал львов с медведями, кабанами, один раз даже с гориллой. Слуга, носивший животным еду, как-то шепотом поделился секретом: львы до того любят герцога, что позволяют ему заходить в вольер. И он заходит! В одной руке у него мясо на заостренной палке, а в другой – хлыст. Дети никогда не посещали Sala dei Leoni (хотя Франческо спорил, что там бывал), но если ветер дул в определенную сторону, раздавался приглушенный вой. А в жаркие дни до крытого перехода, особенно в задней части палаццо, выходящей на Via dei Leoni[13 - Улица львов (ит.).], доносился странный запах – тяжелый, душный смрад нечистот и пота. Мария с Изабеллой жаловались и прикрывали носы шарфами, а Лукреция бродила по переходу в несбыточной надежде хоть краешком глаза увидеть взмах хвоста или косматую гриву.
Наутро после приезда тигрицы в детской было так тихо, словно Лукреции заткнули уши воском. Она уснула лицом в подушку, а подняв голову, заметила, что растянулась посреди кровати совсем одна. Никто не толкал ее на край! Сестры ушли, братья тоже, судя по пустой постели на другом конце комнаты. И малыши пропали.
Надо же, как стало спокойно! Лукреция неспешно разглядывала беленые стены, свернутые покрывала, каменные ступеньки к подоконнику, кувшин с водой на полке.
Из-за открытой двери раздавались привычные звуки завтрака: крики и плач троих младших, звяканье ложек о тарелки.
Лукреция гребла руками и ногами на прохладных простынях, будто плыла по морю. На мгновение ей захотелось снова лечь на подушку – вдруг получится уснуть? – однако вспомнилось гибкое сильное плечо в черную полоску, и она решила посмотреть на зверя вблизи. Обязательно. Иначе никак. Хотелось встать перед ним, полюбоваться, как полосы сочетаются с оранжевым мехом. Можно ли пробраться в Sala dei Leoni? Кажется, потайного хода туда нет, а в коридоре или проходе ее заметят. Как же, ну как же в него попасть?!
Встрепенувшись, она соскользнула с кровати. Холодные шершавые плиты дугой изогнули ступни Лукреции. Девочка поспешно надела шерстяное sottana[14 - Соттана – платье с квадратным вырезом, поверх которого по желанию можно надеть верхнее (зимарру).] и домашние туфли. Сквозь стылый воздух она пробиралась, подобно путнику, идущему вброд по ледяной воде. В голове роились идеи, как найти тигрицу.
Лукреция остановилась на пороге в другую комнату. По одну сторону стола расположились по росту четверо старших детей с одинаковыми рыжевато-каштановыми волосами. Все – погодки: Марие было двенадцать, Франческо одиннадцать, Изабелле десять, Джованни восемь. Они следовали один за другим, как ступеньки лестницы. Едва не касаясь головами, дети шептались о чем-то над хлебом и молоком.
На противоположной стороне сидели няни с маленькими подопечными – тремя мальчиками, тоже погодками: Гарциа исполнилось три, Фердинандо – почти четыре, малышу Пьетро не было и года. А вот Лукрецию со старшими и младшими разделял промежуток больше чем в два года: после Джованни родилась только она, и никто не заполнил перерыв между нею и Гарциа. Однажды она спросила няню Софию, почему. Почему у нее нет брата или сестры ближе по возрасту? София в ту минуту усаживала Фердинандо на горшок, братик яростно упирался, и няня сказала устало: «Может, твоя бедная мама хотела отдохнуть».
Лукреция подошла к столу боком, ставя одну ногу к другой. Она представляла себя тигрицей, что крадется на сильных лапах и внушает всем ужас.
Оказывается, ей не оставили стула. Ее место заняла кормилица с маленьким Пьетро, завернутым в шаль; высунув из-под пеленки ноги, братик сосал грудь, сжимая и разжимая пальцы.
Лукреция немного постояла между кормилицей и спиной Джованни, а потом взяла со стола ломоть хлеба. Ела стоя, отрывая кусочки зубами. Она тигрица, расправляется с добычей, но никто и не подозревает, что среди них хищница! Приобняв Изабеллу за плечи, Мария рассказывает что-то Франческо, Гарциа рвется с колен Софии на пол: ему хочется бегать. Наивные!
Лукрецию заметили, только когда она залакала молоко из чашки.
– Лукре! – прикрикнула София. – Прекрати сейчас же! Господи ты боже мой, что бы сказала твоя мать? – Она отпустила Гарциа, и он сразу помчался играть в кубики. – Что у тебя с волосами? В лесу ночевала? Почему платье задом наперед? Сущее наказание, скоро меня в гроб загонит! – жаловалась она другим нянькам, стягивая платье Лукреции через голову.
Девочка замерла, будто статуя у ворот палаццо, пока София распутывала колтуны и стирала молоко у нее с подбородка. А куда деваться? Няня была поперек себя шире, вдобавок плечистой и с тяжелой рукой. Щербатая улыбка – ибо зубов у Софии почти не осталось – редко озаряла ее лицо. Непослушание и баловство она пресекала строго. Няня постоянно напоминала маленьким подопечным: детская – ее владение, и всё там будет, как она велит. «Не твое, а мамино, старая корова», – как-то раз буркнула себе под нос Изабелла и сразу же получила суровое наказание – шесть ударов прутом и в постель без ужина.
Однако София не таила обид. Наутро Лукреция уголком глаза увидела, как сестра, чудом присмиревшая, обнимает няньку за шею, целует в щеку и что-то шепчет ей в чепец. София улыбалась, обнажая черные ямы на месте зубов, и ласково вела Изабеллу к столу.
Зажав губами шпильки, няня продиралась щеткой через волосы Лукреции, а другой рукой зажимала ей ухо. Не отрываясь от своего занятия, София велела balia отнять Пьетро от груди и запеленать получше, сказала Франческо не жадничать, а хорошенько пережевывать еду, и стала помогать Марии с утренними уроками.
Лукреция скривилась, когда щетинки зацепились за колтун, но не вскрикнула. Да и зачем? Стоит только ойкнуть, София раз – и шлепнет по ноге этой же щеткой!
Девочка отрешилась от всего вокруг и мысленно перенеслась в подвал Sala dei Leoni. К ней мягко крадется тигрица, в ее горле клокочет рык, но она не укусит, нет! Спокойно взглянет на нее, а Лукреция поприветствует зверя низким рокотом, и…
Ее дернули за ухо, и вот она снова в детской. Вокруг – гогот и насмешки. Что она пропустила?.. Старшие братья и сестры наконец ее заметили, потешались над ней и тыкали пальцами, а Изабелла даже согнулась пополам от хохота.
– Вы чего? – растерялась Лукреция, потирая мочку уха.
– Ты…ты… – Джованни прыснул.
– Что я? – выпалила она. Почему все на нее глазеют?! Лукреция обхватила руками мягкий нянин живот и уткнулась в него лицом, прячась от насмешливых взглядов.
– Ты рычала, – с ледяным неодобрением ответила Мария.
– Как медведь! – подхватила Изабелла. – Ну ты потешная, Лукре!
Они встали из-за стола и вышли, весело переговариваясь: Лукреция, мол, притворялась медведицей!
София грубовато погладила ее между лопаток. Лукреция прижалась к фартуку няни и вдохнула привычный запах – Софиин, и больше ничей – дрожжей, соли, пота, и нотки чего-то пряного, похоже, корицы.
– Ну же, – поторопила няня. – Поднимайся!
Лукреция запрокинула голову, не разжимая объятий. Тайна щекотала ей грудь изнутри, словно между ребер норовила выскользнуть шелковая лента. Рассказать Софии про тигрицу или не надо?
– Почему у тебя нет зубов? – вместо этого спросила она.
Нянька легонько стукнула ее по голове щеткой.
– Да потому, что пришлось кормить твою маменьку, ее сестер и братьев, а каждый ребенок забирает по зубу, а иной раз по два или три.
Как же так? Лукреция украдкой глянула на кормилицу. Та застегивала платье, а Пьетро перевесился через ее плечо. У нее тоже выпадут зубы? Все разом? Младенцы и зубы, молоко и сестры, молоко и братья… Неужели они с Марией, Франческо, Изабеллой и Джованни стоили balia по зубу, или даже по три?
София подняла Гарциа на колени, и младший брат Лукреции, лепеча, обнял няню за шею.
– Но почему… – начала Лукреция, однако София перебила:
– Хватит расспросов. Марш на уроки!
Лукреция нехотя забрела в классную комнату, где учитель античной истории разворачивал карты и таблицы, что-то объяснял, обводя нужные места указкой. Франческо тоскливо глядел в окно, Мария согнулась над грифельной доской и прилежно записывала события Троянской войны, а Изабелла корчила рожицы Джованни, стоило учителю повернуться спиной. Изабелла не просто гримасничала, а еще и сгибала пальцы, словно когтистые лапы: видимо, ей пока не надоело дразнить Лукрецию за невольный рык.
«Никак не успокоится», – с легкой тревогой подумала она и юркнула на свое место за маленькой партой в конце комнаты, после широких парт Изабеллы и Марии. Лукреция ходила на уроки всего несколько месяцев, сразу как ей исполнилось семь – этот возраст отец считал подходящим для начала обучения.
Учитель античной истории – молодой человек с заостренной бородкой – стоял перед ними с вытянутой рукой и шевелил губами, объясняя тему. Потом придет учитель музыки, они возьмутся за инструменты. После – черед рисования. Учитель поручит ей самое скучное задание – выписывать алфавит, пока остальные рисуют. Лукреция спрашивала, можно ли ей присоединиться к старшим, ведь это так интересно – переносить на чистый лист весь мир, изображать с помощью пальцев и мелка увиденное глазами, воспринятое мозгом, но взрослые велели подождать, пока ей не исполнится десять. Предстояла череда дней, месяцев и лет – унылых и однообразных, неотличимых один от другого.
Из головы не выходила кормилица. И выпавшие зубы Софии. И тигрица. И самые заветные желания: увидеть тигрицу, рисовать вместе со всеми, еще раз побывать в загородном поместье, где их учили ездить верхом и позволяли бегать по саду. Лукреция отрешилась от урока и унеслась в фантазиях далеко-далеко. Она представляла, что снова стала младенцем, и ее кормит добрая тигрица без клыков. Мех у нее гладкий, как шелк, а лапы ласковые, мягкие, и малышка Лукреция целыми днями спит в львином зале, зарывшись в теплый бок зверя. Никто туда не заходит, и никто ее там не ищет…
Стук указки о карту вырвал Лукрецию из грез.
– Где корабли греков попали в штиль, когда они отправились в Трою?
Франческо сонно моргал; Мария, облокотившись на рукав Изабеллы, недовольно поджимала губы: похоже, сестра шептала ей на ухо что-то неприятное.
«В Авлиде», – мысленно ответила Лукреция, взяла штифт и нарисовала на оборотной стороне листа длинную линию горизонта, пронизанную высокими мачтами неподвижных кораблей. Паруса свернуты, канаты на смычках уходят вниз, к скрытым в глубине якорям. Затем добавила алтарь со ступенями и людей на них. А пока работала, вспомнила лекцию о художественной перспективе, которую на прошлой неделе читал старшим учитель рисования, пока она выписывала буквы. Теория гласила, что мир состоит из слоев и глубин, как океан, и его можно изобразить линиями, которые пересекаются и сходятся в одной точке. Лукреции давно хотелось попробовать.
– Изабелла? – прищурился учитель.
Сестра отвернулась от Марии.
– Да?
– Назови, пожалуйста, место, где греческие корабли попали в штиль.
«Авлида», – опять подумала Лукреция, не отвлекаясь от рисунка. Она добавила девушку в длинном одеянии, и, сосредоточенно нахмурившись, постепенно сближала края дороги, чтобы соединить их по закону перспективы в точке схода, как им объяснял учитель.
Изабелла старательно изображала задумчивость.
– Оно начинается с «гаммы»[15 - Гамма – третья буква греческого алфавита.], да? – Изабелла очаровательно склонила голову набок и одарила учителя самой прелестной из своих улыбок.
– Нет, – ответил учитель, равнодушный к ее притворству. – Джованни? Мария?
Оба покачали головами.
– Авлида, – вздохнул учитель. – Помните? Мы на прошлой неделе проходили. А как Агамемнон, царь Микен, умилостивил богов, чтобы те послали ему попутный ветер?
Тишина. Изабелла заправила прядку волос за ухо, Франческо подергивал рукав.
«Принес в жертву дочь», – вспомнила Лукреция, пририсовав облачение алтарю – складки ткани безвольно повисли, будто снасти на корабле. А вот как Ахиллес поджидает дочь, она рисовать не станет. Не станет!
– Как Агамемнон добился, чтобы греческие судна попали в Трою? – повторил учитель.
«Перерезал дочери горло», – прошептала про себя Лукреция. Она помнила каждое слово мифа, который учитель рассказал им на прошлой неделе. Так уж работал ее мозг. Слова впечатывались, как следы подошв во влажную почву, и затвердевали там навсегда. Иногда Лукрецию распирали слова, лица, имена, голоса, разговоры; голова пульсировала, ее шатало под грузом увиденного и услышанного, она врезалась в стены и углы столов. Тогда София укладывала ее, задергивала шторы, давала выпить tisana, и девочка засыпала. После пробуждения мысли были разложены по полочкам, как в шкафу – пусть полном, зато аккуратно разобранном.
А в классной комнате учитель спрашивал про Агамемнона и ветер. Лукреция положила голову на руки и шепотом предостерегала девушку с рисунка (Ифигению – необыкновенное имя, никогда она такого не слышала…). «Берегись, берегись!» – произнесла Лукреция одними губами. Отец соврал Ифигении, что выдает ее замуж. За Ахиллеса, бессердечного, но блистательного воина, сына морской нимфы. Доверчивая Ифигения отправилась к алтарю, но не свадебному, а жертвенному. Агамемнон перерезал ей горло кинжалом. Нет, невыносимо!
Не думай об этом, не представляй наивную девушку, блеск лезвия, зловеще спокойное море, вероломного отца, кровь и красные пузыри на алтаре! Эта история еще не раз вспомнится ей темной ночью. К ее постели подкрадется Ифигения с рассеченным горлом, похожим на алый шарф, и будет щупать одеяло ледяными, бескровными пальцами…
Едва не плача, Лукреция запихнула рисунок под книгу и надавила на глаза пальцами, чтобы заплясали цветные пятна. Сквозь гул в ушах она слышала слова учителя: «Ифигения», «жертва», а еще: «Что с ней? Заболела?»
– Не беспокойтесь! – отмахнулась Мария. – Она так внимание привлекает. Маменька говорит, ее лучше не трогать, и она сама перестанет.
– Точно? – протянул учитель с сомнением, какого никогда не звучало в его рассказах о греках, троянцах, кораблях и походах. – Может, позвать, м-м-м, няню?
Лукреция отняла ладони от лица. Яркий свет на мгновение ослепил ее, но потом она различила пристальные взгляды братьев и сестер, а еще учителя античной истории.
Она первой заметила за его спиной отца.
«Тигрица, у него в подвале тигрица!» – пронеслось в голове Лукреции.
Изабелла тут же выпрямилась, Джованни старательно склонился над дощечкой, Франческо поднял руку.
– Да, Франческо? – На щеках учителя горел румянец, а плечи одеревенели от напряжения: как и дети, он прекрасно знал, что в классную вошел Козимо, великий герцог Тосканы.
Отец страстно увлекался античностью и серьезно относился к ее преподаванию. Он сам подыскал детям учителя и говорил, что с семи лет и сыновья, и дочери равно должны изучать как греческую, так и римскую историю. Учитель рассказывал, что у Козимо была впечатляющая коллекция манускриптов, недавно привезенных из Константинополя, и ему позволили их посмотреть и даже потрогать, как он признался с застенчивой гордостью.
Козимо вошел в комнату, держа руки за спиной. Вышагивал между парт и смотрел, что записывают дети. Коснулся макушки Франческо, кивнул Марии, потрепал Изабеллу по плечу; неторопливо и решительно прошел стол Лукреции. Краем глаза она видела заостренные носы башмаков, оборчатые манжеты. Хорошо, что она спрятала рисунок! Отец постоял немного у окна, а потом сказал:
– Прошу, продолжайте, синьор. – Он улыбнулся ровными, белоснежными зубами. – Представьте, что меня тут нет.
